История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума: монография - Валерий Черепица

Ужин в кухмистерской начался с расспросов «соскучившегося» по Гродно импрессарио о новостях рабочей жизни, а также о том, что нового у «Свободного Рабочего». Первым заговорил Либерман: «Пока у нас все благополучно и спокойно. Был у нас представитель из центра, белостокский портной, товарищ Сендер Цыгельницкий [18], контролирующий нашу деятельность. Прибыло в нашу организацию еще около десяти членов, в основном из железнодорожных рабочих. Есть среди них один очень деятельный товарищ, поляк по национальности, бывший член «Звензкув Заводовых» — Даниэль Дворжецкий. Сейчас он успешно организует ячейки «Свободного Рабочего» в депо и среди путейцев. Недавно установили связи с речниками в Августове. Дворжецкий ездил туда для изучения вопроса и приехал с хорошим настроением. После его сообщения, сделанного на заседании нашего комитета, мы решили послать туда на пару месяцев Лисовского. Он и сейчас там работает с рабочими на лесоразработках и при сплаве леса. Как поляку ему там удобнее действовать, так как работают там сезонно исключительно крестьяне-бедняки из местных. Мы же здесь стараемся оказывать влияние на сапожников, портных, жестянщиков и других, ныне особенно бедствующих. Данный вами в нашу пользу благотворительный вечер дал нам возможность провести несколько представлений и своими силами, а вырученные средства мы выделили тем, кто особенно нуждается в помощи».

На попутный вопрос Розенбаума: «А что слышно у Котлярчика?», Либерман ответил: «В Чарной Веси дело тоже налаживается. Когда у нас был Цыгельницкий, то мы через него направили туда немного средств. Но там условия чрезвычайно тяжелы из-за недостатка сознательных рабочих». Сочувственно кивая ему головой, Розенбаум поддакнул: «Да-да, я помню вы что-то еще раньше рассказывали о Чарной Веси. Послушайте, а может быть, и им надо помочь, как когда-то и вам, каким-нибудь доступным для них спектаклем или еще чем? Если вы мне дадите рекомендательное письмо, то я поговорю о возможности поездки туда со своим театральным начальством». И Лерман в тот вечер пообещал похлопотать о таком письме перед комитетом организации. Таким поворотом разговора импрессарио был не очень доволен, но что поделаешь, он с этим предложением молча согласился.

После окончания ужина Цейтнер пригласил Розенбаума на Новый год к себе на обед, при этом добавив: «У меня вы познакомитесь с Дворжецким, я его тоже пригласил». Это приглашение вполне вписывалось в планы Розенбаума на новогодние дни (повидаться с Лисовским в Августове, получить от комитета рекомендательное письмо к Котлярчику и т. д.), и он пообещал быть. По настоянию участников товарищеского ужина расчет официантом был сделан по-немецки, т. е. по равной доле на каждого мужчину. При расставании с Цейтнерами Розенбаум попросил их разрешения на Новый год принять его выпивку, на что супруги, традиционно шутя, сразу же согласились.

На следующий день Розенбаум пошел к капитану Калиновскому, чтобы сообщить ему о добытых вечером сведениях. При сличении представленных агентом фамилий у Калиновского не оказалось четырех фамилий, кроме того, он ничего не слышал ни о Дворжецком, ни о Цыгельницком. Это привело его в некоторое замешательство, а затем и к резкому недовольству своими агентами. Вернувшись в номер гостиницы, Розенбаум составил идентичного содержания шифрованные рапорты Демб-Бернацкому и Корвин-Пиотровскому. Правда, в рапорте последнему он написал о тесных связях гродненской организации, кроме Белостока, еще и с Лодзью, ибо Сендер Цыгельницкий был связным между этими двумя центрами рабочего движения. Вечером он сдал эти рапорта заказными экспрессами в железнодорожном почтовом отделении. 30 и 31 декабря прошли серо и буднично. В эти дни импрессарио почему-то было себя жаль.

1 января 1923 года Розенбаум почти до обеда занимался приведением себя в праздничный вид, после чего отправился на званый обед к Цейтнерам. Главной целью этого визита, конечно, был Даниэль Дворжецкий, а на втором, наверное, Лея Липнер. Сорокалетний агент, знающий толк в женщинах, а еще больше — сколь опасна эта слабость в общении с врагом (революционеры в его представлении были именно такими), по дороге, тем не менее, раздумывал над тем, что же вызвало у него интерес к ней: или она сама, такая аккуратненькая, свеженькая, с искрящимися черными глазками, или мимолетный намек Цейтнера, дескать, кутнуть любит… Однако на пороге дома Цейтнеров эти легкие мысли сразу же напрочь вылетели из его головы.

