Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя - Роже Нимье

Д'Артаньян невозмутимо продолжал путь.

Что же до Пелиссона де Пелиссара, то он не отрывал взгляда от мотора. Даже мать, внимающая первым крикам младенца, не ощущает подобной гордости. Однако плач новорожденного оборачивался рычанием, а молочко состояло из восьмисот литров пахучей жидкости.

Вы катясь из Рима, машина остановилась вновь.

— Это несущественно, — заметил Пелиссон, — время от времени ей необходимо перевести дух. У этого минерала из Оверни бывают капризы.

— А если б это случилось в воздухе? — осведомился Планше.

— Тогда б мы упали.

Планше покачал головой. Д'Артаньян ограничился замечанием:

— Если мы будем так катится ночь и день, мы нагоним Ла Фона.

— Я изрешечу ему морду как сито! — воскликнул Планше.

— Я брошу его в топку двигателя, — заявил Пелиссон. — Она уже сожрала три руки моих физиков, сожрет и этого негодяя.

— Ну а я, — отозвался д'Артаньян, — попрошу его уделить мне минуту для встречи.

Слово «встреча» в устах д'Артаньяна имела столь страшный смысл, что Пелиссон содрогнулся, а у Планше сердце ушло в пятки.

XXII. О ЧЕМ ДУМАЛИ В КОРОЛЕВСКИХ ДВОРАХ ЕВРОПЫ

Меж тем близился к концу 1642 год, обильный войнами, заговорами, столкновениями, и каждый спрашивал себя в Европе, не сулит ли судьба облегчения, не станут ли люди мудрее, не будут ли боги милосерднее — три разных формы того феномена, который зовется миром.

В Вене император Фердинанд III сверялся со своим календарем.

Он выяснил, что империя вела войну на протяжении двадцати пяти лет, что католические, протестантские, датские, шведские войска превратили земли Германии в поля сражений, что два новых участника, Испания и Франция, без мозолей на ступнях вступили в игру и что, в конце концов, народы изнемогают, нищета растет, религия подвергается поруганию и Германия разорена.

И потому император с нетерпением ожидал провозглашения всеобщего мира, который он подписал тремя месяцами ранее и за который Урбан VIII ему поручился. Императору было известно, что специальный гонец направляется в связи с этим из Рима в Париж. Каждый день он прикидывал, сколько лье осталось преодолеть, подсчитывал остановки, подбадривал мысленно посланца и его коня.

В Мадриде Филипп IV совещался со своим астрологом.

Астролог разложил перед монархом карту Земли. Явствовало, что Португалия стала независима, Каталония взбунтовалась, Русильон оказался в руках французов.

Затем астролог расстелил карту небес и король убедился, что обширным колониям Испании угрожают Голландия и Англия. Приток золота из колоний и связь с ними, осуществляемая через иезуитов, — обе эти цепочки, соединяющие Старый и Новый свет, грозили порваться.

Дабы укрепить их, требовался мир.

Граф-герцог Оливарес уверял, что обладает секретом этого мира. Нетерпеливого Филиппа IV он просил подождать.

Он знал имя посланца. И поскольку гласные этого имени отдавали запахом пороха, а согласные походили на звон шпаги, он велел восьми своим лучшим секретным агентам расположиться на пути из Рима в Париж. У каждого из них была двойная задача. Во-первых, завербовать шестерых помощников на месте, чтоб составить нечто вроде эскорта. Во-вторых, встретить как можно любезнее господина д'Артаньяна и учтиво объяснить ему, почему Мадрид является вполне естественным промежуточным пунктом в пути между Римом и Парижем. В конце концов, Урбан VIII не разгневается, если всеобщий мир будет провозглашен его католическим величеством королем Испании, а не христианнейшим королем Франции.

Английского же короля Карла! задержка волновала еще более. Его подданные выгнали его величество из столицы и мир в Европе должен был по его мысли внести успокоение в умы англичан.

Он надеялся, что Франция, несмотря на свое бедственное положение, избавившись от хлопот на континенте, окажет ему помощь, как это и предусматривалось договором.

И лишь во Франции монарх не спешил с окончанием военных действий. Людовик XIII был доблестным воином. И хотя чахотка обрызгала его щеки коварным румянцем, он грезил еще кавалерийскими атаками и осадами.

Но для того, чтоб продолжать войну, необходимо не только мужество, нужна еще осмотрительность и нужны средства. И тем, и другим обладал кардинал Ришелье, но кардинал Ришелье был при смерти.

Однако он был из числа тех умирающих, которые распоряжаются жизнями других до своего последнего вздоха.

26 ноября он добился, чтоб король отправил в отставку господ Дезэссара, Тийаде и Л а Салля, считая их своими личными врагами. 1 декабря настал черед де Тревиля.

Первое декабря пришлось на понедельник. Больному уже четырежды пускали кровь: дважды накануне и дважды вечером.

Врач кардинала по имени Жюиф был сменен лекарем короля по имени Бувар. Наиболее родовитые родственники кардинала — маршал де Брезе, маршал де Ла Мейере, госпожа д'Эгильон — ночевали в Кардинальском дворце.

Во вторник 2 декабря 1642 года в два часа дня пополудни король нанес визит властителю своего королевства.

Ришелье любезно приветствовал своего сюзерена, и его речи были услышаны и повторены присутствующими, в том числе де Вилекье, капитаном гвардии его величества.

Затем все удалились, чтоб оставить этих двух особ наедине — в последний раз — двух членов высшей французской ассамблеи.

Встреча длилась четыре часа.

Когда она завершилась, кардиналу, казалось, стало легче.

Король уехал и все заметили, как он дважды или трижды рассмеялся.

Мало того, что заметили.

Его услышали.

XXIII. ЧТО МОЖЕТ СКАЗАТЬ СВОЕМУ КОРОЛЮ МИНИСТР, КОТОРОМУ СУЖДЕНО УМЕРЕТЬ

—  Сир, скоро вы потеряете слугу, который работал вам во благо. Труд не завершен, но дело продвинулось вперед. Здание вашего государства превратится в самое прекрасное сооружение в Европе.

—  О, господин кардинал, увижу ли я его завершение? Это уже для сына. Остается надеяться, что он будет признателен нам за это. 

— Трудно рассчитывать на признательность детей и кошек. Они самым естественным образом считают себя царями на земле, и весь мир лишь укрепляет их в этом убеждении.

— Но если кошки подрастают, мой кузен?

— Кошки никогда не подрастают, сир. Разве что…

— Разве что?

— Разве что превращаются в тигров, как, например, я. Но это уже другая раса.

Людовик XIII бросил на умирающего быстрый взгляд, где нетерпение смешивалось с восхищением и страхом. Ришелье перехватил этот взгляд и, как ни в чем не бывало, улыбнулся.

— Ребенок, о котором мы говорим, топает порой ногами?