Инструмент богов - Лариса Соболева

– Мне следует остаться, – сделала вывод Далила.

– Раз Мила настаивала на отъезде, то поезжайте, – замахала руками Тереза. – Не станем же мы вокруг нее все вместе порхать? Это будет раздражать Милу, а ей сейчас надо во всем потакать, создать условия полного покоя. Скажу больше, она даже меня не жаждет видеть, только Серафима.

«Даже»! Кому это понравится? Далила пришла в бешенство: можно подумать, какая-то свекровь заменила родную мать! И прикусила язык, чтобы не высказаться вслух, в то время как Серафим дополнил мамочку:

– Мы присмотрим за Милой, у меня график свободный, а если возникнут трудности, вызовем вас.

Можно сказать, выставляют вон. Что ж, пусть будет так.

– Только вы ничего больше не скрывайте от меня.

– Как можно! – воскликнула Тереза. – Но я думаю, все наладится.

Вскоре Далила засобиралась, хотя Тереза настаивала, чтобы переночевали у них. Едва сели в машину, Далила пристала к Игорю:

– Как тебе они?

– А тебе не нравятся, – сделал вывод он, не ответив.

– Заметно?

– По твоему нынешнему перекошенному лицу не заметно.

– Слишком усердствуют. Знаешь, что сделал Серафим, когда переспал с Милкой? Затащил в магазин и одел с ног до головы.

– Какой ужас! – рассмеялся он. – По-моему, твоей дочери повезло.

– А его мама? Тереза души не чает в Миле, отодвинула меня навсегда, как я поняла. Звонила мне чуть ли не каждый день и сообщала, что купила внуку. На одни памперсы состояние истратила.

– Ты просто ревнуешь.

– Ревную, да! Что в этом особенного? Нет, захватили мою дочь в плен материальных благ, отстранили ее от жизни. Она стала их собственностью, как магазины. Нашли игрушку! Она уже на оркестр плюнула, а столько проучилась. Не знаю, что думать... Мила не чокнутая, но с чего решила, что умер не ее ребенок? Может, мне потрясти врачей?

– Не выдумывай. Тряска им обеспечена в лице Терезы, нет – землетрясение с тяжелыми последствиями. Я врачам не завидую.

– А Тереза тебе как? – провокационно спросила Далила, покосившись на Игоря. – Я полагала, ты упадешь и не встанешь, когда увидишь ее.

– Меня не вдохновляют самодостаточные женщины с менторским тоном в голосе. А улыбка у нее... ненатуральная.

– Морщин боится. Серафим мне по секрету сообщил, что Тереза сделала две пластики. На фига? Молодость идет изнутри, тогда и морщины не страшны.

Примерно в десять часов вечер Мила выскользнула из палаты, добралась до сестринской комнаты, держа пакет в руках. Наконец осчастливила удача: в сестринской никого. Мила живенько выложила из пакета на стол два апельсина, шоколадку и сок, потом умчалась к себе. Ух, как стучало сердце! Но предприятие закончилось благополучно, Мила была довольна. Она легла, хотя не собиралась спать, а приготовилась ждать. Несколько часов продумывала с холодным расчетом, что и как надо сделать. Нельзя упустить ни одной детали, второй попытки может не быть.

В половине третьего ночи она покинула палату, шла босиком, значит, бесшумно. Сестринская комната. Стоя в отдалении, Мила поднялась на цыпочки, чтобы лучше разглядеть комнатушку за стеклом. Одна медсестра спала за столом, уложив голову на руки, а где вторая? Мила тихонько приблизилась... Угу, и вторая на месте, откинулась на спинку стула в углу, прислонив голову к стене.

Мила вошла. Развернуться негде – до того тесно. Крепко ли они спят? – думала она, опустив глаза на стол, где лежали корки от апельсинов, стояло два стакана со следами гранатового сока. Времени все равно нет, вдруг привезут женщину из родильного отделения и разбудят сестричек? А то и дежурный врач заглянет...

Мила изучала шкаф. Где-то должен быть журнал учета. В него вносят сведения о матерях и детях, когда поступили, когда выписали, какими лекарствами кормили, что за процедуры проходили. Это статистика, отчет о проделанной работе, без статистики не бывает учреждений.

Мила судорожно пролистывала большие тетради в твердом переплете, ставила их на полку. Одновременно слушала звуки, а их полно и в послеродовом отделении: то младенец запищит, то где-то далеко голоса послышатся. Мила ужасно волновалась, однако нужная тетрадь попалась в руки. Пролистнув ее, нашла число, когда поступила в отделение, это число и есть точка отсчета. Положив тетрадь на стол рядом с локтем медсестры, достала мобильный телефон. Она фотографировала страницу за страницей и торжествовала. О, какой придуман план! Гениальный! Закончив, пошла к младенцам. Ходила между кроваток, но своего сына не нашла, а надеялась. И вдруг вздрогнула от голоса:

– Деточка, чего тут бродишь?

