ППГ-2266 или Записки полевого хирурга - Николай Амосов

Вынужден признаться: сам испытываю трудности. Нравится Лида Денисенко.

Я уже майор медицинской службы, Лида — капитан, Нина — старший лейтенант, Быкова — лейтенант.

Десять дней после Олешка мы сидели в резерве: ждали, пока наши части форсируют Десну и возьмут Новгород-Северский. Жили в деревне Вовна. Наконец Десну перешли, и мы получили новое назначение — местечко Семеновка, районный центр Сумской области. Вот и до Украины добрались!

Приехали ночью. Тут же все осмотрели, спланировали. Отлично можно работать. Старая земская больница, все есть: несколько больничных корпусов, баня, кухня, прачечная. У немцев здесь был госпиталь, и они оставили двухэтажные деревянные кровати. Нашли также много матрацных наволочек из какой-то синтетической дряни. Это наши первые трофеи...

Работать начали с ходу, потому что из ближайшего медсанбата перевезли триста раненых, а потом и дальше пошло... Но развернуться успели, и поэтому не было никаких проблем. Поток раненых прошумел и стих в несколько дней. Фронт подвинулся, возить далеко — санотдел выбросил вперед новый госпиталь. Это называется у нас — санитарная тактика...

Какие чудные березы растут около самой больницы! Целая роща, белые красавицы, листья пожелтели, но от этого еще лиричнее. Мы ходим туда гулять, просто невозможно удержаться. Жизнь свое требует.

Эвакуировать опять не на чем: нет санитарных машин. Но уже укоренилась новая практика: заезжают автоколонны и забирают раненых. По приказу заезжают, ловить не нужно.

7 октября переезжаем. Раненые уже не поступают, большинство эвакуированы. Остальных тоже отправляем на попутных, но со своим персоналом. Доехали благополучно. Прощай, Семеновка! Хорошо поработали, подлечили чуть не две тысячи раненых.

Белые березы останутся в памяти, тихие улочки с аккуратными домиками, земская больничка...

Поехали на запад. Пока без определенного назначения, без спешки. Едем на машине, подолгу стоим, ожидаем обоз. Стоит сухая осень, тепло. Поля, перелески. Белоруссия... Следы боев — окопы, воронки от снарядов и бомб. Нет, немного следов, видно, что немцы отступали быстро. Но деревни сожжены, каждая вторая. Зачем эта бессмысленная жестокость? Наступление нельзя остановить, сжигая мирные дома.

Деревни бедные. Еле-еле сыты здесь люди: картошку собирают, молотят во дворах рожь с частных делянок, с огородов. Голодная зима предстоит. Местами пашут. На коровах, на жалких клячах, женщины сами впрягаются в плуг. Хотят посеять немного озимых...

— Где народ? Почему деревня пустая?

— И-где? Эвакуировались некоторые, некоторых немец в Германию угнал... Почитай, всех девок подчистил... Мужики служить пошли. Из лесу вернулись — и служить... Поумирали тоже много... особенно ребятишки... Вот и весь народ... Да и тем, что остались, где кормиться, где жить?..

В самом деле, где будут жить люди? Чем дальше продвигаемся по Белоруссии, тем больше пепелищ: и свежие, и старые — это за партизан. Северная Украина и Белоруссия — партизанские земли. Немцам страшно здесь было, в деревнях боялись останавливаться. Ездили главным образом по большим дорогам, которые охранялись. Непросто давалась партизанская война. Смелый налет, диверсия — ответные репрессии: сожженные села, расстрелянные жители. Трудно сказать, какой баланс жизней. Но зато огромный эффект — советская земля осталась непокоренной. Ничего с нее немцы взять не могли, даже армию питать были не в силах.

Когда видишь этих женщин и детишек в лохмотьях, копающихся на пепелищах, смотрящих голодными глазами, в груди глухо поднимается ненависть к фашистам...

Нет, наш народ все-таки не такой! У русских не было пренебрежения к другим народностям. Недавно привезли нам группу раненых немцев. Это было здесь, в Семеновке. Раненые не тяжелые, ходячие. Выгрузили их вместе с нашими. Было тепло, сортировочная переполнена, и все, кто мог, сидели прямо на земле около бани. Немцы имели жалкий вид. Сбились в кучку, говорили мало и шепотом, оглядывались по сторонам со страхом. Наши солдаты веселы: наступление идет удачно, раны не тяжелые, предстоит баня и еда. Они громко разговаривали и делились махоркой, кто-нибудь сосредоточенно выбивал огонь кресалом, все закурили.

— Ишь, притихли... фрицы... Зачем их только берут... живодеров? Стрелять бы всех...

— Да, вон видел по дороге? Редкая деревня цела. Под корень подрезали народ. А спроси, скажут: «Я не я и лошадь не моя. Гестапо... Гитлер капут...» Немцы услыхали знакомые слова, забормотали негромко: — да, да, Гитлер капут...

