Мужей много не бывает - Адель Паркс

— Может, все бы обернулось по-другому, если бы мама была жива. — В голосе у меня дрожит жалость к себе.

С чего надо начать, чтобы толком объяснить все Амели? Держу пари, что, если бы мы играли в ассоциации, на слово «детство» она бы ответила такими словами, как «лето», «телевизор» или «сладости». Моими ассоциациями были бы «уныние», «страх» и «вина». Мой отец полагал, что конфеты, центральное отопление и даже добрые отношения в семье были излишествами, без которых мы вполне могли обойтись. Он был уверен, что жизнь на северо-востоке Шотландии неразрывно связана с лишениями, и не считал нужным бороться с ними, а даже любил их. Ему не доставляли неудобства ни жесткие стулья, ни холод, ни ледяной ветер. Но главной отличительной особенностью наших с ним отношений было его глубокое недоверие ко мне.

Мой отец был промысловым рыбаком, а рыбаки — суеверные люди. Все эти поверья передаются из поколения в поколения, и, может быть, раньше, до появления сложного навигационного электронного оборудования и современных средств поиска рыбы, они были оправданны, ведь промысел в большой мере зависел от удачливости рыбака. Никогда не лишне подкрепить свои шансы.

Суеверий, в которые отец верил и согласно которым организовывал свою жизнь, было бессчетное количество. Считалось, что нельзя называть лодку именем, оканчивающимся на гласную, нельзя красить лодку в голубой цвет, покидать порт в пятницу, брать на борт священника, свистеть, находясь в море. Беду приносили кролики, а также свиньи и женщины — женщины в особенности. Я думаю, что это глубоко укорененное недоверие к женщинам может брать начало в мифе о губящих корабли сиренах — или в простом женоненавистничестве. Нас и близко не подпускали к лодкам. В семьях рыбаков существовали особые правила, разъясняющие, как и когда женщины должны были мыться, работать по хозяйству, печь хлеб и даже расчесывать волосы.

Мой отец произвел на свет четырех сыновей и считал, что не обделен удачей, — но в тот день, когда родилась я, море забрало одного человека из его команды. Он решил, что это из-за меня. Он и помыслить не мог о том, что винить надо было ужасную погоду и бурное море.

Он окончательно утвердился в мысли, что я черт в юбке, когда увидел, что я расчесываю волосы, в то время как братья были в море. Он орал на меня, говорил, что я настоящее проклятие. Я что, хочу, чтобы они все погибли? В тот вечер умерла мать. Некоторое время после этого я и сама верила в свою способность приносить несчастье. «Бич сечет до мяса — вина до нутра». Сейчас, когда я сижу в теплой, чистой кухне Амели, эта суеверная чушь кажется мне невероятной. Скорее всего, я не смогла бы объяснить ей хоть что-нибудь.

Но мне и не приходится этого делать, поскольку Амели спрашивает:

— А что думали его родители?

— Родители у него были в разводе. Своего отца он годами не видел. Он жил с матерью, которой я нравилась. Она была рада, что мы едем вместе. Она придерживалась старомодного и по существу неверного мнения, что я уберегу его от беды.

— Когда вы поженились?

— Мне было девятнадцать.

— Так мало!

— Мне как раз это и нравилось, нравилось, что у нас впереди целая вечность. Я была уверена, что мы никогда не расстанемся. — Я замолкаю и думаю о том времени, когда я еще верила в слово «никогда». Это почти физически болезненно. — Мы так любили друг друга! Для нас это был логичный, само собой разумеющийся шаг — хотя при теперешних обстоятельствах он кажется глупым. Забавно, что взгляд в прошлое показывает события совсем в другом ракурсе. Сама идея пожениться родилась за одну минуту. Не успев отойти от похмелья после ночной пьянки, мы отправились в бюро записи актов гражданского состояния. Свидетелей притащили с улицы. И хотя Шотландия — это все же не штат Невада, нам обоим было больше восемнадцати, так что оформить брак не составило труда. Это было романтично. Что-то вроде приключения.

— Что пошло не так?

— То, что должно было. Мы были слишком молоды. Нам почти сразу же стало стыдно своего поступка, мы испугались и не решились рассказать о нем ни родителям, ни кому-либо еще.

— Вы подумали, что они рассердятся?

— Я подумала, что это только мое со Стиви дело. Что-то вроде этого. Мы лишили мать Стиви возможности показаться на людях в шляпе. Мой отец, наверное, слегка обиделся бы на то, что от него скрыли достойный повод как следует напиться, — но одновременно вздохнул бы с облегчением — ведь ему не пришлось оплачивать свадьбу. — Я смущенно пожимаю плечами, словно извиняясь за ошибку молодости. — Я думала, что, выйдя замуж, стану более независимой, однако этого не случилось. Я чувствовала себя просто глупо. Мы знали, что все отнесутся к нашему поспешному бракосочетанию как к идиотской, безответственной шутке, потому что… ну, ведь именно так и было. Мы молчали, поскольку не хотели услышать то, что и так знали.

Амели встает, берет печенье из вазы на буфете и снова садится. Она предлагает мне шоколадный диджестив. Обычно я к нему неравнодушна, но в этот раз отрицательно качаю головой. Амели двумя укусами приканчивает одно печенье и принимается за следующее.

— Пока мы учились в университете, все было нормально. Мы даже в каком-то смысле наслаждались нашим маленьким секретом. Мы жили в общежитии, у нас не было практически никаких обязанностей. Мы были просто большими детьми, играющими в семейную жизнь. Мы столкнулись с реальной жизнью только после получения диплома. Мы переехали в Эдинбург. Жить там оказалось дорого.

У нас не было денег и не было работы, а когда мы все же нашли работу — дерьмовую и низкооплачиваемую, — деньги у нас все равно не задерживались, потому что мы платили за квартиру.

Я рассказываю о том времени, и у меня холодеют пальцы на руках и ногах. В нашей продуваемой всеми ветрами квартире всегда было холодно. Так же холодно, как в Кёркспи.

— Стиви твердил, что хочет быть музыкантом, но в Эдинбурге это было практически неосуществимо. Все говорили, что нам надо двигаться на юг или даже за границу. Но Стиви не хотел. Он полагал, что его талант кто-нибудь обнаружит, пока он будет, напевая, жарить картофель фри в «Макдоналдсе». Понемногу я начала его ненавидеть за это. Мне казалась абсурдной его вера в то, что в один прекрасный день кто-нибудь крикнет: «Эй, ты, с солонкой! Ты именно тот парень, кого я искал». Но все стало еще ужаснее, когда он отказался от мечты сделать что-то в своем собственном стиле и полностью посвятил себя подражанию Элвису Пресли.

— Полностью? А что, он и раньше этим занимался?

— Он выступал перед публикой в облике Элвиса, еще когда был ребенком. Мать возила его по клубам, в которых собираются рабочие. Я видела фотографии. Можешь себе представить? И что это за мать такая, что одевает десятилетнего сына в голубой клеш и заставляет петь в зале, полном пьяных мужиков?