Западня - Рафаэль Сабатини

Он замолчал, почувствовав, как ее пальцы стиснули его руку.

— Это было бы лучше для самого Дика и, конечно же, для вас с Теренсом. Если Дика схватят, то выбор, который встанет перед твоим мужем, будет иметь фатальные последствия. Сейчас ты это поймешь. Долг заставил его дать слово португальскому правительству, что, когда Дика схватят, он будет расстрелян.

— Ах! — Со вздохом страха и недоверия она отпустила его руку и сделала шаг в сторону. — Но это бесчестно! Я не могу в такое поверить. Не могу.

— Это правда, клянусь тебе. Я присутствовал при этом разговоре.

— И ты допустил это?!

— Но я ничего не мог поделать. Я никак не мог помешать. Кроме того, министр, который этого требовал, ничего не знал об их родстве.

— Но… но ему можно было сказать.

— От этого мало бы что изменилось — разве что возникли бы новые сложности.

Несчастная женщина была совершенно подавлена.

— Теренс сделал это! — простонала она, содрогнувшись, и тут же гневно воскликнула: — Я больше не буду с ним разговаривать! Я с ним дня не проживу! Это бесчестно! Бесчестно!

— Это не бесчестно, — возразил Тремейн и, к ее безграничному удивлению, добавил: — Это почти благородно, он поступил едва ли не героически. Послушай, Юна, ты должна постараться его понять. — Он снова мягко взял ее за руку и повел дальше по аллее, усеянной пятнышками лунного света.

— О, я понимаю! — с горечью сказала она. — Я все понимаю! Он всегда был несправедливо строг к Дику, вечно делая из мухи слона, когда с ним что-то случалось! Он судит Дика со своей точки зрения, с высоты своих степенных лет, забывая, что он еще совсем молодой — просто мальчик. Все потому, что он старик — и очень злой!

— Ты очень несправедлива, Юна, и, не обижайся, чуточку глупа.

— Глупа? Я глупа?! Меня никто никогда не называл глупой!

— Но сейчас ты, несомненно, это заслужила, — тихо сказал он.

Ошеломленная такой прямотой, она некоторое время молчала, потом холодно произнесла:

— Я думаю, тебе лучше оставить меня. Ты забываешься.

— Вероятно, — согласился Тремейн, — но это оттого, что я встревожен вашим будущим — Дика, Теренса и твоим.

Они приблизились к вытесанной из гранита скамье, стоящей у маленького декоративного пруда, и сели на нее.

— Возможно, тебе легче будет понять то, что сделал Теренс, если я скажу, что на его месте и любя Дика, я бы точно так же дал свое слово, как он, или стал бы презирать себя до конца жизни.

И Тремейн дополнил свой довод, описав обстоятельства, в которых давалось обещание.

— Ты можешь не сомневаться, — сказал он, — у Теренса нет выбора. И, если он узнает, что Дик находится в доме, ему придется отдать его расстрельной команде или военному суду, который обязательно приговорит его к смерти, независимо от того, что Дик скажет в свою защиту. Он заранее обречен. И, можешь быть уверена, Теренс так сделает, хотя это разобьет его сердце и сломает всю жизнь. Поэтому ты ни в коем случае не должна допустить, чтобы он заподозрил присутствие Дика. И я тебя прошу об этом не столько ради тебя самой или Дика, сколько ради Теренса — ведь именно ему придется в этом случае тяжелее всех. Теперь ты поняла?

— Я поняла только то, что вы, мужчины, очень глупы, — по-своему подтвердила его правоту она.

— И ты видишь, что была не права, порицая Теренса?

— Наверное, да.

На самом деле она ничего не поняла. Но, раз Тремейн так настаивал, решила Юна, вероятно, в его словах что-то есть. Нед Тремейн всегда представлялся ей воплощением здравого смысла, и, хотя время от времени ее одолевали сомнения на этот счет — как вы порой можете усомниться в справедливости тех или иных религиозных догм, которые вам вдалбливали с самого детства — она никогда не пыталась в корне пересмотреть это представление. А кроме всего прочего, ей очень хотелось плакать. Юна знала, что это поможет, часто находя облегчение в слезах, когда приходилось переживать из-за вещей, которые она не могла понять. Но сейчас приходилось помнить об ожидающих в зале кавалерах, и ее долг перед ними заключался в том, чтобы сохранить свою красоту не тронутой печатью горя и страданий.

Тремейн сел рядом.

— Ну вот, раз мы в этом отношении пришли к согласию, давай подумаем, как быть с Диком.

Она сразу приободрилась, выражая всем своим видом готовность слушать и слушаться.

— Да, да. Ты мне поможешь, Нед?

— Можешь положиться на меня — я сделаю все, что смогу.

Тремейн ненадолго задумался, потом сказал:

— Я мог бы взять его к себе в Алькантаре, но там его может увидеть Каррадерз, а он его знает. Это не годится. К тому же его опасно куда-нибудь выводить — в любой момент могут опознать.

— Едва ли, — возразила Юна, — борода его совершенно изменила, а одежда… — Она содрогнулась, вспомнив, как он выглядел — он, ее щеголь-брат.

— Это уже кое-что, — согласился Тремейн и спросил: — Как долго ты сможешь его прятать?

— Не знаю. Понимаешь, там Бриджет. Она — единственная опасность, потому что хозяйничает в моем будуаре.

— Да, но… ты можешь ей доверять?

— О, думаю, что да. Она мне преданна и сделает все, о чем я ее попрошу.

— Ей следует в таком случае еще и заплатить. Преданность, подкрепленная некоторой суммой, привязывает слуг еще прочнее. И тут не надо скупиться, Юна. Откройся ей и пообещай за молчание сто гиней[28], которые она получит в день, когда Дик покинет страну.

— Но как мы это устроим?

— Я положусь на Маркуса Гленни. Расскажу ему про все злоключения нашего парня и объясню ситуацию. А может, и не стоит — нужно об этом подумать. Но, как бы то ни было, я уверен, что смогу уговорить его взять нашего беглеца на «Телемак» и высадить где-нибудь в Ирландии, где он укроется на некоторое время. Возможно, для самого Гленни будет лучше, если ему не открывать имени Дика, потому что потом, в случае чего, его, не знавшего реального положения дел, нельзя будет ни в чем обвинить. Я с ним поговорю сегодня ночью.

— Ты думаешь, он согласится? — спросила Юна взволнованно.

— Уверен, что да. Могу почти ручаться за это. Марк сделает все для меня, поэтому будь спокойна. Можно считать, что дело сделано. Держи Дика спрятанным неделю, пока «Телемак» не приготовится к отплытию — он должен ступить на борт в последний момент, на это есть разные причины, — а об остальном я позабочусь.

После такого обещания все ее треволнения улетучились с обычной для них легкостью.

— Ты очень славный, Нед. Прости мне мои слова, я думаю, что все поняла насчет Теренса, бедного милого старого Теренса.

— Конечно.

Движимый желанием поддержать и утешить ее, как ребенка, Тремейн положил руку на спинку скамьи за спиной Юны, тихонько похлопав ее по плечу.