Комплекс полуночи - Ольга Баскова

Патологоанатом хмыкнул:

– Как скажете.

В кабинете я уселся на старую койку, накрытую прохладной клеенкой. Парень смотрел на меня не мигая, и его пристальный взгляд выводил из равновесия.

– Почему же вы не задаете вопросы? – осведомился он.

– Я просто жду вашего комментария.

– Ясно. – Длинная тощая рука почесала затылок. – Вот почему все же было бы лучше, если бы пришла госпожа Зорина. Она более осведомлена о нашем прошлом житье-бытье. Так с чего начать?

– С начала. – Этот диалог стал казаться мне подозрительным. – Насколько мне известно, ваши клиенты не жалуются и не торопят врача. Поэтому мы тоже не будем спешить.

– Я думаю, ты просто валяешь дурака. – Неожиданно добродушное выражение его лица куда-то исчезло. Бесцветные невыразительные глаза сузились. Давно мне не приходилось видеть более неприятного типа. – Если ты хочешь получить конкретные сведения, кончай юлить и говори прямо, зачем пришел. Может, я тебе и сгожусь.

– Ты вскрывал Борзова. – Ничто не мешало мне тоже перейти на «ты».

– Да, вскрывал, – согласился патологоанатом. – Уверяю тебя, ничего интересного.

– Кроме способа убийства, – подсказал я.

Он отпрянул от меня, но тут же взял себя в руки:

– Ты это о чем? Мужик неосторожно чистил ружье. Там все путем, парень.

– Его дочь навещала тебя?

Теперь глаза, наоборот, округлились, насколько это было возможно:

– Дочь Борзова? Да ты спятил! Зачем?

– Она хочет узнать правду. С тобой кто-нибудь разговаривал о покойном?

– Его служба безопасности. – Теперь он смотрел куда-то в сторону, избегая встречаться со мной взглядом.

– Опиши их.

– Два накачанных мужика боксерского типа в одинаковых серых костюмах. Похожи, словно близнецы, ну, не совсем, конечно, но на конкурс двойников я бы их отправил. – Патологоанатом ухмыльнулся. – У одного розовый шрам возле левого уха.

Я почувствовал, как мурашки пробежали по коже. Именно этих ребят я видел у Рахманова в фитнес-центре.

– Зачем они приходили?

Парень резко встал со стула:

– Мне пора.

– Зачем они приходили? – повторил я.

У выхода он обернулся:

– Ты и так узнал слишком много.

Я понял: больше Денис мне ничего не скажет. На прощание захотелось кольнуть его:

– То, что ты сделал, стоило хорошей машины и поездки на Гавайи?

Патологоанатом вздрогнул:

– Слушай, мотай отсюда, – угрожающе произнес он. – У нас тоже есть своя служба безопасности. В отличие от других, они сначала бьют, а потом разбираются. Лучше бы ты с ними не связывался.

Я понял намек и ретировался.

Глава 26

Моя машинка сиротливо стояла в ожидании хозяина. Я сел на водительское сиденье и задумался. Сегодняшний день ничем не мог меня порадовать. Я посетил несколько человек, однако по-прежнему топтался на месте. Вопросов оставалось гораздо больше, чем ответов. Почему, например, Тимур Васильевич проникся к Яне Рыбиной? Ездил с ней по дорогим магазинам, давал деньги. Только ли потому, что она как две капли воды походила на его дочь? Походила как две капли… Это тоже выглядело довольно странно. Много ли вы встречали в своей жизни двойников, так похожих? Нет, на конкурсах видно (и ни один грим не помогает), где настоящая Алла Пугачева, а где ее двойник. А в этом случае две девчонки, не родственницы, дурили компанию, которая знала Анну Борзову много лет. Как такое возможно? Впрочем, Анна говорила: отец пытался поговорить с матерью и выяснить, не является ли Яна его второй дочерью? Людмила Борзова категорически отвергла это. Разговор происходил не при Ане, она подслушивала за дверью, поэтому женщине некого было опасаться. А если подступиться с другой стороны? Если Борзовы удочерили девочку из детского дома, не зная, что у нее есть сестра-близнец?

Я хлопнул в ладоши и вскочил. При моих теперешних знакомствах в детском доме это, наверное, можно узнать. Полина Тимофеевна посмотрит документы и скажет, кто родители Яны. Вдруг это и станет ключом к разгадке всей истории?

Водительское сиденье моей «Лады» жалобно скрипнуло, когда я плюхнулся на него. Запыленные окна слезно просили вымыть их. Впрочем, и всему автомобилю не мешало бы принять душ.

– Сперва в автомойку, – твердо сказал я сам себе. – Потом в детский дом.

Наверное, «Лада» поняла меня и исполнилась благодарности. Она бесшумно неслась по улицам Приреченска, словно торопясь скорее ощутить на себе живительные струи воды. Мальчишка-студент лет девятнадцати, подрабатывающий на автомойке, поинтересовался, мыть ли с шампунем.

