Интеллектуалы в средние века - Жак ле Гофф

К. Мишальский хорошо показал, как оккамисты, отталкиваясь от этих предпосылок, развивали философию и теологию в сторону критицизма и скептицизма. Это развитие наложило глубокий отпечаток даже на университетское образование. Все более пренебрегают комментариями на Сентенции Петра Ломбардского, которые ранее были краеугольным камнем богословского образования. После Оккама уменьшается число проблем, они все более сосредоточиваются на всемогуществе и свободе воли. Одновременно нарушается всякое равновесие между природой и благодатью. Человек может совершить все требуемое от него Богом даже без помощи благодати. Все догматическое обучение не имеет никакого значения. Подрывается вся система ценностей. Добро и зло уже не исключают друг друга со всей непреложностью. Способности человека теперь можно обсуждать лишь в естественных терминах, сопоставимых с данными опыта.

Противники оккамизма, вроде оксфордца Томаса Брадвардина, согласны рассматривать вопросы в той же плоскости, они ставят те же самые проблемы. Их ссылки на авторитет, делающие из догмы центр всякой истины и всякого познания, ведут к столь же радикальному исключению разума. Как проницательно заметил Гордон Лефф, без разрушительной работы скептического богословия не смогли бы появиться ни Возрождение, ни Реформация. Отныне открыт путь для волюнтаризма, который в вырожденной и извращенной форме станет узаконивать волю к власти, сделается оправданием тирании государя. Будут отброшены последние угрызения совести — вроде тех, что были у Габриеля Биля, который, защищая своего мэтра Оккама, утверждал, что тот все же не предавал своего ремесла интеллектуала: Было бы постыдно, если бы богослов не мог дать каких-то разумных оснований для веры; либо у Пьера д'Айи, со всей осторожностью говорившего: При истинности и спасительности нашей веры было бы недопустимо не защищать и не поддерживать ее вероятностными аргументами.

Границы экспериментальной науки

Этот критицизм лежит в основе логических и научных трудов представителей Мертоновского колледжа — Уильяма Хейтсбери и Ричарда Свайнсхеда (продолжателей Гроссетеста и Роджера Бэкона), а также парижских мэтров — Николая из Отрекура, Жана Буридана, Альберта Саксонского, Николая Орема. Они довольствуются опытом: Я не считаю все это достоверным, но только попросил бы господ-богословов объяснить мне, как все это могло произойти.

Этих мэтров сделали предшественниками великих ученых начала Нового времени. Таков Жан Буридан, который был ректором Парижского университета, но которого потомки парадоксальным образом помнят только по скандальной любовной истории с Жанной Наваррской и по Буриданову ослу. Он предвосхитил основы современной динамики, дав определение движения тела, приближающееся к impeto Галилея и к количеству движения Декарта. Если тот, кто бросает метательный снаряд, с равной скоростью бросит легкий брусок дерева и тяжелый кусок железа, притом что оба они равны по размеру и форме, то кусок железа улетит дальше, поскольку запечатленное в нем стремление более интенсивно. Таков Альберт Саксонский, который своей теорией тяжести оказал влияние на все развитие статики вплоть до середины XVII в. и подвел к изучению ископаемых Леонардо да Винчи, Кардана и Бернара Палисси. Что же касается Николая Орема, ясно указавшего на закон падения тел, суточное движение Земли и назначение координат, то он выглядит прямым предшественником Коперника. По мнению П. Дюгема, его доказательства опираются на аргументы, ясность и точность которых во многом превосходят то, что было написано Коперником по тому же поводу. Все это спорно, и споры тут продолжаются. Можно только сказать, что при всей поразительной интуиции этих ученых она долгое время не приносила плодов. Чтобы стать плодоносными, умозрениям нужно было освободиться от удавки средневековой науки — отсутствия научного символизма, способного перевести умозрение в ясные формулы, пригодные для широкого применения и просто выражающие принципы науки; отставания техники, не способной перенимать теоретические открытия; тирании богословия, мешавшей артистам пользоваться ясными научными понятиями. Ученые XIV в. стали раскрывать свои тайны благодаря трудам А. Койре, А.-Л. Майера, А. Комба, М. Клагетта, Ж. Божуана. Но весьма вероятно, что они посодействовали дискредитации рационализма, чтобы затем зайти в свои тупики.

