Твоя К. - Тереза Ревэй

— Я пойду искать ее на Монпарнас, — вдруг сказала Ксения.

— Прямо сейчас? — испуганно спросила няня. — Ты не можешь идти одна.

— Почему нет? Я встречала людей намного опаснее, чем пьяные художники. Она наверняка где-то там. Это место ее грез. Уверена, у нее там есть приятельницы, о которых она нам никогда не рассказывала и у которых нашла пристанище.

Глаза няни наполнились слезами, она подперла щеку рукой.

— Не знаю почему, но она была такая несчастная последнее время. Иногда по ночам я слышала, как она плачет. Что, если она…

— Ну нет! — перебила Ксения, зная, как была потрясена няня самоубийством одного из соседей, которое случилось несколько недель назад. — Она слишком себя любит. Ладно, ложитесь спать без меня. Я вернусь поздно.

— Может, Василий Борисович пойдет с тобой? — со слезами на глазах спросила старуха.

— Он работает, нянюшка. И днем и ночью. Как и все мы. Держу пари, что Маша сейчас просто развлекается и будет сердиться, увидев, как я испорчу ей веселье. Будь спокойным, мой ангел, — добавила она, наклоняясь, чтобы поцеловать брата. — Я приволоку паршивку домой за шиворот, вот увидите.

Ксения вышла из комнаты с улыбкой, которая исчезла сразу же, как только она закрыла за собой дверь. Конечно, она лгала — она тоже боялась худшего. Несмотря на всю браваду, Маша была еще ребенком и вполне могла попасть под влияние плохого мужчины, быть соблазненной или даже изнасилованной. Только бы она не бросилась на шею первому встречному, чтобы доказать своей сестре, что она тоже взрослая, чтобы та не относилась к ней как к ребенку. А может, она просто боялась вернуться домой, понимая, что совершила глупость?

На Париж опускались сумерки. Лунный диск освещал утыканные трубами крыши домов. Улицы пахли распускающейся на балконах кирпичных домов геранью. На ветках каштанов набухали почки. Теплый воздух придавал таинственность парижской весне, которая пьянила и настраивала на оптимистический лад. «Опять обман, всегда и везде», — думала Ксения, ускоряя шаг.

Кафе «Ротонда» не испытывало недостатка в клиентах. В полном зале, стены которого были сплошь украшены подаренными хозяину картинами, кричали, жестикулировали, спорили с невероятным пылом едва ли не на всех языках мира. Художники и поэты, скульпторы и декораторы, таланты и бездарности — кто шумно и весело, кто задушевным полушепотом — общались друг с другом, сидя за маленькими, стоящими вплотную столиками среди воздушных шариков и чашек с кофе.

Женщина со вздернутым носом и подстриженной челкой смотрелась в зеркало пудреницы, накладывая на губы толстый слой помады, что придавало ей сходство с только что отведавшей сырого мяса людоедкой. Невероятные перья, украшающие прическу, лишь усиливали это сходство. Двое студентов играли в маджонг[24]. В углу, опустив голову на руки, не обращая внимания на шум, спал мужчина в потрепанной куртке, через дырки на локтях выглядывала рубашка. Никому до него не было никакого дела. Находившийся среди посетителей Макс фон Пассау смотрел на него добрую четверть часа, но тот так и не пошевелился.

Молодой берлинец остановился в гостинице, находящейся именно на Монпарнасе — квартале, который символизировал мечту в глазах всех людей, относящих себя к миру искусства, являясь для них, по выражению некоторых, «землей обетованной». В Париже открылась Международная выставка декоративного искусства, и газета, с которой сотрудничал Макс, заказала ему фоторепортаж с места событий. Следующим утром молодой человек уже сходил с поезда, прибывшего рано утром на Восточный вокзал, с видом моряка, ступившего на сушу с палубы корабля. В ушах все еще слышался ночной стук колес и шипение пара локомотива.

Перед тем как с головой окунуться в выставочную атмосферу, Макс с аккредитацией журналиста в кармане весь день прогуливался от площади Согласия до площади Альма, по Елисейским Полям, эспланаде перед Домом инвалидов, перед Гранд-Пале, возвышающимся на берегу Сены. На самой выставке царило возбуждение. Слышались запоздалые удары молотков — некоторые участники не успели вовремя соорудить стенды. Это было настоящее торжество современного искусства: многие страны арендовали целые павильоны, в том числе и проигравшая войну Германия. Если немецкие представители жаловались на то, что слишком поздно получили приглашение, то американцы упрекали организаторов выставки за слишком навязчивую новую эстетику. Впрочем, особо жестких рамок меценаты-организаторы не ставили. Правило было всего одно — показать новое. Имитировать либо воспроизводить уже существующий стиль строго-настрого запрещалось. Это был сущий праздник декора в одном из самых красивых городов мира — вдохновенный, провоцирующий, красочный, яркая игра резких линий и острых углов. Макс как выпускник Бохауса не мог оставаться равнодушным.

