Гостеприимный кардинал - Е. Х. Гонатас

а некое тихое щебетание! А уверен ли я, что не спал, когда его слышал, может, оно мне приснилось? Второй вариант кажется более вероятным, поскольку я обыскал все углы и щели, куда не могло бы забиться даже птичье перо, не то что целая птица. Даже если предположить, что я, как последний дурак, должен был бы купить эту комнату со всем содержимым, я не стал бы так тщательно, пядь за пядью, ее обследовать. Я ничего не оставил без осмотра. И в остывшую печку («Но почему же остывшую, Эвника? В это время года очень влажно. Разве не следовало тебе, зная о моей чувствительности – ты, признаюсь, очень внимательно, с мазями и банками, ухаживала за мной, когда я подхватил ту сильную простуду, – позаботиться о том, чтобы зажечь ее?») я засунул руки, но добился лишь того, что по локоть извозился в саже и золе. (Никто из них даже не позаботился о том, чтобы очистить ее от головешек.) И на шкафу я порылся, забравшись на табуретку, и, открыв его, внимательно обыскал внутри одну за другой все полки и ящики, и все пространство за ним, вплоть до стены, я обшарил своей тростью, и даже под кровать залез. И каков результат? Я разодрал себе лоб каким-то крюком, торчавшим из пружин матраса, достал ровно один совок пыли вперемешку с ворсом, двух дохлых бабочек и одну катушку! Даже крышку глиняного кувшина, стоявшего в раковине, на мраморной столешнице – что за глупая и пошлая была у гончара идея вылепить его – Боже мой! – в виде утки! – даже ее я поднял, чтобы удостовериться, что кувшин наполовину полон воды, которую не меняли, должно быть, уже несколько дней.

Я все сильнее и сильнее разъярялся, находя после каждого обследования вместо того, что искал, все новые и новые признаки ветхости и запущенности комнаты, куда поселили меня – кого? не первого попавшегося прохожего, заморыша-лоточника, кто забрел в это логово и умоляет, чтобы его приютили на один вечер, а утром исчезает навсегда, оставляя за собой грязь и зачастую – убегая тайком – неоплаченный счет, а нередко – и это тоже случалось – утаскивая какую-нибудь приглянувшуюся ему вещичку; а меня, постоянного и честного клиента, того, кто всегда окружал их своей любовью и дружбой и на равных обсуждал их проблемы, изобретая тысячу способов устранить разделяющую нас социальную дистанцию, чтобы они могли чувствовать себя свободно; того, кто был рядом с ними в трудную минуту и вывел – не один раз – из безвыходного положения, помогая и советом, и материально. Кто, я спрашиваю, спас в позапрошлом году их быка, чуть было не сдохшего, правильно поставив диагноз (он опух, потому что съел майского жука) и предписав подходящее лечение (в своих путешествиях я никогда не расстаюсь с «Геопоникой» Кассиана Басса и маленькой переносной аптечкой); кто убедил их, что непозволительно единственному заведению в округе, где можно переночевать, оставаться без названия, а когда они это поняли и ломали несколько дней головы, изобретая потрясающие глупости, кто придумал это название? Снова я. И не просто придумал, а ничего им не сообщив, собираясь сделать сюрприз, я в лепешку расшибся, чтобы заказать у лучшего мастера дубовую вывеску, и привез ее в подарок, когда вернулся, – вот эту самую вывеску, она теперь висит над входной дверью, на нержавеющей цепи, с надписью, начертанной рукой опытного, недешевого ремесленника: «ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР ГОСТЕПРИИМНАЯ ПУСТЫНЬ». «Погодите, вот я вам устрою взбучку утром, перед отъездом; все вам выскажу, неблагодарные!»

Размышляя таким образом, я с силой взбивал подушку, тысячу раз вертел ее в разные стороны, затем снова лег, почувствовав на этот раз – новое мучение! – (ведь у меня не получилось, как я ни бился, засунуть подушку обратно в наволочку, откуда она от моих встряхиваний и ударов между делом выскочила), как колется жесткий холст изнутри. Однако я не успел как следует найти сколь-нибудь удобное положение для головы, укрыться, сомкнуть глаза, как на тебе! снова это проклятое щебетание, на этот раз прямо рядом со мной. Сомнений быть не могло – птица находилась в непосредственной близости от моего носа, и она свистела. Тщательно сомкнув веки, чтобы не спугнуть ее – я заметил, что каждый раз, когда я открывал глаза, она прекращала щебетать, – я тихонько поднял руку, притворившись, будто потягиваюсь во сне, и неожиданно – бам! – молниеносно опустил правую руку, с ладонью, готовой к захвату, как в детстве я прихлопывал цикад на соснах. Что-то теплое встрепенулось в моей руке, а пение продолжалось. «Наконец-то, дружок, – сказал я, стараясь сильно не сжимать ее, чтобы не раздавить, – попался! Ну, погоди теперь, сиди смирно, мы на тебя поглядим», – и открыл глаза. Чириканье на секунду прекратилось, а из моих расслабившихся пальцев выскочила маленькая мышь! Я ошеломленно посмотрел на нее, она быстро пробежала до ножки кровати, а оттуда – замерев на миг, бросив мне благодарный взгляд и довольно потерев передними лапками свои усики – бесшумно соскользнула на пол и исчезла.

«Это переходит границы даже самой подлой шутки. Я этого не потерплю!» – прорычал я и вскочил.

В ответ пламя лампы ненадолго задрожало, а потом, как будто специально выбрав подходящий момент, погасло совсем.

На ощупь я нашел сапоги, в темноте и в смятении два раза случайно засунул левую ногу в правый, затем наконец-то надел их правильно, смог, споткнувшись о стол, добраться до стула, куда я бросил сюртук, накинул его на плечи и ощупью, как слепой – свеча и спички упали со стола, – потащился к двери.

В это время снаружи послышался тактичный стук, затем второй, чуть сильнее. И, прежде чем я успел ответить, дверь тихонько открылась. Высокий сухопарый человек с фонарем в правой руке показался на пороге.

– Можно, господин Агафий? – спросил он робко.

При свете фонаря я узнал хозяина постоялого двора. Он был в длинной рубахе, со всклоченными волосами, ввалившимися глазами, с черными кругами под ними. Было видно, что и он провел беспокойную ночь.

– Я услышал шум в вашей комнате и счел своим долгом убедиться, что с вами все в порядке. Может, что-то случилось?

– Входи, Феофан! А я как раз шел тебя искать. Я ужасно тобой недоволен.

Он, шатаясь, вошел и поставил ночной фонарь на стол.

– Пожалейте меня, – сказал он, – позвольте мне сначала немного отдохнуть, прийти в себя, и я буду в вашем распоряжении. Я глаз не сомкнул. Я едва держусь на ногах.

Я подтолкнул в его сторону единственное кресло, оно подкатилось на своих колесиках, и Феофан на него взгромоздился. Я сел