Саммерхилл — воспитание свободой - Александр Нилл

Трудный ребенок — это ребенок, задавленный требованиями чистоплотности и подавлением[30] сексуальности. Взрослые считают само собой разумеющимся, что ребенка надо научить вести себя так, чтобы жизнь взрослых была как можно более спокойной. Отсюда и значение, придаваемое послушанию, хорошим манерам, любезности.

На днях я видел, как мать выпустила гулять мальчугана лет 3 во двор собственного дома. Его наряд был безупречен. Он начал возиться с глиной и слегка испачкал одежду. Мамаша вылетела из дома, отшлепала его, потащила внутрь и чуть позже снова отослала его во двор, плачущего, но в новой чистой одежде. Через 10 минут он испачкал и этот костюмчик, и все повторилось сначала. Я подумал было сказать этой женщине, что ее сын будет ненавидеть ее всю жизнь и, хуже того, ненавидеть жизнь как таковую. Но я понимал: что бы я ни сказал, она меня не услышит.

Чуть ли не каждый раз, когда мне приходится бывать в городе, я наблюдаю, как какой-нибудь малыш лет 3 спотыкается и падает, и содрогаюсь, видя, как мать шлепает малыша за падение. Чуть ли не каждый раз, когда мне приходится ехать куда-нибудь поездом, я слышу, как какая-нибудь мать говорит: «Если ты снова выйдешь в коридор, Вилли, кондуктор тебя арестует». Так большинство детей воспитываются на смеси лжи и невежественных запретов.

Многие матери, которые дома хорошо обращаются со своими детьми, на людях начинают кричать на них или шлепать из страха перед мнением соседей. Ребенка с самого начала принуждают соответствовать нашему душевнобольному обществу. Однажды, когда я читал лекцию в небольшом городке на побережье Англии, я спросил: «Понимаете ли вы, матери, что всякий раз, когда вы бьете ребенка, вы демонстрируете свою ненависть к нему?» Реакция была ужасна. Женщины кричали на меня, как мегеры. Когда позднее вечером я высказывал свое мнение по вопросу о том, как мы можем улучшить нравственную и религиозную атмосферу в семье, аудитория с большим удовольствием освистала меня. Это стало для меня потрясением: я обычно читаю лекции тем, кто верит в те же идеалы, что и я. Но тут аудитория состояла из представительниц рабочего и среднего классов, в жизни ничего не слышавших о детской психологии. Именно эта встреча убедила меня в поразительной сплоченности подавляющего большинства родителей против свободы для детей и для себя тоже.

Наша цивилизация нездорова и несчастлива, и я утверждаю, что корни этого — в несвободной семье. Силы реакции и ненависти умерщвляют детей с самых первых дней их жизни. Дети научаются говорить жизни «нет», потому что вся их юная жизнь одно сплошное «нет»: не шуми, не мастурбируй, не лги, не бери чужого. Они научаются говорить «да» всему, что есть в жизни плохого: старость — уважай, религию — уважай, уважай учителей, соблюдай закон отцов, не задавай вопросов — просто подчиняйся.

Нет никакой добродетели в уважении к тому, кто его недостоин. Нет никакой добродетели в жизни в законном грехе с мужчиной или женщиной, если любовь ушла. Нет добродетели и в любви к богу, которого ты на самом деле просто боишься.

Трагедия состоит в том, что мужчина, который держит свою семью в узде, сам неизбежно раб, потому что в тюрьме тюремщик тоже несвободен. Рабство мужчины — в его подчинении закону ненависти: он подавляет свою семью и, делая это, подавляет собственную жизнь. Мужчине приходится создавать суды и тюрьмы для наказания жертв подавления. Порабощенная женщина должна отдавать своего сына на войну, которую мужчина называет «освободительной, отечественной, войной во имя демократии, войной за прекращение войн».

Нет трудных детей, есть только трудные родители. Лучше сказать, что существует просто трудное человечество. Вот почему так зловеща атомная бомба — она находится в руках людей, которые против жизни, потому что какой же человек, чьи руки с колыбели были связаны, не против жизни.

Человечеству не чужда теплота дружбы и любви; я твердо верю, что новые поколения людей, которых не пеленали намертво во младенчестве, будут жить в мире друг с другом, если, конечно, нынешние ненавистники не уничтожат его, прежде чем наступит время новым поколениям прийти к власти.