– Конечно, – ответил я. – И с самым дорогим. Эта красавица должна блестеть, как новенькая.

Он понимающе улыбнулся и выполнил работу прекрасно. Теперь можно было ехать к Полине Тимофеевне.

Женщина встретила меня приветливо. Она предложила чаю и пирожки с яблоками.

– Сегодня моей Тамарочке девять дней, – печально сказала Полина Тимофеевна. – Стол я не устраиваю, так, сама помянула, да вот ты еще присоединишься.

Гибель приемной дочери не прошла для нее бесследно. Маленькое лицо воспитательницы сморщилось, стало напоминать печеное яблоко. Седые некрашеные волосы выбивались из узла, небрежно схваченного ленточкой.

– Садись, Никита, – ласково предложила она. Через минуту я уже прихлебывал густой ароматный чай, заваренный еще по рецепту матери Полины Тимофеевны, и с наслаждением кушал пахнущие ванилью пирожки. Женщина примостилась рядом и глядела на меня.

– Был у меня парень, – вдруг промолвила воспитательница и всхлипнула. – Ванечкой звали. Дружили мы с детства. Я ведь из района, деревенская. И он там проживал. Короче, в семнадцать лет между нами любовь приключилась, забеременела я. А Ванечку в армию забрали. – Она тяжело вздохнула. – Уходил – заклинал: роди ребеночка, и мне спокойнее, что ты другого не найдешь, и тебе от меня никуда не деться.

– Родить – дело нехитрое, – отвечаю. – Только что матери-отцу скажу? Они мне косы повыдергивают.

– А ты к моим ступай, – не растерялся мой милый, – приютят и внука вырастят.

Я не перебивал женщину, однако печальный конец этой незатейливой истории маячил перед глазами.

– Дура я была, проговорилась, – призналась Полина Тимофеевна. – Мать из меня правду словно клещами выдернула.

– Опозорю тебя на всю деревню и из дома с криком выгоню, если родишь. А коли аборт сделаешь, никто ничего не узнает. – Воспитательница не обращала внимания на слезы, катившиеся по морщинистым щекам. – Две недели я сопротивлялась. Может, и настояла бы на своем, да тут Ваня, как на грех, писать перестал. Родители поедом едят: вот, встретил другую, а про тебя и думать забыл. Больно нужна ты ему, такому молодому да красивому, с ребенком! Он еще погулять хочет. В общем, уговорили меня. Сделала я аборт, ух, сколько крови из меня вытекло, неделю в больнице пролежала. Возвращаюсь с узелком, а навстречу Ванечка идет, красивый такой, в военной форме. Увидел меня. Бросился, на колени встал, руки целует:

– Я не выдержал, от тебя нет вестей. Выпросил у командира отпуск на три дня и приехал.

– Как – нет? – отвечаю. – Да я каждый день тебе писала. Это ты про меня, видать, забыл. Ни строчки уже месяц.

Он побледнел:

– Быть не может. Я тоже каждый день писал. А как наш ребеночек?

Я разревелась. Мне бы, дуре, сказать: выкидыш случился, да не смогла я любимого обманывать. Призналась, в ноги упала: прости!

– Не простил, – догадался я.

Женщина покачала головой:

– Нет. Ты, говорит, меня никогда не любила, коль невинную душу ни за что ни про что сгубила. Я же тебе клялся: никогда не оставлю, приеду – и заживем как семья. А теперь прощай. Не смогу ни забыть, ни простить, как ты нашего ребеночка… – Она опустила голову на руки и зарыдала.

– Почему же писем не было? – спросил я, не пытаясь успокоить женщину. Любой бы на моем месте понял: этот грех черным пятном лег на ее душу. Наверное, потому она и не выходила замуж, а удочерила девочку из детского дома.

– С письмами все выяснилось, – давясь рыданиями, проговорила Полина Тимофеевна. – На почте материна подружка работала. Она и уничтожала и мои письма, и Ванечкины.

– А Ивану вы об этом сказали? – поинтересовался я.

Она попыталась улыбнуться. Улыбка получилась какая-то вымученная:

– А зачем? Его это уже не волновало. Через три дня он уехал назад, и я уже не ждала его. А через полтора года появился с женой. В тот день, как мать объявила мне эту новость, я собрала вещи и уехала в Приреченск.

– И больше никогда его не видели?

– Нет, – тихо ответила женщина. – Вот смотрю я на тебя, Никитушка, и думаю: если бы послушалась я Ванечку и оставила ребеночка, был бы у меня такой сыночек, как ты.

На это мне нечего было возразить. Пожилая женщина вдруг встрепенулась:

– Да что же это я все о своем-то! Ты ведь не помянуть Тамару пришел. Дело какое?

Я покраснел:

– Да. Хотя мне стыдно, что я не вспомнил о вашей дочери.