Ночной гость - Фиона Макфарлейн

Ричард хотел помочь Рут взобраться на дюну, но Фрида взяла ее за руку с другой стороны и почти что унесла от него. Ричард брел за ними, он был похож на маленького мальчика, поглощенного мыслями о собственном ничтожестве. Ему оставалось только производить ненужный шум, а Фриде – намеренно игнорировать его, а Рут – ничего не замечать, взбираться на дюну в объятиях Фриды и думать только о дюне. Но все же она вспомнила о том, как он положил ей руку на колено и сказал: «Обещай мне об этом подумать».

Ричарда дожидалось такси. Рут даже удалось своими глазами увидеть впервые грузную фигуру таинственного Джорджа. Стекло в машине было опущено, и он сидел за рулем, в полумраке, а его согнутая мясистая рука розовела в лучах солнца. Фрида не сделала попытки с ним поговорить или его представить. Чемоданчик Ричарда ждал у наружной двери. Уик-энд закончился, Рут не успела заметить как. Она продолжала ждать, что случится что-нибудь еще. Конечно, кое-что уже случилось, но предчувствия ее не оставляли. Это Джордж все испортил, Джордж, который забирает людей. Из-за ждущего такси Ричарду пришлось вынести свой чемодан, а Рут – стоять вместе с Фридой на крыльце и улыбаться.

– Насчет прошлой ночи все в порядке, – сказала Фрида.

– Разумеется, в порядке, – ответила Рут.

– Я хочу сказать, что я тебя прощаю.

Рут с Фридой подняли руки, и Ричард помахал им сквозь окошко такси, которое, проехав задним ходом по дорожке, исчезло в желтой траве.

10

Рут заболела сразу после отъезда Ричарда. Она решила, что эти вещи связаны, во-первых, из-за времени – она не могла удержать в руках чашку чая, который Фрида дала ей, как только Ричард уехал, – а во-вторых, потому, что у ее болезни не было никаких особых симптомов. Возможно, на нее напала хандра. Слишком много волнений для ее старого сердца, подумала она. В менее сентиментальные моменты она ругала себя за то, что вела себя как школьница, но в глубине души была довольна доказательством своей неувядающей романтичности. И все же несколько дней она провела в постели, всегда испытывая усталость, редко голод, но никогда не страдая от жара и головной или любой другой боли, если не считать спины. Она принимала свои лекарства и уверяла Фриду, что не надо вызывать доктора и тревожить сыновей. Фрида предположила, что она просто перенапряглась с Ричардом, и Рут залилась краской, но Фрида не обратила на это внимания.

Фрида оказалась хорошей сиделкой. Она варила суп, убиралась и добросовестно следила за состоянием здоровья пациентки, проявляя беспристрастность и не веря на слово. Она не выражала своего сочувствия, но никогда не оставляла без внимания неясные недомогания Рут. Она поддерживала равновесие жидкостей в ее организме и, несмотря на то что в свое время скептически отнеслась к утверждению Ричарда о пользе рыбьего жира для старческого мозга, начала давать Рут большие капсулы, внутри которых смутно просвечивала золотистая жидкость. Единственным огорчением Рут было изгнание из спальни кошек. В доме воцарилась новая атмосфера спокойствия, он был прохладным, чистым и беззвучным по ночам. Фрида не говорила о Джордже, о неприятностях с деньгами или о том, почему она живет в комнате Филипа. Порой Рут охватывало беспокойство и ее мысли путались, когда она спала слишком мало или слишком много; она пыталась говорить о Ричарде, но Фрида, невозмутимая и прямодушная, лишь слегка качала головой. С ее лица не сходила улыбка Мадонны, всегда смотрящей поверх головки Сына, как бы раздумывая о том, что приготовить Иосифу на обед. Рассматривая возможность поездки к Ричарду, Рут говорила: «Вот возьму и поеду! Кто мне запретит?» – а в другое время утверждала: «Так или иначе, но я не из тех женщин, которые готовы посвятить жизнь мужчине». Порой ей казалось, что она должна принять какое-то важное решение, но пребывала в приятном недоумении относительно того, что именно следует решить. Фрида читала детективы и молчала. Солнце заглядывало в окно, оставляя на постели длинные полосы, в течение дня эти полосы перемещались, а потом снова становилось темно.

Это были безмятежные дни, хотя и вязкие, не остающиеся в памяти. Рут с легкостью отдалась заботам Фриды и даже, когда ей стало лучше, старалась казаться слабой и пить бульон крохотными глотками. Однажды утром она была застигнута на месте преступления: поднявшись с постели, она пыталась впустить в окно одну из изгнанных кошек. Затем последовал обмен взаимными упреками.