Антиинтеллектуализм

Все они присоединяются к антиинтеллектуальному течению, которое все больше завладевает умами. Мистицизм Мейстера Экхарта соблазняет большинство мыслителей конца средневековья. В 1449 г. кардинал Николай Кузанский, автор последней великой схоластической «Суммы» средневековья, защищает Экхарта и атакует аристотелизм в Апологии ученого незнания Великие мудрецы древности больше всего учили остерегаться, чтобы сокровенное не сообщалось умам, скованным авторитетом застарелой привычки

Правила старинного благочестия имеют такую силу, что у многих легче вырвать жизнь, чем эту привычку, как мы видим у преследуемых иудеев, сарацин и других упорных еретиков: предрассудок, закрепленный давностью времени, они превратили в закон, который предпочитают жизни. Теперь преобладает аристотелевская школа, которая считает совпадение противоположностей ересью, в то время как его допущение — начало восхождения к мистической теологии; вот представители этой школы и отбрасывают этот метод как совершенно нелепый и якобы противоположный своей собственной цели; и было бы похоже на чудо, как и изменение школы, если бы, отбросив Аристотеля, они смогли подняться на более высокую ступень… И далее, взяв под защиту Экхарта, он так завершает свое обращение: Хотя многое не запомнилось, что есть, посылаю тебе для прочтения и, где сочтешь нужным, для внесения добавлений; пусть благодаря твоему пылу даст ростки дивное семя, возвышающее нас к созерцанию Бога, ведь я давно слышу, что в Италии это семя, будучи воспринято ревностными умами, твоей неослабной заботой, обещает великие плоды. Я не сомневаюсь, что это созерцание одолеет все рассудочные методы всех философов, хотя и трудно расстаться с привычным. Не замедли сообщить мне о твоих успехах: только это и поддерживает меня, словно некая божественная пища, в моем неизменном стремлении благодаря науке незнания достичь, насколько позволит Бог, наслаждения от той жизни, которую теперь я созерцаю издали и к которой стремлюсь быть с каждым днем ближе. И достичь ее, Божьим даром отрешившись от здешнего, да позволит Бог, бесконечно возлюбленный, во веки благословенный. Аминь.

(Перевод Ю. А. Шачалина.)

Уже в середине XIV в. Ричард Фитцральф дал пример того, как философия превращается в фидеистическую теологию, выразив ее в молитве Христу: Пред тем, как узнать Тебя, дабы Ты вел меня. Тебя, который есть Истина, я слушал, ничего не понимая, шум философов, болтовня которых была направлена против Тебя, — хитроумных иудеев, спесивых греков, материалистов сарацин и невежественных армян… В своей Сумме он сознательно отказывается от схоластических аргументов, чтобы пользоваться только текстом Библии.

Главным противником является Аристотель, как мы уже видели это у Николая Кузанского. Раньше, — пишет Фитцральф, — моя мысль держалась учений Аристотеля и аргументов, кажущихся глубокомысленными лишь тем, кто погрузился в свое тщеславие. Пьер д'Айи, бывший ректором Парижского университета, откликается на это: В философии или в доктрине Аристотеля нет или почти совсем нет с очевидностью доказуемых оснований… Вследствие чего она заслуживает имени мнения, нежели науки. Поэтому достойны всяческого порицания те, кто упорно ссылается на авторитет Аристотеля.

Так мыслил и Жан Жерсон, еще один знаменитый ректор Парижского университета на грани XIV и XV веков. Ему приписывают авторство Подражания Христу, где мы читаем: Многие утомляют и мучают себя, чтобы обрести ученость, и я увидел, как говорит Мудрец, что это тоже суета, труд и томление духа. Чем вам поможет знание вещей мира сего, если сам этот мир преходящ? В судный день вас не спросят, что вы. успели узнать, но что вы сделали, а в аду, куда вы спешите, уже не будет науки. Оставьте пустые труды.

Так схоластика уступает место возвращающемуся святому неведению, рациональная наука стушевывается перед лицом аффективной набожности, выражением которой могут служить благочестивые сочинения Жерсона и д'Айи. Университетские мэтры сближаются с некой гуманистической духовностью, devotio modema — мы знаем, какое влияние она оказала на Эразма.

Национализация университетов: новая университетская география

На протяжении двух веков университеты утрачивают свой международный характер. Главной причиной этого является основание многочисленных новых университетов, имеющих все более национальное (или даже региональное) назначение.