Золотой воскресник - Москвина Марина Львовна

– Как на военном совете, – сказал Юрий Михайлович, – первым выступает младший по чину.

В белой рубашке с расстегнутой верхней пуговкой, в нагрудном кармане ручка, Лотман выпил воды, вытер ус.

– Мы тут собрались подышать тем воздухом, – сказал он. – Это настолько разные поэмы, что если бы мы не знали такого человека – Пушкина, то нашли бы много умных доказательств, что они принадлежат разным людям. Так и художники – пусть будут разные, не обезличенные. Да, иллюстрировать Пушкина – это кощунство. Но уж кощунствовать – так смело! Ничего нет хуже, чем робкий грех. Нельзя иллюстрировать Пушкина с осторожностью и боязнью. Раз нам предстоит диалог – надо поговорить с Пушкиным на равных.

– Как бы не превратиться в многозальный мавзолей! – заметил кто-то.

– Чтобы избежать “мавзолея”, надо искать неведомые и неожиданные связи с пушкинским текстом, – ответил Лотман. – Хотя вещи у Пушкина многопластовые, сам он, иллюстрируя “Онегина”, снял лишь поверхностный ироничный слой. Лермонтов лучше художник, чем Пушкин. А Дельвиг – художник для интимного круга…

– Станет ли Пушкин собеседовать с нами? – спросил Юра Чарышников.

– Почему нет? – отозвался Лотман. – Пушкин был очень деликатным человеком…

Окно распахнуто, середина мая. Лотман сидит за столом, подперев голову большой ладонью в пол-лица.

– Но готов ли зритель книги к такому сборнику, вот в чем вопрос? – прозвучал голос Юрского. Лицо его заслонял от меня малиновый букет флоксов.

– Неважно, – ответил Лотман. – Книга создается, и она может ждать своего читателя – с тем чтобы его немножко облагородить. У каждой поэмы своя судьба. “Братьев разбойников” иллюстрировали 21 раз с 1825 года. “Графа Нулина” – 20 раз. “Домик в Коломне” – 16 раз с 1832-го. А поэму “Вадим” не иллюстрировали ни разу.

Тут грянул гром и хлынул ливень. Я хотела закрыть окно.

– Не закрывайте, – попросил меня Юрий Михайлович. – А то мы задохнемся!

Все проголодались, у кого-то вдруг оказался батон.

Художники, артист Юрский, Троянкер, Лотман – стали отламывать и есть, запивая водой.

Юрий Михайлович, заговорщицки:

– Если сюда придут и спросят: “Что вы тут?” – ответим: “Хлеб едим…”

Моя подруга Жанна никогда не была в крематории и, когда мы провожали нашего друга поэта Колю Ламма, думала, что сейчас будет полыхать погребальный костер…

“Выловила прекрасное выражение. Несу, как пойнтер утку. ЗАТАБУНИТЬ. А?! Вдруг вам понадобится?” – пишет мне моя ученица Юля Говорова.

Я дала Жанне книгу “Как работать с ангелами” – у кого что попросить. У Рафаила – здоровья, Михаила – защиты, Задкиила – радости, Уриила – работы, у кого– то – потерянной вещи. Все всё выполнят с радостью.

– Я не стала просить здоровья сыну или мне – счастья, – сказала Жанна. – Но у меня давно пропал кожаный ремешок, а мне он нужен, ну я об этом и попросила.

– Побоялась, – вздохнул Лёня, – что они слишком сложные просьбы не смогут выполнить и им будет неудобно…

Подайте в честь осеннего равноденствия

“Мы с Юрой Ковалем облюбовали кафе у Никитских Ворот, у церкви, где венчался Пушкин, на открытом воздухе, там ветерок обвевает, – рассказывал художник Леонид Сергеев. – Сидим, из ЦДЛ идет молодой человек, увидел Коваля:

– Ой, вы такой писатель – настоящий. Скажите, как писать?

– Я тебе сейчас открою секрет, – сказал Коваль. – Иди бери по сто грамм.

Тот взял, сел с нами. Коваль выпил, закурил и говорит:

– Писать надо о том, где сейчас находится твоя душа. Душа ведь не с нами обычно, а где-то еще. Вот об этом и надо писать.