Эта борьба неравная, потому что ненавистники контролируют образование, религию, право, армию, гнусные тюрьмы, и лишь горстка педагогов стремится позволить тому доброму, что есть во всех детях, взрастать в свободе. Огромное большинство детей по-прежнему воспитываются сторонниками жизнеотрицания со всей их исполненной ненависти системой наказаний. В некоторых монастырских школах девочки обязаны мыться одетыми, чтобы они, не дай бог, не увидели собственного тела. Мальчикам учителя и родители продолжают рассказывать, что мастурбация — грех, ведущий к сумасшествию и разным другим ужасным последствиям. Недавно я видел, как женщина ударила малыша месяцев 10 за то, что он хотел пить и поэтому плакал.

Идет борьба между верующими в жизнь и верующими в мертвечину, и никто не смеет оставаться в стороне — это будет означать победу смерти. Мы должны принять либо одну сторону, либо другую. Мертвая сторона обеспечивает нам трудного ребенка, живая сторона способна дать здорового.

Свободный ребенок

На свете так мало саморегулирующихся[31] детей, что всякая попытка описывать их должна быть очень осторожной. То, что нам удалось наблюдать до сих пор, указывает на возникновение новой цивилизации, несущей гораздо более глубокие изменения, чем любое общество, когда-либо обещанное какой бы то ни было политической партией. Саморегуляция предполагает веру в то, что человек по своей природе хорош, а природа не была и не может быть изначально греховна.

Никто и никогда не видел ребенка, вполне способного к саморегуляции. Каждый живущий ребенок уже подвергся формированию со стороны родителей, учителей и общества. Когда моей дочери Зое[32] было 2 года, журнал «Пикчер пост» опубликовал о ней статью с фотографиями, в которой говорилось, что из всех британских детей у нее самые лучшие шансы вырасти свободной. Это было не вполне справедливо, поскольку она жила и теперь живет в школе, среди многих других детей, которые отнюдь не являются саморегулирующимися. Эти дети так или иначе, в той или иной степени подверглись процедуре формирования характера, а поскольку она обязательно ведет к страху и злобности, Зоя оказалась в контакте с детьми, уже настроенными против жизни.

Она воспитывалась без страха перед животными, тем не менее однажды, когда я остановил машину около фермы и предложил: «Пойдем посмотрим на коров, послушаем, как они мычат», она вдруг испугалась и возразила: «Нет, нет, эти коровы съедят тебя». Так сказал ей один семилетний ребенок, который вырос не в условиях саморегуляции. Но, должен заметить, страх у Зои продержался всего пару недель. Последовавшая история с тиграми, которые прячутся в кустах, сказывалась тоже непродолжительное время. Похоже, что саморегулирующийся ребенок способен преодолевать влияние несвободных детей сравнительно быстро. Приобретенные Зоей страхи и подавленные интересы никогда не тянулись долго, однако, конечно, никто не может сказать, не нанесли ли эти страхи какого-то устойчивого ущерба ее характеру.

Посетители со всего света говорили о Зое: вот что-то совершенно новое — легкий, уравновешенный и счастливый ребенок, находящийся в мире, а не в войне со своим окружением. Это правда, она, насколько вообще возможно в невротизированном обществе, естественное существо, которое, похоже, автоматически находит границу между свободой и вседозволенностью.

Одна из опасностей в жизни саморегулирующегося ребенка состоит в том, что взрослые проявляют к нему слишком большой интерес и он постоянно чересчур на виду. Вероятно, в сообществе саморегулирующихся детей, естественных и свободных, ни один ребенок не будет выглядеть белой вороной, никого из них не будут поощрять, когда он выставляет себя напоказ; и тогда исчезнет ревность, проявляемая другими детьми при встрече со свободным ребенком, не имеющим их запретов.

Маленькой Зоя была гораздо более гибкой и легкой в движениях, чем ее друг Тед. Когда ее поднимешь, то ее тело было расслаблено, как у котенка, а бедный Тед повисал на руках, как мешок картошки. Он не мог расслабиться, все его реакции были реакциями защиты и сопротивления. Он рос во всех отношениях жизнеотрицающим существом.

Я утверждаю, что саморегулирующиеся дети не проходят через эту неприятную стадию сопротивления, просто потому что им она не нужна. Поскольку у них с младенчества не осталось ощущения давления и ограничения со стороны родителей, то я не вижу причин и для восстания против последних. Даже в наполовину свободных семьях нередко достигается достаточно высокая степень равенства между детьми и родителями, и бунт, направленный на освобождение от родителей, не возникает.