Вечером он отправился в знаменитое кафе Виктора Либиона, чтобы предаться другому любимому развлечению — наблюдению за окружающими людьми. А там было на что и на кого посмотреть. Ни одной посредственной физиономии, которая бы не отражала индивидуальность ее носителя. Восточные раскосые глаза и кудрявые черные волосы. Светлая, почти прозрачная от недоедания кожа. Типичные парижские лица, с заостренными носами и тонкими губами, словно выстроенные в военном порядке. Лица со впалыми от усталости щеками, с капельками пота на лбах. Глаза с чувственными выразительными зрачками. Сверх меры накрашенные губы.

С тех пор как Макс обзавелся одной из первых «леек» — маленьким чудесным фотоаппаратом, придуманным немецким инженером, в который заправлялась пленка шириной 35 мм, что позволяло фотографу незаметно отснять тридцать шесть кадров без перезарядки, — его жизнь изменилась. Работая над портретами в студии, он продолжал делать все основательно, не торопясь. Другое дело улица. Только там Макс понял, какие возможности дает ему новая фотокамера. Он словно прикасался пальцем к тому, что составляло суть каждого человека, будь то заснувший на скамейке бродяга, согнувшийся от порыва внезапно налетевшего ветра прохожий или просто расплывчатая тень на дорожке городского парка. Эта техническая новинка быстро разожгла в нем вкус к свободному творчеству.

Он хотел заказать у гарсона еще один бокал, но его голос был заглушен уличным аккордеоном, потому что как раз в это время кто-то толкнул двери кафе. На пороге «Ротонды» застыла молодая женщина. Она словно спрашивала себя, туда ли она попала, но, увидев наполненный людьми зал, нахмурила брови, потом, неопределенно покачав головой, принялась пристально рассматривать клиентов заведения, словно искала кого-то. Она была стройной и худенькой. В ней чувствовалась порода. Четкий профиль под шляпкой-колоколом из зеленого фетра. Скромный черный ансамбль немного украшали изумруд на блузе и вышитый ворот. На ногах — поношенные боты, в руке — тонкая сумочка из пластрона.

Женщина зашла внутрь и принялась ходить по залу. У нее были узкие бедра, тонкие икры и лодыжки. Макс не отводил от нее взгляда, завороженный любопытной смесью уверенности и смущения, с которой она разглядывала присутствующих. Некоторые мужчины в свою очередь заинтересованно смотрели ей вслед. Молодая женщина наткнулась на неловкого клиента, который возвращался за столик, и в ответ на его извинения улыбнулась, но некая холодность в ее взгляде ясно показывала — дальнейшего развития отношений не будет. «Кого она ищет? — спрашивал себя заинтригованный Макс. — Друзей? Любовника?» Несмотря на вступившую в свои права ночь, женщина пришла совсем одна, тогда как большинство представительниц слабого пола в такой поздний час выходили только в сопровождении спутников. В накуренном зале, среди гвалта собеседников, взрывов смеха, нескромных шуток, приказов, которые гарсоны передавали бармену и поварам, незнакомка была совсем одна. Она остановилась в двух шагах от Макса рядом со спящим на банкетке мужчиной, посмотрев на него с таким же удивлением, как и Макс.

— Я думаю, что он просто умер, только никто не хочет говорить об этом вслух, — сказал ей Макс по-французски.

Женщина повернулась на голос, и он был очарован гармоничностью ее лица, словно только что его увидел. Ее острый взгляд обескуражил его, у него на секунду перехватило дыхание и закружилась голова. Взгляд ее был подобен молнии, несмотря на то что крути под глазами и бледные щеки выдавали сильную усталость. Она была еще очень молода, но ее серьезность свидетельствовала о выпавших на ее долю испытаниях. Максу неожиданно и нестерпимо захотелось дотронуться до нее, взять ее за руки, прижать к себе.

— Извините меня, мадемуазель, — сказал он, поднимаясь с высокой табуретки, стоящей возле барной стойки. — Я не хотел вас напугать. Я видел, как вы вошли. Вы ищете кого-то? Я здесь уже давно и, возможно, могу вам помочь.