Иван, Кощеев сын - Константин Арбенин

Дважды второй на инквизиторов указывает папкой, будто их в свидетели призывает.

— Хорошо, ваше величество, — рапортует, — и с теми и с другими почти покончили. Обследовали их заново, непредвзято. Девяносто девять процентов признаны пригодными к праздной жизни, стало быть, в пенсионусах и государственных пособиусах не нуждаются. Хороший, значить, экономэус казне, ваше величество.

— А остальной процент? — пуще прежнего хмурится король.

Министр виновато плечами пожимает.

— Есть, к сожалению, и такие, ваше величество, которые никак не хотят оздоровляться. Ни в какую, значить! Но все они выявлены, выслежены и взяты под стражу. Те, которые сами идти якобы не могут, насильно принесены и прикачены к нам для судебного разбирательства и переданы в ведомство Святой инквизиции. Вот, значить.

Тут и король взгляд на выдающихся инквизиторов перевёл: верно ли, мол? Те кивают утвердительно, факт признают.

— Как разместили их? — спрашивает Фомиан.

— С комфортом, ваше величество, в общежитии бывших рудокопов. У каждого отдельная штольня на десятерых.

— Это вы их балуете! — серчает Фомиан.

— Видите ли, ваше величество, — трётся министр, — старики и инвалиды — самые, значить, беззащитные члены нашего общества-с…

Тут Фомиан как рукой по глобусу тюкнет — чуть дыру в экваторе не пробил.

— Ты что, вздумал заступаться за саботажников? — кричит.

— Никак нет, ваше величество, — трепещет министр. — И в мыслях не имел! Я только одно хотел сказать: они такие беззащитные, потому что им терять нечего-с! А человек, которому, значить, нечего терять, способен на всякие неблаговидные поступки, ваше величество, вплоть до бунта! Конечно, бунт инвалидов нам не очень-то страшен, но всё-таки неприятно, ваше величество!

Король опять на инквизиторов смотрит, а те снова кивают.

— А вы, недоумки, сделайте так, чтобы им было что терять! — вдалбливает король уже не одному министру, а всем присутствующим. — Неужели непонятно?

— Да у них же нет ничего, ваше величество, — ни здоровья, значить, ни конечностей. Были вчерась костыли с протезами, так мы сегодня отобрали, от греха подальше, значить.

— Так дайте им что-нибудь, бестолочи! — кричит Фомиан Уверенный. — Пусть у них что-нибудь да будет, так же нельзя — чтобы совершенно безо всего! Выдайте им какие-нибудь почётные грамоты, медали памятные отлейте им… в честь моей свадьбы, например.

— Да и так уж порядочно на них потратились, ваше величество, — охает министр. — Запарились отливать на них!

— Отлейте ещё! — не уступает король, кулаками воздух тузит.

Пришлось министру согласиться.

— Слушаюсь, ваше величество! — говорит он и зубами немузыкально поскрипывает. — Отольём-с, раз надо!

Король по зале зашагал, нервничает, расстраивается.

— Всё-таки, какой неблагодарный элемент — эти старики с инвалидами! — говорит. — Небось, специально безо всего остались, чтобы терять нечего было, чтобы короля своего доброго запугивать! Вот ведь какоё вероломие, а!

Тут выдающийся инквизитор отец Панкраций шаг вперёд сделал.

— А может их, ваше величество, того… — предлагает. — Как говорится, без суда и следствия?

— Нет, — замотал головой Фомиан. — Без суда не позволю! Вы у меня за что денежки получаете? А? Вот и отрабатывайте, извольте, чтобы и с судом, и со следствием! Чтобы всё по закону! Всё-таки в просвещённом государстве живём, не в гоппенгагене каком-нибудь! Есть у нас такой закон, который бы костыли да протезы к холодному оружию приравнивал? Нету? Чтобы завтра же был, да не иначе как вчерашним числом! Ясно?

Поклонились инквизиторы — изволим, мол, служить, денежки отрабатывать.

— Но для начала, — стал успокаиваться король, — ради, так сказать, поддержания справедливости, всё-таки отлейте медали для них. Из сэкономленных денег и отлейте! — сошлись у него концы с концами. — Или вы, черти, не желаете в честь такого важного события медалей выпустить?

— Что вы, что вы, ваше величество! — забеспокоился, заторопился министр. — Как вы подумать могли! Сейчас же сделаем, значить, в лучшем виде, из лучшего металла. С одной стороны — ваш профиль, с другой — вашей, значить, невесты!

Король, как только о невесте речь зашла, подобрел и смягчился.

— Для этих… как их, — говорит, — самых незащищённых… для них из лучшего металла не надо, для них — уж из какого придётся. Из олова, пожалуй, будет достаточно. И ещё вот что: невесту нашу лучше анфас изобразить, так, пожалуй, изящней будет.