— Вот, видишь, капут... А деревни зачем жжете?

— Не понимай. Гитлер капут. Германия капут.

Разговор не состоялся.

Проходит еще время. Немцы чуточку отошли, принюхиваются к табачному дыму, что ветерок доносит до них... И наши посматривают.

— Ишь, немчура, носом-то поводит... Чует.

— Известно, курить хочет.

— Курево у них поганое. У офицеров еще ничего, а солдатское — сено... Только что пропитано табачным духом.

Солдатам хочется угостить немцев махоркой, советской махоркой, но они стесняются друг друга — показать слабость к врагу. Потом кто-нибудь не выдерживает, встает, открывает кисет:

— На, фриц... попробуй, чем настоящий табак пахнет! А то прогоним вас, так и не узнаешь...

Немцы заулыбались, загалдели, закивали. Наши одобрили снисхождение товарища.

— Пусть покурят, затянутся... Хрен с ними!.. Тоже люди...

После этого уже завязывается разговор. Любопытство толкает на беседу. Наши знают, что немцы — неплохие солдаты, но со своими не сравнивают. «Нет, немцу против русского не выстоять!» Видна советская гордость: вот всех, мол, они, немцы, побили, а мы остановили и гоним.

Мы едем к Гомелю. В дороге нам сказали: «Возьмут Гомель — там работать будете». Все довольны. Надеемся, там развернуться лучше будет.

Но остановились в двенадцати километрах от Гомеля — в деревне Ларищево. Фронт, кажется, стоит. Слышны редкие артиллерийские выстрелы. Над передовой летают самолеты, но бомбежек нет, видимо, разведчики.

Госпиталь отдыхает. Ребята ходят на речку Ипуть, даже рыбу ловят, угощали меня как-то ухой. Я же частенько заглядываю в гости к своим перевязочным сестрам. Даже слишком часто. С Лидой гулять ходим. Окрестности очень красивы — лес еще не оголился и блистает желтым, красным, оранжевым.

Да, кто-то получил известие о Хаминове: он прибыл в полк в самый разгар боев летом 42-го, отличился при эвакуации раненых, был помилован, потом попал под Сталинград и там погиб.

Глава двенадцатая. ХОРОБИЧИ.

На новое место приехали 4 ноября под вечер. Село Хоробичи огромное — четыреста пятьдесят домов, почти совсем целое. Рядом — станция Хоробичи, через которую снабжается наша армия, нацеленная южнее Гомеля.

Будем работать в составе ГБА. Это только название громкое — госпитальная база армии, а всего-то маломощный ЭП и мы, ППГ. Все раненые будут поступать на попутных машинах к нам. Мы должны тут же на машинах их сортировать, снимать тяжелых для себя, а ходячих и сидячих отправлять теми же машинами в ЭП, в соседнее село Городню.

Но сейчас мы думаем не о том. Опять негде развертываться. Все занято. Стоит летная часть, генерал и разговаривать не стал с нашим начальником. Где там! Ездили в соседние деревни — тоже нет места. Придется развертывать палатки среди площади. Но есть, однако же, высшая справедливость! 6 ноября летчики получили приказ уезжать, и генерал охотно передал нам все свои помещения. И еще: Киев наш! Это тоже генерал сказал. Я даже не знаю, чему мы больше радуемся.

Теперь мы обладатели школы, клуба, и еще около двадцати домиков под службы и квартиры личного состава. В праздник развернулись. Все продумали и приготовились для большой работы. Задачи трудные: на носу зима. Но мы не повторим Угольную. Ни за что!

Итак, наше развертывание. Сортировочное отделение: три большие палатки — для приема раненых, отсюда они идут в баню, потом без белья — в конвертах и под одеялами, в халатах — собираются в палатку-буфер, где ожидают перевязки. Это важное новое изобретение. В перевязочной меняют повязки и только тогда надевают чистое белье и отправляют в госпитальное отделение. Однако не всех. Кто с легкими ранениями, тех несут обратно в «буфер», там их одевают в пожарное обмундирование и везут в эвакоотделение. Госпитальное отделение на двести мест в школе. Эвакоотделение на 220 — в клубе, сельсовете и в палатках. Шестьсот раненых можем вместить.

Операционно-перевязочное отделение развернули в доме, где раньше жили учителя. Выпилили стенку — получилась перевязочная на восемь столов. Отдельная операционная, предперевязоная и еще перед входом поставили палатку-буфер, чтобы не было простоев.

С 10-го началась работа... Нам привезли всех нетранспортабельных из ППГ первой линии и специализированного ППГ («голова»). Заняли почти все койки в школе. 16-го в полночь, когда шел ледяной дождь со снегом, за мной прибежал Бессоныч: