Литературный призрак - Дэвид Митчелл

Как я здесь очутился?

Отец бы сказал про Денхольма Кавендиша — «сэра Денхольма Кавендиша»: «Образование заместо ума».

— Итак, Найл. — Д. К. решительно сжимает губы, как старый генерал, которым он себя мнит. Свою речь напыщенный старый осел оснащает драматическими паузами, и тогда становится слышна суета в башне на всех двадцати этажах под нами. — Поговорим о том, как мы представляем вашу миссию в Гонконге. Ключевой вопрос тут: что, по-вашему, представляет собой холдинг «Кавендиш»?

Нет, Д. К. Ключевой вопрос тут: какой ответ вы хотите услышать?

Не ошибись, Нил. Дай ему почувствовать интеллектуальное превосходство. И не вздумай сказать, что он настолько туп, что даже имя сотрудника не может произнести правильно.

— Это крупнейшая юридическая и инвестиционная корпорация, сэр Денхольм.

Отлично. На его лице появляется вдохновенное выражение, будто его посетило прозрение, за которым последует откровение:

— Да, мы корпорация. Крупнейшая корпорация. Но этим дело не ограничивается, поверьте мне, Найл. Мы семья! Верно я говорю, Джим?

На лице Джима Херша появляется улыбка, которая означает: «В самое яблочко попали, сэр!»

— А семьи без ссор не бывает. Случалось, мы с Джимом глаза друг другу выцарапывали, да, Джим, старина?

— Кто старое помянет… — улыбается Джим.

Ах ты, Джим Херш, лощеный американский выкормыш.

— Вот видите, Найл? Лизоблюдов в «Кавендише» на дух не выносят. Мы одолели все трудности! Превозмогли! А как? — спросите вы. А я вам отвечу: мы понимаем, что взаимовыручка превыше всего. Сотрудничество. Дружеская рука. Взаимное доверие. Взаимопомощь.

Он закурил сигару, подобно Уинстону Черчиллю, и посмотрел на портрет своего дедушки, который, в свою очередь, смотрел на него. Я с трудом сдерживал смех. У этого человека в голове ничего, кроме шаблонов и банальностей. Как он с такими трухлявыми мозгами умудряется руководить юридической фирмой, у которой филиалы разбросаны по пяти континентам? Ответ очевиден: он только воображает, что руководит.

— Чтобы играть на азиатском рынке, нам потребуется… Как это, Джим, я на днях сформулировал? В разговоре с Грейнджером?

— Насколько я помню, сэр Денхольм, вы сказали: «Нам потребуются чутье и дерзость при разработке новых стратегий».

— Вот именно! Чутье! И дерзость! Вы понимаете? Чутье! И дерзость! При разработке новых стратегий! Ситуация в Лондоне или там в Нью-Йорке всем ясна и понятна. Игровые поля размечены, ворота установлены. Но Азия — это последний неосвоенный рубеж. Разбойники-коррупционеры засели на китайских холмах, и грабят, и грабят. Законность? Забудьте про нее! Все куплены. Все до последнего человечка. Если мы хотим добиться успеха в Азии, мы должны играть по их правилам, но играть лучше! Мы должны быть оригинальнее в операциях с капиталами! Необходимо переосмыслить правила игры. Увидеть, куда бить, даже если стойки ворот невидимы! И любыми средствами обыграть! Улавливаете, Найл?

— На сто процентов, сэр Денхольм!

О чем толкует старый хрен?

— Я хочу добавить в ваш гонконгский портфель специальный счет. Для моего партнера. Это один парень из России, живет в Петербурге. Да вы с ним обязательно познакомитесь. Он скоро приедет. Отличный парень. Его зовут Андрей Грегорский. Из сильных мира сего. Он оказал нам несколько очень важных услуг.

Д. К. наклонился, стряхнул пепел с сигары в пепельницу причудливой формы, инкрустированную лотосами и орхидеями из янтаря и нефрита.

— Он попросил меня открыть счет для его операций с нашим гонконгским филиалом. Я хочу поручить этот счет вам.

— Что я должен делать?

— То, что он скажет. Перечислять деньги. Сколько скажет, куда скажет, когда скажет. Детские игрушки для профессионала с вашим опытом.

Дошли наконец до сути.

— Думаю, что справлюсь, мистер Кавендиш.

— Соблюдайте строжайшую конфиденциальность. Только вы, я, Джим да мой дед с этого портрета. Понимаете?

Еще бы, прекрасно понимаю. Старый хрен хочет, чтобы я нарушил закон.

— И еще один вопрос имеет значение. Собственно, только он один и имеет значение.

На кончике носа у него угри — руки чешутся выдавить.

— Кишка — у — вас — не — тонка? — Сигарой Д. К. будто подталкивал каждое слово мне навстречу.

Я же юрист по финансовым вопросам. Я каждый день нарушаю закон.

— Кишка вроде крепкая, сэр Денхольм. В штаны пока не клал.