Пожилая санитарка стояла в дверях.

– Я посмотреть зашла... – унимая разбушевавшееся сердце глубокими вдохами, сказала Мила.

– Нельзя тут быть. Иди, милая, иди.

В палате Мила листала фотографии на дисплее телефона. Ничего не видно. Не беда, отдаст опытному программисту, тот выжмет из снимков все возможное. С чувством выполненного долга Мила упала на кровать и заснула.

12

И снова бурлящий океан, ветер, брызги. Вячеслав давно не находился в состоянии внутреннего покоя, от этого ловил кайф, одновременно слушая Линдера, который и пригласил его на прогулку.

– Знаете, сэр, я все время думаю о вас, – сказал Вячеслав. – Откуда вы черпали силы? Расстреляли отца, затем война, потом лагерь, да и после лагеря вы хлебнули.

– Что касается отца, я был ребенком и не ощутил в полной мере утрату, понимание и боль пришли значительно позже. А что касается силы... не знаю, что вам ответить. Я не один был такой. Люди жили, совершая подвиг уже тем, что жили. При этом любили, радовались, строили планы. Когда человек не знает своих возможностей, потому что живет по упрощенным стандартам, выстроенным за него, когда не может ничего изменить, тогда находит счастье в том, что близко и способно радовать его. Я бы тоже так жил, если б не убийство Пахомова.

Сонетка открыла дверь, он тут же отстранил ее и ворвался в квартиру. По пути заглянул в кухню, туалет и ванную. В комнате тоже никого не было, он рванул в спальню, но и там никого. Николай повернулся, Сонетка стояла перед ним с выражением непонимания.

– Где Кобыла? – процедил он, глядя на любовницу «ювелира» с ненавистью.

– Его нет здесь, – ответила она. – Зачем тебе он?

– Плюнуть хочу в его бритую шилом харю. Где он?

– Не знаю. Ты же с ним на дело должен...

– Отойди!

– Погоди. – Она положила на его грудь ладонь, останавливая. – Сначала смою кровь и обработаю раны, а Кобыла от тебя не уйдет, не так ли? Сядь.

Действительно, никуда не денется. Внезапно пришли усталость, опустошение, наконец Николай почувствовал и боль. Он опустился на кровать, задумался, припоминая пережитый ужас. Тем временем Сонетка принесла теплой воды в фарфоровой плошке, помогла снять рубашку:

– Я выкину ее, дам тебе пуловер. – Она осторожно смывала грязь и кровь, залезла с ногами на кровать, мыла спину. – Ты в переделку попал?

– Еще в какую, – буркнул Николай.

Когда Сонетка обрабатывала ссадины и царапины йодом, он чуть вздрагивал, а она дула на ранки, уговаривая немного потерпеть. Закончив, встала перед ним, устремив на него свои колдовские глаза, пугающие Николая. Он произнес «спасибо», попытался встать, но Сонетка приложила ладонь к его щеке:

– Не уходи. Я помогу снять напряжение.

Наклонившись, она потянулась губами к его губам, Николай подался корпусом назад, опершись руками о постель и процедив зло:

– Ты чужая.

Сонетка выпрямилась, и вдруг красный халат соскользнул с ее плеч на пол. Николай застыл, как вмороженный, рассматривая обнаженную фигуру: шею, грудь, живот, бедра... Вот так запросто перед ним никто из женщин не оголялся, только Вера, но о ней он тогда не подумал, он ее забыл. От шока, ощущая жжение внутри, он лишь сглотнул, потом вдохнул – не хватало воздуха. А Сонетка поставила колено рядом с его бедром, приблизилась настолько, что обдавала его своим теплом:

– Так стану твоей. Ты откажешься от такого тела?

Губы Сонетки – чувственные, жадные – встретились с его губами. С этого момента он словно разделился на две части: верхнюю и нижнюю. Верхняя часть, где находится думающий аппарат, память и запреты, полностью отказала, а в нижней части горел пожар. Сонетка была очень умелая, она разожгла этот пожар до последней стадии, не давая опомниться. Ее губы, зубы, язык, пальцы, тело привели Николая в состояние исступления...

Очнулся, когда наступила разрядка и сознание постепенно возвращалось. Сонетка сидела на нем, дышала часто, была покрыта бисеринами пота, а его пальцы сжимали ее бедра. Николай похолодел, не веря в то, что произошло. Сонетка в бессилии упала рядом... и только тогда он подумал о Вере. Приподнявшись на локтях, растерянно обозрел себя голого, не помнил, как это случилось, как Сонетка раздевала его. А он не только не воспротивился, наоборот, от ее бесстыдных ласк сразу завелся...

– Не уходи, – положив мягкую, как у кошки, ладонь на его живот, произнесла Сонетка с томностью в голосе.