Тот пожал ему руку, поблагодарил и отправился дальше, по своим делам”.

– Пишите о вечном – вечными словами, – советовал Коваль.

– Чудовищно усатый рассказ, – он говорил кому-то неодобрительно.

Еще он говорил:

– В этой вещи есть привет, который некому передать…

– Стою за творожными сырками у ларька, – докладывает Бородицкая, – а какая-то тетка – продавщице: “Я живу в дискомфорте по двум параметрам: у меня нет хорошего пушистого веника и удобной мочалки”. А?!! В дискомфорте она живет – по двум параметрам!!!

На семинар молодых писателей, который мы вели с Бородицкой в Доме литераторов, я зазвала Юрия Коваля и его друга – писателя и художника Леонида Сергеева. Они направлялись из ресторана в гардероб.

– Учти, мы очень нагрузились, – сказал Леонид Анатольевич. – Я еще ничего, а Юрка совсем плохой.

Ну, я их привела, пышно представила, все с замиранием сердца уставились на них.

– Читайте, – говорит Коваль.

Прослушав небольшой рассказ, Юрий Коваль обратился к автору:

– Дай мне страницу посмотреть. Ой, не вижу ничего. Лёнь, у тебя очков нет? Ни у кого нет очков для меня? Ладно, издалека постараюсь разглядеть. Уже вижу, что рассказ – длинен. “– Хорошо! – испуганно вскричал папа”. Что это еще за “испуганно вскричал”? Диалог должен говорить сам за себя. Надо тебе – скажи “сказал”. А лучше – ничего. Я ж не говорю: “сказал разгневанный Юрий Иосич”!

– Дурак ты, Юрка! – вмешался в разговор Сергеев Лёня. – Глаза-то залил, вот и придираешься. В литературе нет готового рецепта! А Скотт Фицджеральд? А Хемингуэй? Что хотели, то и писали! Мне рассказ понравился. Есть интонация, и у него лицо талантливое!

Они закурили.

– Запомните, – произнес Коваль, и мы запомнили это навсегда. – Главное – не опускаться до современности! Как Генка Снегирёв говорил мне. Я стал ему читать: “На дачном участке росли три сосны…” – “А я и слушать не буду дальше, – сказал Снегирёв. – Что это за «на дачном участке»? Надо работать вечными категориями!” И я начал так: “Росли три сосны…”

– Запомни, если ты кильнулся на каяке, – учил меня знакомый Кукин, – не надо звать, кричать, суетиться, а надо, как учили, – глотать воду. Мы как-то с Колькой малокровным кильнулись. Я бы доплыл, а Колька – нет. Я говорю: “Ну я тебя не брошу, не поплыву, с тобой останусь. Давай, – говорю, – глотать воду, как учили”. Но нас спасли. Кто-то проплывал мимо…

– Нельзя простить и не дать! – говорила мне Дина Рубина. – Это две вещи несовместные, как гений и злодейство! Едва только встанет этот вопрос, сразу давай, без промедленья, хотя бы ради мира на земле!..

– Сидим с Михалковым в президиуме на открытии “Книжкиной недели”, – рассказывает Яков Аким, – дети сделали поэтический монтаж, чтецы, певцы, танцоры, звучат приветственные речи, поздравления. Вдруг Михалков наклонился ко мне и сказал: “В-вот так и ж-жизнь пройдет…”

Ветеран журналистики Тильда Осиповна позвонила Люсе:

– Людмила Степановна, у меня в мае будет день рождения. Мне исполнится девяносто пять лет. Поскольку все мои знакомые умерли, я беспокоюсь, что мне никто не позвонит, не поздравит и не подарит подарков!

– Ничего подобного! – сказала Люся. – Я вас обязательно поздравлю и что-нибудь подарю! Что вам купить, только честно? Коробку конфет? Или большой торт? Или большую хорошую палку колбасы?

– Нет, если можно, пару плиток шоколада.

– И я купила ей ТРИ плитки шоколада, – сказала Люся. – Пришла и принесла. А она такая молодец, ни одной морщинки, легкий румянец играет на щеках, причесочка – а-ля двадцатые годы, грациозно ходит по квартире, пританцовывая, что-то напевает, все у нее старинное, и повсюду фантики от шоколадных конфет.