Торжество Ваала - Всеволод Крестовский

И Тамара узнала, что со времени войны, в последние два года, благодаря неурожаям, кулачество развилось до небывалых размеров, и не в одной только ихнеи округе, но и повсюду. В деревне, чем дороже хлеб, тем больше рабочих рук и тем они дешевле. Поэтому, хочешь не хочешь, приходится тереться около людей денежных, у себя ли в селе, или в соседней усадьбе, и работать на них, буквально-таки, даром. Не уродился у мужика хлеб, — нечем ему ни семью прокормить, ни податей заплатить, — и идет он к кулаку с поклоном, закладывает ему сначала пашню свою под пар или под засев. И если в скудный год цена пашни всего четыре рубля с десятины, то кулак дает ему только два рубля, а этих денег мужику даже и на подати не хватит, — .и вот, поневоле, снова делает он заем у кулака, но на этот раз уже под будущую свою полевую работу, а затем закабалит себя ему же и на сенокос, за пятнадцать копеек в день, тогда как везде в уезде нормальная цена за день косьбы стоит не ниже тридцати копеек. Приходит весна, мужику нечем засеять поле, — он опять к кулаку со слезным поклоном: «благодетель, не погуби!»— и получает зерно на засев по страшно повышенной цене. Но торговаться ему уже не приходится, благо, дают!.. Наступает срок для расплаты, а у мужика обыкновенно денег — «два била, три колотила». Кулак отбирает у него за проценты корову или лошадь, а на капитал требует новую расписку, с другим сроком, — до 1-го марта, и еще с большими процентами… И если мужик имел несчастие раз попасть в этот круговорот переписывания своих расписок, то уже друзья и соседи прямо говорят ему: «и духови твоему, аминь!» И сам он знает, что «аминь», что действительно пропал он уже навеки с мертвою петлею на шее. Проценты нарастают скоро, так что и их-то он платить не в состоянии, а не то, чтоб капитал уплачивать; долг его растет и растет с каждым полугодием, и попадает он таким-то образом к сельскому своему кулаку или к помещику новой формации в кабалу неисходную, пожалуй, что похуже прежнего крепостного состояния.

IX. Г-Н АГРОНОМСКИЙ

К половине декабря возвратился, наконец, к себе в усадьбу и господин Агрономский. О приезде его, конечно, в тот же день стало известно на селе, и отец Никандр, сообщивший эту новость Тамаре, советовал ей подготовиться к посещению «сего гуся», так как он, по всей вероятности, дня через два-три наверное заглянет в школу, — по крайней мере, всегда оно так бывало.

— Да что ж там особснно-то готовиться! — возразила девушка, — что есть, то есть, а чего нет — скажу, если сам не увидит.

— Нет, я к тому собственно, — пояснил батюшка, — что прежние учителя к его приезду всегда, бывало, натаскивают учеников, словно щенков лягавых, кого о чем спросит, значит, в его присутствии, чтобы показать степень успехов.

— И это, по-моему, лишнее, — не согласилась с ним Тамара. — Зачем? Какие есть успехи, пускай сам поверяет.

— Эх, барышня, не умеете вы, как я погляжу, товар-то лицом показывать! — в шутку попенял ей отец Никандр. — Начальству надо непременно очки втирать, коли желаете подвигаться, а без того оно на вас — ноль внимания!

— Ну, я повторю на этот раз слова отца Макария: «Бог не выдаст, Агрономский не съест», — спокойно сказала Тамара.

Отец Никандр не ошибся, предсказывая скорый визит Агрономского. Действительно, прошло не более двух дней с его приезда, как он уже появился в школе, присноровив свое посещение как раз к началу занятий, после полуденной перемены.

Сторож Ефимыч, впопыхах, едва успел предупредить учительницу в классе о его прибытии. У Тамары невольно ёкнуло сердце, хотя по наружности она осталась совершенно спокойною. Ей уже столько пришлось наслушаться из разных уст об этом человеке, что она не ждала себе от встречи с ним ничего хорошего и заранее приготовилась выдержать бурю и грозу, по возможности, хладнокровно, сдержанно, дав себе слопо — ни в каком случае не ронять пред ним своего достоинства.

Но вот Ефимыч торжественно распахнул дверь классной, и Тамара, мельком взглянув на входящего попечителя, скомандовала детям: «встать!»

Весь класс, как один человек, разом поднялся на ноги.

— Сидите, сидите, пожалуйста, мои милые! — ласково замахал на учеников Агрономский. — Что за китайские церемонии!.. Вы не солдаты, слава Богу, и я же не губернатор какой, чтобы вскакивать предо мною! Зачем это?.. Не надо!

Но Тамара и по лицу его, и по тону голоса ясно поняла, что хотя он и отказывается лицемерно от такой почести, но в душе она ему очень приятна, и что попробуй только учительница проманкировать сю, он был бы жестоко уязвлен в своем самолюбии и едва ли пропустил бы ей это без замечания.