Министр поклонился и в поклоне папку свою зубами прикусил со злости: у него на сэкономленные средства другие, значить, планы имелись.

Инквизиторы уже к дверям попятились, за ними и министр ножками зажелудил, а король опять их останавливает. Взял отца с отчимом под ручки, отвёл их подальше от Девяноста девяти процентов — в противоположный угол кабинета. И там тайную часть разговора с ними завёл.

— Ну, так называемые святые родственники, как вы там, — спрашивает приватно, — с ним-то… видитесь ли?

— С кем, ваше величество? — отец Панкраций так искусно удивление изобразил, будто и впрямь впервые от короля подобный вопрос слышит.

— Ну с ним, — поясняет король и гнусавит многозначительно, будто тайна ему нос щекочет, — с народом моим… видитесь?

— Видимся, ваше величество, — отвечает отчим Кондраций, словно что-то припоминая, — по долгу службы частенько с ним пересекаемся.

Король над глобусом склонился, лирическую паузу сделал, порушенный экватор ноготком расковыривает.

— Как у него там дела? — спрашивает душевно, с расстановкой, каждым словом ласку и симпатию к предмету выказывает. — Что у него там… новенького?

— Всё в порядке, ваше величество, — отвечает отец Панкраций. — Поклон вашему величеству передавал, просил сказать, чтобы вы за него не беспокоились и больше о себе, родимом, думали. Чтобы попусту на него не отвлекались. Говорит, готов вашему величеству всё до последней нитки отписать, лишь бы войны не было. Вы уж, говорит, позаботьтесь там, а я тут как-нибудь сам все временные трудности преодолею, всех внутренних врагов устраню.

— Ага, — кивает отчим Кондраций. — Ещё за нашу Святую инквизицию сильно вас благодарит — очень, говорит, она в жизни подсобляет. В общем, любит, целует, обнимает — крепко, но без панибратства.

Король закивал растроганно, инквизитора по плечу похлопал, слезу набежавшую обратно в нос себе втянул.

— Он хороший всё-таки, — говорит, — хороший, этот народ мой. Отличный, можно сказать, народишко. Легкомысленный немного — это есть, этого не отнимешь, но преданный по-настоящему. Щедрый, опять же, понимающий, празднолюбивый. Во какой народ!

И поводил прямо перед носом отца Панкрация своим напряжённым кулаком — продемонстрировал, надо полагать, ему сплочённость и преданность своего народа. Панкраций кивнул, носом в тот кулак ткнулся.

— Как думаете, отцы так называемые, — интересуется Фомиан, — положиться на него можно… если что?

— Если что… — отчим Кондраций ещё серьёзнее сделался. — Если что, ваше величество, не только положиться, — если что, думаю, всё можно. Ему всё нипочём. Если, конечно, что.

Король удовлетворённо закивал, желваками в волнении дёрнул.

— Вы, — говорит, — передайте ему от меня… Скажите, мол, жив, здоров. Скажите, помню его, ни на минуту не забываю. Скажите, каждого из него поимённо помню… Впрочем, — что-то засомневался король, засовестился, — нет, не надо. Не надо ничего передавать, не стоит. Ступайте.

Вытолкнул Фомиан подданных своих за двери; посмаргивал растроганно влажными веками, а потом тяжело, но с удовлетворением вздохнул — будто камень с души скатил. С делами да с народом, стало быть, разобрались, теперь можно и невесте визит нанести — порадовать собой девицу.

18. Во всей красе ярмарка

Вот и прибыли Иван и Горшеня вместе с паромными своими попутчиками на ярмарку! Осмотрелись — и глазам не поверили. А когда поверили и ещё пригляделись, то и вовсе те глаза зажмурили. Охватило путешественников наших щемящее чувство — смесь разочарования и нешуточной тревоги. Ожидали веселья, а тут — хуже похмелья! Ожидали радуг и каруселей, а тут — мухи да вязкий кисель!

— Что за пропасть! — дивится Горшеня. — Сколько бывал на ярмарках, а такой тяжкой сумятицы не припомню! В понедельник в сельпо и то веселее…

Стоят Иван и Горшеня посреди того тихого праздника и по его тухлой невесёлости взглядами скользят. Где потехи да забавы? Где бесшабашность голодранская? А нетути! Сплошной рутинный товарооборот на натурально-хозяйственной основе. Ходит по торжищу озабоченный люд, шило на мыло меняет, плюётся во все стороны да карманы наружу выворачивает. Ни тебе горок американских, ни балагана с петрушками, ни прочего захватывающего дух антуражу. Да ещё беда — колокольного звону не слышно, и это хуже всего на нервы действует, просто вывертывает душу.