Д. К. помолчал, обдумывая мой ответ. Затем разразился хохотом. Он хохотал, широко разевая рот, брызгая слюной, капли долетали до моего лба. Джим Херш улыбался — ну прямо менеджер, позирующий для фотографии в местной газетке. И я улыбался тоже.

Не знаю, как далеко в историю имеет смысл углубляться.

Вот такие факты, например. Английские торговцы наркотиками прибрали к рукам Гонконг в 1840-е годы. Нам нужны были китайские пряности, шелк, фарфор. А китайцам не нужны были наши ткани, инструменты и селедка. Не пользовались они спросом, хоть ты тресни. И тогда англичане решили создать спрос: они стали приучать население к опиуму — наркотику, который китайское правительство объявило вне закона. Китайцы, естественно, взбунтовались против этого правительства. Мы тут как тут, вышвырнули его к чертовой бабушке и посадили в Пекине новое, марионеточное. Которое в парках повесило таблички: «Собакам и китайцам вход воспрещен». А эту часть страны мы оккупировали и превратили в торговую базу. Свинское поведение, если вдуматься. И их же теперь обвиняем в ксенофобии. Представьте на минутку, что колумбийская мафия в начале двадцать первого века вторгается в Вашингтон и заставляет Белый дом легализовать героин. И успокаивает при этом: «Не волнуйтесь, ребята, уже уходим. Пока то да се, окопаемся во Флориде, не возражаете? Премного вам благодарны». Гонконг превратился в торговый плацдарм самого большого и населенного континента на планете. Вследствие чего у нечистых на руку юристов по финансовым вопросам разыгрался зверский аппетит.

А может, причинно-следственные связи тут ни при чем? Может, все дело в цельности натуры?

Тут я, и тут я, и там я, и там я, и здесь.

Ничего удивительного, что я вконец увяз. Я распределил свое возможное будущее по нескольким счетам, и вот на всех по нулям.

Глубокие мысли для мелкого продажного юриста.

Я утыкаюсь лбом в асфальт, он мягкий, словно щечка спящего ребенка. Подтягиваю ноги к животу, как эмбрион в утробе. Вокруг меня жидкая оболочка, а в ней плещутся какие-то голоса. Что со мной происходит, черт возьми?

Понял! Вот что мне предстоит сегодня сделать!

Умереть.

Веселенькое дельце!

Подумать только.

Мне тридцать один — и нате вам, умираю к чертовой матери.

Аврил дико разозлится. А когда узнает Д. К. — мне придется распрощаться с шестизначной премией за хорошее поведение. Как отнесется к этому Кати? Вот в чем суть. А папа?

Веселенькое дельце…

Она проходит сквозь стену из ног и торсов. Смотрит на меня сверху вниз и улыбается. Глаза у нее мои, а фигурка — точь-в-точь как у горничной, только в миниатюре. Она протягивает мне руку, и мы вместе идем мимо зевак — они чем-то потрясены, возбужденно размахивают руками, но жвачку жуют не переставая. Интересно, что произвело на них такое впечатление?

Не разнимая рук, мы поднимаемся шаг за шагом навстречу Большому Сияющему Будде, все выше и выше, сияние ярче и ярче, и нас подхватывает слепящая метель…

Святая гора

Вверх, все выше и выше. Или вниз.

На Святой горе нет других направлений. Все эти ваши «лево-право», «север-юг», «запад-восток» оставьте в долине. Здесь не пригодятся. Сделаешь десять тысяч шагов — поднимешься на вершину.

Теперь у нас есть и дорога. Видала я ее. Автобусы, грузовики едут вверх-вниз. Важные толстые люди добираются от Чэнду, а то и еще дальше, в собственных автомобилях. Да, я сама видела. Гарь, гуд, шум, бензин. А то еще ездят в такси, развалятся на заднем сиденье, как индюки. Разве они не заслуживают, чтоб их обмишурили? Кто ж совершает паломничество на колесах? Даже Будда за таких паломников не даст и совка куриного помета. Откуда я знаю? Он Сам мне сказал.

На Святой горе прошлое рано или поздно смыкается с будущим. В долине про это забыли, но мы-то, горные жители, живем на молитвенном колесе времени.

Вот девочка. Это я. Развешиваю мокрое белье на веревке, которую натянула между форточкой и Деревом. Вот он, наш чайный домик, воры обходят его стороной, а Дерево предупреждает обезьян, чтобы не таскали у нас вещи. Я тихонько напеваю. Весна. Туман на склонах густой и теплый. От белых клубов отделяется какая-то процессия и решительно направляется к нам.

В процессии десять человек. У первого в руках знамя, у второго — что-то вроде лютни, я таких раньше не видела, у третьего — ружье. Четвертый по виду лакей. Пятый одет в шелковые одежды цвета солнца на закате. Шестой в военной форме. Остальные четверо — носильщики с багажом.