За Синей рекой - Елена Хаецкая

Лицо Мэгг Морриган прояснилось.

– Впервые слышу о таком месте, – сказал Зимородок. – А где ты, брат Дубрава, узнал об этом городе?

– Видишь ли, какое дело, – начал объяснять Дубрава, – все эти вещи, о которых мы сейчас говорили, – все они существуют на самом деле. В них нет ничего такого, что было бы невозможным. Но в обычной жизни все хорошее щедро разбавлено всякой дрянью. И все-таки должно быть такое место, где дряни вовсе нет, а есть только одно хорошее. А раз такое место есть, то мы можем его найти.

После недолгого молчания Зимородок произнес:

– Все это очень убедительно, брат Дубрава, но одного я так и не понял. Каким образом из рассказанного вами следует, что вам со мной по пути?

Ответ брата Дубравы обезоружил Зимородка и выбил всякую почву у него из-под ног.

– Понятия не имею, – сказал брат Дубрава.

И Зимородок сдался.

Марион считала, что было бы неплохо порасспросить Людвига, который хорошо знал здешние места, но у нее не было возможности пошептаться с тряпичным сенешалем.

Если через болото и была когда-то проложена дорога, то сейчас от нее не осталось и следа. Зимородок шел впереди, осторожно пробуя почву палкой. За ним шли Дубрава и Гловач, тоже с шестами. Следом за лютнистом – Марион и девица Гиацинта. Потом – судебный исполнитель, философ и пан Борживой. Замыкала шествие Мэгг Морриган.

Дорога оказалась тяжелой. Почти никто из путешественников не был к этому готов. Зимородок знал, что часа через три раздадутся первые просьбы о пощаде. А через четыре, пожалуй, свалятся и самые стойкие. Разумеется, себя и Мэгг Морриган он в виду не имел. Поэтому он все время высматривал, не попадется ли удобное местечко для привала. Но, как назло, ничего подходящего не встречалось. Повсюду сырые кочки, гонобобель в человеческий рост, коварные трясинки, стыдливо прикрытые ядовито-розовыми мясистыми орхидеями. То слева, то справа что-то вдруг принималось утробно булькать и столь же внезапно затихало. И насколько видел глаз – ни одного признака жилья, ни человеческого, ни какого иного. Только один раз Зимородок приметил на значительном расстоянии сухое дерево, на котором хвостами вверх вялились четыре довольно крупные русалки. Холодный голос благоразумия не советовал ходить в ту сторону. А болоту все не было конца.

Вдруг Марион остановилась и ойкнула.

– Не останавливаться! – сердито закричал Зимородок. – Вперед, вперед! Что ты там увидела?

– Там рыба! – сказала Марион.

– Удивительная дура! – проскрежетал судебный исполнитель. – Иди, иди, из-за тебя нас всех засосет в трясину.

Слышно было, как сзади топчется, с чавканьем выдергивая ноги, пан Борживой.

– А вправду – рыба! – закричал Гловач.

Марион надула губы:

– Я вам, кстати, не дура.

Из зеркального «окна» действительно высовывалась рыба с крупной перламутровой чешуей и огромными выпученными глазами. Она плотно прижимала жабры и довольно высоко держала толстые розовые губы восьмеркой. Рыба не двигалась.

– Она наверное дохлая, – брезгливо сказала девица Гиацинта.

– Ничего не дохлая! – возмутилась Марион. – Я видела, как она высунулась.

– Вкусная, должно быть, – предположил Гловач.

– Не нужно ее трогать, – сказал брат Дубрава. – Я думаю, это Густа.

– Какая еще Густа?!. – воззвал пан Борживой. – Погружаюсь…

– Густа – болотная рыба, – доброжелательно объяснил Дубрава. – Мне о таких рассказывали.

– Неужели она обитает в болоте? – заинтересовался философ. – Весьма нехарактерная для рыбы среда обитания… Впрочем, зачастую именно нетипичная среда является одним из парадоксальных условий для счастья индивидуума…

– Чушь, чушь! – фыркал чиновник. – Какая там рыба? Что в болоте может делать рыба?

– Она тут… высовывается. Что ей еще остается? – объяснил брат Дубрава.

– Ловить, значит, не будем? – разочарованно протянул Гловач.

– Пусть высовывается и дальше, – сказал Зимородок. – Идемте, лучше не задерживаться.

Густа вдруг отчетливо произнесла: «Ох!» и скрылась в трясине.

– То Густа, то пусто! – изрек Гловач.

И снова бесконечная утомительная дорога… Зимородок уже начал беспокоиться: а что как не выйдут на сухое место к ночи? Ночь, правда, обещала быть ясной, но до полнолуния оставалось еще дней десять. В темноте по болоту много не нагуляешь. А тут еще Марион подлила масла в огонь, пропищала:

– Зимородок, Зимородок! А скоро болото кончится? Поспать бы… У меня ножки устали…

– Откуда я знаю, когда оно кончится! – огрызнулся Зимородок. – Я сам здесь в первый раз.

– Скоро, – уверенно молвил брат Дубрава.

– А ты откуда знаешь? – обернулся к нему Зимородок.

Дубрава пожал плечами и смущенно улыбнулся.

– Ему брат Болото сообщил! – выкрикнул Кандела и неприятно захохотал.

Никто больше эту шутку смешной не счел. А пан Борживой, бессильно задыхаясь, пообещал:

– Еще одно слово, и отправишься на корм Густам!

Вольфрам Кандела сделал вид, что не слышит.

Удивительнее всего оказалось то, что брат Дубрава не ошибся. Вскоре под ногами перестало хлюпать, мох стал сухим и упругим. Впереди показалась небольшая березовая роща.

– Все! – сказал Зимородок, не скрывая облегчения. – Ночуем здесь.

– Между прочим, некоторые хотели бы продолжать путь! – заявила дочь Кровавого Барона. Заметив, что все на нее смотрят, вспыхнула: – Ничего не поделаешь, так уж устроено в этом мире: одни родились неженками, другие – нет.

– Фу ты, ну ты! – насмешливо протянул пан Борживой. – Вот она, рыцарская косточка! Ну и скачи себе дальше, коза, коли уж так приспичило. Лично я завалюсь здесь на травке и как следует отдохну.

И не сходя с места, он исполнил свое намерение – улегся и помахал в воздухе толстой ногой, подзывая Гловача. Гловач подбежал и принялся усердно тянуть с Борживоя сапоги.

– Осторожнее, осторожнее, – ворчал Борживой. – Ну вот что ты в него вцепился, как в козье вымя? Подметку оторвешь…

– Я сейчас, я аккуратненько, – бормотал Гловач. – Сапожки больно деликатные, под пальцами расползаются.

Мэгг Морриган уже собирала хворост. Она была на удивление молчалива и задумчива. Зимородок ее такой еще не видел.

Судебный исполнитель также разулся и со страдальческой гримасой погрузился в созерцание своей мозоли. Брат Дубрава буквально рухнул на землю. Он был очень бледен, и Зимородок вдруг догадался, что тот смертельно устал. Философ Освальд фон Штранден углубился в рощицу. Вскоре одно из сухих деревьев начало сильно раскачиваться, послышался хруст. Наблюдая за этим, пан Борживой молвил, обратившись к Гловачу:

– А философ-то, похоже, за ум взялся.