У Цейтнеров в это время уже были Либерман, Лейзерович, Лея Липнер. Через минут десять после Розенбаума пришел в железнодорожной фуражке на голове, несмотря на холод, Даниэль Дворжецкий. Знакомство с новым членом компании состоялось естественно и непринужденно, как, впрочем, и хотелось импрессарио. Разговор начался с обычных в праздничные дни тем, шутили, рассказывали анекдоты, желали друг другу счастья в Новом году. Но постепенно, уже ближе к десерту, Розенбауму удалось направить застольный разговор в нужное русло. Он спросил у Дворжецкого, заявившего, что «рабочим не до театра»: «Неужели у железнодорожников жизнь только в сером цвете, и из этой серости нет никакого выхода?». Последний вначале вознамерился что-то в пылу разговора ответить, но затем, оглянувшись по сторонам, как-то стушевался и неожиданно замолчал. И тут большую услугу Розенбауму сделал Лейзерович, который, глядя на пустую рюмку, сказал: «Говори, Даниэль, как есть, здесь все люди свои, и тайны между нами нет, тем более что Эдвард — тот человек, без которого «Свободный Рабочий» вряд ли встал бы на ноги». Явное преувеличение, к которому агент не нашелся сразу как отнестись, неожиданно сделало свое дело. Вступивший в разговор Либерман пояснил, что Дворжецкий знает жизнь рабочих не только в Гродно, но и в глубинке, так как вернулся недавно из-под Августова по заданию рабочего комитета.

Все это придало особый вес Дворжецкому в глазах собеседников, а потому и естественное желание выговориться. Он сказал о том, что ездил в район Августова со специальным заданием для подготовки почвы для создания в среде лесозаготовителей и плотогонов ячейки «Свободного Рабочего». Взялся он за это только потому, что среди железнодорожников, обслуживавших там узкоколейку, у него было несколько знакомых и надежных людей: Чеслав Амброжевич, Леон Ленчевский, Ксаверий Мартенс… Этих людей он и порекомендовал Лисовскому для дальнейшей совместной работы. Оправдали ли они надежды организации? Об этом можно будет судить лишь тогда, когда приедет в Гродно Лисовский. Затем разговор продолжил Либерман, связывавший надежды на Лисовского в Августове с неменьшими надеждами в Гродно на портного Шаю Шторца, который взял на себя дело приобщения к «Свободному Рабочему» всех ремесленников в мелких частных предприятиях: «Пока у него все идет хорошо…».

На следующий день, т. е. 2 января 1923 года, Розенбаум выехал в Августов, чтобы на месте повидать Лисовского и от него узнать, как обстоят тамошние дела у «Свободного Рабочего». Официальным обоснованием необходимости этой поездки, разумеется, было устройство в Агустове двух выступлений концертно-хореографического ансамбля Давида Слепяна. Перед тем как идти на вокзал, импрессарио заскочил к капитану Калиновскому, чтобы предупредить его о своем выезде из Гродно, а попутно спросить, что ему известно о Шае Шторце. Фамилия эта в его списке подозреваемых по делу нелегальной организации имелась, но о его роли среди городских ремесленников он ничего не знал. Капитан ничего нового о Шторце не сказал, но согласился с мнением импрессарио о нежелательности сейчас никаких репрессий в отношении «Свободного Рабочего»: «Главное — следить и следить, а там видно будет». Между тем Розенбаум не счел нужным сообщить Калиновскому о своей предстоящей поездке в Августов, поскольку этот район не входил в сферу компетенции последнего. Был в этом молчании и элемент честолюбия, иногда посещавший стареющего агента.

В Августове Лисовский проживал, как сообщили Розенбауму в адресном бюро магистрата, в бараках для рабочих местных лесозаготовок, что по Водной улице. В конторе предприятия он узнал, что Лисовский живет во втором бараке, а всего их четыре, и что с работы он возвращается около шести часов вечера. Находившийся рядом заведующий бараком предложил Розенбауму свои услуги по поиску Лисовского. Поблагодарив заведующего, он попросил его передать рабочему, что к нему придут между семью и восемью вечера и оставил при этом свою театральную визитную карточку, на которой значилось: «Эдвард Ружицкий — импрессарио». После посещения бараков Розенбаум отправился в город по своим театральным делам, но к назначенному времени вновь вернулся сюда. Не доходя до бараков, он встретился с Лисовским, который, узнав о приезде Розенбаума, вышел ему навстречу. Судя по всему, бараки Лисовскому уже опротивели, и он положительно откликнулся на предложение нежданного гостя сходить в город. По дороге Розенбаум рассказал, что здесь он по устройству концерта хореографического ансамбля, приехал же он из Гродно, где встречался с общими знакомыми, и что не мог не воспользоваться случаем навестить его. Лисовский был невесел и больше молчал. Розенбаум спросил его, обедал ли он, и, получив утвердительный ответ, предложил ему зайти в кондитерскую Маневского на чашечку кофе, на что Лисовский согласился. Разговор явно не клеился, и тогда Розенбаум позвал рабочего к себе в номер «попробовать чего-нибудь покрепче» (гостиница находилась над кондитерской и принадлежала тому же хозяину). Поднявшись в номер, Розенбаум послал лакея вниз за бутылкой вина и пирожными, а сам начал показывать Лисовскому фотографии артистов, театральную рекламу, афиши, дабы не вызвать к себе подозрения. После вина Лисовский немного разговорился, причем сказал о том, что он уже подал заявление о расчете и 16 января возвращается в Гродно. Здесь же ему с трудом, но все же удалось создать организацию из 25 членов. Сделать это без людей, рекомендованных Дворжецким, было бы ему невозможно. Большего «выдавить» из Лисовского Розенбауму тогда не удалось. Вечером того же дня (3 января 1923 года) Розенбаум выехал в Чарну Весь.