– Так вот что я получаю взамен на то, что вожусь с тобой как святая! – кричала Фрида. – С меня хватит! Поднимайся и живо в сад! Нечего валяться весь день в постели!

Фрида вела себя так, как если бы Рут не просто стало лучше, но так, как если бы она чувствовала себя наилучшим образом: была молодой, но ленивой. Она заставляла ее сидеть на солнце в саду и чистить серебро или отрезать хвостики у стручков фасоли.

– И не вздумай рассказывать мне старые семейные истории про это серебро, – предупредила Фрида.

Днем, вместо того чтобы вздремнуть в доме, Рут полагалось «дышать воздухом» в саду.

– Скоро мы начнем гулять по берегу, – объявила Фрида, как будто Рут была привычна к дневным пробежкам по песку. Когда же Рут пожаловалась на спину, Фрида, постучав ей по виску, сказала: – Ты никогда не задумывалась о том, что это все у тебя в голове? Как это называется? Джеффри наверняка знает.

– Психосоматика, – сказала Рут.

– Джеффри наверняка знает.

Как-то утром Фрида принесла из почтового ящика письмо в светло-голубом конверте. Она торжественно вручила его Рут и задержалась, чтобы посмотреть, как та его откроет. Рут не торопилась. Она посмотрела на обратный адрес: Ричард Портер, потом улица и номер дома в Сиднее, в котором она могла бы жить, если бы захотела. Фрида, фыркнув, вздохнула.

– Ты не могла бы принести мне нож для писем? – спросила Рут. – Он на письменном столе Гарри.

– Просто разорви конверт.

– Я хочу его разрезать. Чтобы сохранить адрес.

Фрида покачала головой, выкатила глаза и, скорчив несвойственную ей комическую гримасу, направилась в дом. Это дало Рут возможность обнюхать конверт. Проведя пальцами по клапану, она нащупала места, которых касались руки – а может быть, и язык – Ричарда. Рут надеялась получить от него в скором времени весточку, но точно не знала, сколько времени прошло с его отъезда.

Фрида вернулась с маленьким острым кухонным ножом.

В конверте лежала открытка, а в открытке лист тонкой бумаги, такой же, как в первом письме, где Ричард принимал ее приглашение. На фотографии залива – другого, не залива Рут, – небо было нелепо голубым. Рут трудно было вообразить себе Ричарда, выбирающего открытку. На открытке было написано: «Дорогим Рут и Фриде с благодарностью за незабываемый уик-энд».

Рут передала открытку Фриде, и та осторожно взяла ее, как будто там могли быть важные новости. Тем временем Рут читала письмо, предназначенное только ей: «Моя дорогая Рут, надеюсь, ты чувствуешь себя лучше. Я хотел бы услышать твой голос и знать, о чем ты думаешь. В моем саду пышно цветут розовые лилии, мне бы хотелось, чтобы ты их увидела. Дочь говорит, что ими можно будет любоваться еще недели три. Она унаследовала от нас „зеленые пальцы“, да и все остальные у нее на месте. Пожалуйста, позвони, как только лучше себя почувствуешь, или напиши, или что угодно! Или я приеду и увезу тебя».

Рут сомневалась, что ей понравится, если ее увезут.

Фрида наблюдала за ней.

– Можно мне взглянуть? – спросила она.

– Это личное письмо.

– Ах, личное. – Похоже, Фрида нашла это забавным и воздела руки к небу, как в кино, где человек в нелепом полосатом одеянии скомандовал: «Руки вверх!»

– А как он узнал, что я болела? – спросила Рут. – Он звонил?

– Звонил, – подтвердила Фрида.

– Когда?

– Когда ты болела. – Фрида заткнула открытку за пояс брюк.

– Я не помню.

– Хочешь, чтобы я записывала все подряд? Я не секретарь. – Фрида переминалась с ноги на ногу. – Он просто хотел сказать нам спасибо. Как в открытке. Не думаю, что ты пропустила что-то важное.

– Если хочешь знать, – надменно проговорила Рут, – он приглашает меня жить к себе.

Лишь на секунду лицо Фриды выразило изумление, но она быстро овладела собой. Прежде Рут никогда не видела Фриду застигнутой врасплох, в заметном движении ее мыслей было что-то тревожное.

– И?.. – спросила Фрида.

– Я еще не решила, – ответила Рут.

Она уже жалела о сказанном. Ей припомнилась фраза миссис Мейсон: «Попридержи язык, если он слишком разболтался».

Но больше Фрида ничего не сказала. По-видимому, у нее имелись еще вопросы, но она не опустилась до того, чтобы их задать. Щелкнув по открытке у себя за поясом, она удалилась в дом.