Бетанкур - Дмитрий Кузнецов

Но больше всего в Кадисе его восхитили девушки! С такими красивыми и раскованными испанками ему ещё никогда не приходилось встречаться. Все молодые особы, из самых разных социальных слоев, обладали каким-то легким и врожденным аристократизмом. А уж если они встречались на улице, то останавливались не меньше чем на три часа. Такова была природа андалузских женщин. Речь их переполнялась внутренним весельем, даже если они болтали о пустяках. При этом никто из них, как правило, не умел даже читать или писать. Но глаза их, с бархатными длинными ресницами, говорили любому мужчине больше, чем все книги мира!

Бетанкуру было грустно расставаться с Кадисом, но нужно было ехать в Мадрид. Наняв опытного погонщика, ранним утром он отправился в Севилью.

АНДАЛУСИЯ

Два мула (на одном из них красовался высокий букет из разноцветной шерсти) тащили поклажу. Августин, сидя верхом на лошади, в гриву которой была вплетена шелковая лента, и держа в правой руке мушкет, ехал рядом. Сначала ему казалось, что по дороге он увидит апельсиновые и оливковые рощи. Однако пейзаж южной Андалусии оказался совершенно иным. Он напоминал скорее Аравийскую пустыню, чем сады Эдема. Лишь изредка по пути встречались горные ручьи, сбегавшие по каменистым расщелинам скал. Красота этих диких мест скорее была не живописная, а величавая, как и андалузские народные песни. Они всегда начинались с грустных нот, но обязательно заканчивались безудержным весельем.

Иногда по дороге встречались одинокие, полуразвалившиеся домики, производившие на Августина печальное впечатление. Сначала ему даже казалось, что он приехал в чужую страну, где все почему-то говорят на его родном языке, — настолько Андалусия ландшафтом, климатом, привычками и нравами людей отличалась от его любимых Канарских островов. Основная масса испанцев жила на континенте бедно, но широко. Все считали себя hidalgos, и никто не хотел работать. Поэтому и дорога из Кадиса в Мадрид была опасна. В пути можно было встретить разбойников или контрабандистов, причем и те и другие могли доставить путешественникам кучу неприятностей.

А одинокие постоялые дворы, где должен был останавливаться Бетанкур, ничуть не изменились со времен странствования его любимых героев — Дон Кихота и Санчо Пансы. Всё то же большое помещение, вроде сарая, с толстыми колоннами. Вместо стульев — каменные скамьи, вделанные в стены. Посередине — громадный камин, густой и едкий дым из него выходит в отверстие, проделанное прямо в коническом потолке.

В одном из таких постоялых дворов, совсем близко от Севильи, Бетанкур пригласил молодую женщину, работницу сигаретной фабрики, отобедать с ним. Сеньора, решительно защёлкнув веер, с радостью согласилась, но уже через мгновение откуда-то появился озлобленный кабальеро в черном плаще и, высокомерно заявив, что это его невеста, бросился на соблазнителя с кулаками. (Слово la paciencia[5] в конце 70-х годов XVIII века в испанском языке уже существовало, но не имело никакого смысла.) Августин быстрым движением руки выхватил из ножен плоский клинок, ещё секунда — и кулаки обидчика разжались бы, так как Августин отрубил бы ему кисти.

Лейтенант Канарской провинциальной милиции виртуозно владел многими видами холодного оружия, особенно хорошо он дрался клинком. Этому его обучил сам дон Педро Арнаис-и-Сорьенто — один из лучших фехтовальщиков острова Тенерифе. Но неожиданно вмешался погонщик мулов, нанятый Бетанкуром в Кадисе. Выяснилось, что пьяный контрабандист не имел никакого отношения к молодой особе, а был мужем троюродной сестры погонщика мулов. Громко щёлкнув кнутом по каменному полу, он угрожающе направил широкий ремень, сделанный из толстой сыромятной кожи, в сторону обидчика. Потасовка не состоялась.

Бетанкур, не спеша отобедав с дамой и выпив с ней изрядное количество вина, забрался на мула и отправился дальше в Севилью, где остановился в доме дальнего родственника по материнской линии.

— Почему в Андалусии так много контрабандистов? — спросил он хозяина дома за завтраком.

— Из-за неправильной политики королевского двора, — ответил тот. — В Андалусии, как и во всей Испании, нет фабрик, все они сосредоточены в Каталонии. Там производят мануфактуру для всех остальных испанских провинций. Доставка их на мулах и ослах во все уголки страны обходится очень дорого. Иностранные товары такого же качества значительно дешевле, но за них правительство берёт большую пошлину. За счёт этого Барселона богатеет, а мы должны платить за её процветание втридорога. Но политическая важность Барселоны такова, что сегодня трудно уменьшить привозной тариф. Отсюда и ненависть к каталонцам. Каждый андалусец смотрит на контрабанду как на самое праведное дело.

В Севилье Бетанкур впервые увидел корриду — бой быков. Имена не только тореадоров, но и всех пикадоров и даже бандерильеро он запомнил надолго, a corrida de toros полюбил на всю жизнь. Никакая театральная постановка не может передать той страсти, какую испанцы испытывают перед началом корриды. Глава города — коррехидор машет платком, и тут же раздаётся звук трубы. Ворота распахиваются — и бык из тёмного стойла попадает на ярко освещенную арену. Ничего не понимая, он трясёт головой, осматривается. Толпа ревет. Бык, взметнув песок под ногами, бросается на одного из пикадоров, сидящего на лошади с завязанными глазами. Chulos, размахивая красным и розовым капами, дразнят быка, провоцируя его на новые атаки. Пикадор становится всегда так, чтобы бык был справа: когда бык бросается на лошадь и нагибает голову для удара, пикадор должен остановить его упором копья в затылок и быстро отъехать в левую сторону. В Севилье одного пикадора вместе с лошадью на глазах ревущей толпы бык поднял на рога и бросил навзничь. Только выскочившие на песчаную арену несколько chulos, размахивая красными капами, отвлекли быка и спасли жизнь пикадору — бык, в дикой ярости, наверняка бы его растоптал.

Восторженные севильцы закричали: «Bravo, bravo, toro». Бык с налитыми кровью глазами в гордом одиночестве забегал по пустой арене, пока не появился, в атласной куртке с золотым и серебряным шитьём, бандерильеро, державший в руках дротики с загнутыми остриями, обёрнутые в цветную разрезанную бумагу. Метко воткнув их в уже окровавленную шею быка и едва увернувшись от удара острых рогов, он мелкими шажками отбежал в сторону. Бык яростно замычал от боли, но тут на арену стали выбегать все новые и новые бандерильеро и, становясь в угрожающие позы, с поднятыми вверх руками, перед самыми рогами быка, принялись втыкать в его загривок все новые и новые бандерильи. Затем, с большим достоинством, на арену вышел последний бандерильеро и глубоко вонзил в шею животного дротик, обвитый фейерверком, с фитилем из тлеющего трута. Через несколько секунд фейерверк разгорелся и затрещал так, что бык яростно замотал головой и стал бешено бросаться из стороны в сторону. Дикий страх охватил животное, но со стороны зрителей он не нашел никакого сострадания: только улюлюканье и хохот. «Fuego, fuego», — кричали окружающие Августина люди. В этот момент Бетанкур понял, что коррида — это не просто красочное зрелищное представление, а модель трагического существования самого человека, постоянно живущего на волосок от собственной гибели, — в нём всегда таится неизжитая тяга к насилию, жажда смертоубийственной схватки.