Белое танго - Дмитрий Вересов

— Куда? — спросила Таня. Она его пока изучала.

— Хочу показать вам ваше будущее рабочее место и подробно обсудить с вами наше… трудовое соглашение.

«Волга» покатила на юг, а потом на восток по проспекту Славы.

IV

В десятый класс Таня Захаржевская пришла совсем обновленным человеком. Она вернулась в спортивную школу, стала действительно заниматься с Машей русским языком и литературой, готовиться к вступительным экзаменам. Вспомнила старую затею — записалась в автошколу ДОСААФ и весной получила водительские права. Это обстряпал Шеров. Она еще не совсем для себя понимала, как ему все удается. По документу выходило, что она постарше, чем есть. Медали она не заработала — сказались четверки, полученные за девятый класс. Тем не менее блестяще сдала экзамены в университет и, преодолев конкурс (формально восемь человек на место, реально для слабого пола — сорок восемь), стала студенткой филологического факультета.

Никакой тайной жизни у нее не было — если не считать зимних каникул, которые она провела вовсе не в лыжном лагере, как сказала Аде, а совсем в другом месте, входя в курс новых служебных обязанностей, к которым она должна была приступить в полном объеме осенью.

В конце августа поздравить новоиспеченную студентку и ее маму пришли Переяславлев и Шеров. Они долго беседовали с Адой. При разговоре присутствовала и Таня, которая привела несколько очень уместных аргументов, в конечном счете и убедивших Аду. Таня собрала вещички и уехала вместе с мужчинами.

На картошку с сокурсниками она не поехала — принесла в деканат вполне убедительную медицинскую справку и путевку в санаторий по профилю заболевания.

Ее отпустили. Ни в какой санаторий она, естественно, не поехала.

На дальнем, «дачном» краю симпатичного городка Отрадное Кировского района Ленинградской области километрах в двух от железнодорожной станции Пелла, стоял, несколько на отшибе, очень любопытный домик, скорее даже особнячок из белого кирпича, с красным карнизом по периметру, красной черепичной крышей, с башенками, эркерами и витражами в некоторых окнах. Судя по количеству окон в нем было не меньше двенадцати комнат или, может быть, комнат шесть и огромная бальная зала. Располагался он на пологом склоне, среди редких крупных сосен, на дальнем от дороги конце обширного участка, обнесенного невысоким бетонным забором. Никаких посадок на участке не было, если не считать декоративного кустарника, и большой клумбы непосредственно перед домом. Рядом разместился хозяйственный блок, соединенный с домом коротким переходом, а ближе к дороге, чуть в сторону от ворот, стоял большой гараж, машины на три, с которому вела бетонированная дорожка. Эти сооружения были выполнены в более функциональном стиле, нежели сам дом, но из того же белого кирпича и с такой же черепичной крышей. Получался единый ансамбль.

Надо сказать, что на этом конце Отрадного похожих особнячков белого кирпича с гаражами имеется несколько штук, и этот, хоть и был пошикарнее прочих, совсем уж из ряда не выбивался — не Зимний дворец все же.

Записан дом был на Кугушева Джабраила, инвалида труда, а проживал он там круглый год совместно с женой, бессловесной восточной женщиной, имя которой знали разве что в паспортном столе. Жили Кугушевы уединенно, с соседями не общались. Жена выходила из дома редко и только по магазинам, где она показывала продавщице большой список продуктов, выполненный каллиграфическим почерком, и, получив по этому списку то, что в магазине имелось, без слов расплачивалась и, взвалив на плечи тяжелый мешок, уходила. Сам Джабраил то мотался в город на своей голубой «волге», то занимался работами по дому и по участку. Хозяин он, судя по всему, был отменный. Хотя он в Отрадном почти не показывался и никогда ни с кем не заговаривал, все его знали и уважительно побаивались. Такому отношению способствовала и внешность — он был огромен и могуч, с крупным мясистым лицом кавказского типа (будучи на самом деле касимовским татарином). На этом лице совершенно бесстрастное выражение сочеталось с тяжелым, жутким взглядом. Те немногие из соседей, у которых хватало смелости обратиться к нему с какой-либо хозяйственной просьбой — ну там, насос одолжить или уголька немного, — всякий раз получали искомое, но повторно обращаться не спешили. Как-то раз один отпетый пропойца попробовал выклянчить у Кугушева на водку, но получил в ответ такой взгляд, что чуть не остался заикой навсегда.

И все же жизнь в доме протекала достаточно бурно. Там почти постоянно находился кто-то еще — то один, а то и несколько сразу. Одни приезжали в красивых автомобилях, другие добирались со станции пешком, третьих привозил Кугушев. Кто-то оставался всего на несколько часов, некоторые жили неделями.

Народ к Кугушевым приезжал разный, судя по виду — из всех пятнадцати союзных республик, а бывало и вовсе иностранцы. Генералы и большие начальники, и обыкновенные граждане. То всю ночь напролет горел свет, играла музыка и до соседей доносились отзвуки шумного веселья, то было тихо, как в склепе. Народу какое-то время было любопытно, но стоило лишь взглянуть на Кугушева, и всякое любопытство пропадало. Потом попривыкли, и постепенно любопытствовать перестали.

Живут себе люди — и живут, никого не трогают. И милиция ими не интересуется.

Особенно часто наезжал и дольше всех жил один благообразный товарищ, явно высокопоставленный, хотя не старый еще и не солидный фигурой. Но постоянно в доме обитали одни Кугушевы.

Но вот по осени поселилась там совсем молодая, хотя и заметно самостоятельная краля, яркая, рыжая, приметная. На дочку не похожа — то ли племянница, то ли полюбовница, то ли жена вторая, молодая. Кто их, этих мусульман, разберет, тем более Джабраила? Когда она проходила по Отрадному от станции к дому — а случалось это нечасто, только в ненастье, потому что обычно краля ездила в новеньких желтых «жигулях», — все мужчины от мала до велика смотрели ей вслед, а самые отчаянные пытались даже познакомиться. Но тут все получалось настолько глухо, что забеспокоившиеся было отрадненские женщины не только успокоились, но и несколько обиделись — что ж эта фифа совсем их мужичков не замечает?

Тане было не до них. У нее было много, очень много дел, и если бы не железная самодисциплина, она просто не успевала бы одновременно учиться в университете и работать у Шерова, который ни малейших проколов не потерпел бы.

Недаром же он платил ей отменное жалованье, не считая купленного лично для нее автомобиля, полного пансиона, — и еще какого! — неограниченных сумм на представительские расходы, за которые, правда, приходилось отчитываться, и, говоря в целом, такого качества жизни, о котором какая-нибудь Ясногородская не могла и мечтать в свои самые золотые годы.