— Агрономский, почетный попечитель школы и член уездного училищного совета. — отчетливо и в официальном тоне отрекомендовался он девушке. — А вы — госпожа Бендавид?

Тамара, в ответ ему, молча поклонилась.

— Очень рад познакомиться, — приветливо протянул он ей руку — Так много наслышан о вас от моих друзей, от де-Казатиса и Коржикова… Ведь вы рекомендованы нам Агрипиной Петровной?

— Да, госпожею Миропольцсвой, — скромно подтвердила девушка.

— Ну вот!.. Такая лестная рекомендация!.. Это одно уже, можно сказать, заранее гарантирует вам симпатии всех честно мыслящих людей. Очень, очень приятно познакомиться! — повторил он без всякого уже официального оттенка, снова пожимая ей руку, как друг и единомышленник.

Тамара все время глядела на него в некотором замешательстве и почти с невольным недоумением: как же, мол. это так? Неужели и в самом деле это Агрономский? Это-то он самый и есть?! — Заочно она воображала его себе каким-то змеем-горынычсм, чуть не Геркулесом с демагогическими замашками, с зычным грубым гатосом, наглым взглядом и грубыми манерами, а между тем, перед нею плюгавая фитюлька какая-то, — человечек неопределенных лет, в промежутке между тридцатью и пятьюдесятью годами, небольшого роста, сильно сутуловатый, с головою почти втиснутою от природы в широкие, приподнятые плечи; на гунявом темени облезлые проплешины; длинные, рыжеватые с легкою проседью волосы, по-видимому, вовсе незнакомы с гребенкой и висят неопрятными, сухими патлами, как у некоего философа, ниспадая сзади на заношенный воротник жакетки и с боков на плечи. В тонких усах и в рыжей с проседью бороде застряли какие-то крошки от пищи В лице что-то заостренное, выдающееся вперед, губы тонкие и растянутые, но при этом в водянистоголубых, вечно увлажненных глазках царит какое-то идеально-сентиментальное, чисто голубиное выражение. Говорит он мягко и тихо, с каким-то вкрадчивым и. вместе, конспиративным оттенком, точно бы тайну какую под величайшим секретом вам сообщает, а когда улыбается — рот его растягивается еще более, точно бы каучуковый, пбичем верхняя губа как-то странно заворачивается кверху, обнаруживая несколько серо-желтых зубов, редких и неровно торчащих врознь. Одет он небрежно, философом, и смотрит тихоней; но под этою деланною, напускною скромностью Тамаре невольно чуялось самомнение громадное и не меньшее же самолюбие, чуткое притом до болезненности и никогда ничего никому не прощающее. Но в общем, от г Агрономского получилось у нее впечатление скорее чего-то жалкого, мизерного, а уж никак не змся-горыныча. Говорил он по-русски совершенно правильно, но в интонациях его речи и в тонком, почти неуловимом акценте Тамаре послышалось нечто знакомое, сразу так и пахнувшее на нее Западным краем — не то польское что- то^ не то еврейское, хотя и значительно уже сглаженное воспитанием в русских учебных заведениях и продолжительною жизнью в России, среди русского общества.

— Мне бы хотелось, с вашего позволения, познакомиться с вашим методом преподавания, — как-то вкрадчиво и с усиленною деликатностью обратился он к учительнице, потирая и поджимая к самой груди свои ручки. — Пожалуйста, продолжайте, на чем я вас застал, не стесняясь мною… Забудьте о моем присутствии, думайте, как будто меня здесь вовсе нет, и не было… Пожалуйста!.. А я, чтоб не мешать, посижу пока — вот, в уголочке.

И он осторожно, чуть не на цыпочках, отодвинул к стене принесенный Ефимычем стул, делая вид, как бы совершенно стушевывается на задний план, в сторону.

Тамара поняла, что это для нее, в некотором роде, экзамен, и приготовилась в душе ко всему худшему. Будь что будет! Пользуясь разрешением Агрономского не обрашать на него внимания, она начала с того, что заставила учеников пропеть согласным хором несколько молитв, после чего задала четырем мальчикам, для упражнения, по задаче из арифметики, а остальных стала спрашивать из пройденного раньше по Священной и Русской истории; затем, заставив каждого из четырех учеников рассказать и показать, как разрешил он данную ему арифметическую задачу, и поправив, если в чем была у него ошибка, учительница перешла со всем старшим отделением к толковому чтению. Агрономский все время сидел тихо, ни разу не прервав ни ее, ни учеников каким-либо замечанием или вопросом. Он слушал, по-видимому, очень внимательно и только время от времени с кислою гримасой подергивался и поеживался в плечах да досадливо пощипывал себе бороду. Все эти его нервно-недовольные движения невольным образом нервировали и Тамару, не могшую не замечать их. — Бог его знает, что его так коробит и чем он недоволен! Хоть бы слово сказал, а то сидить как воды в рот набрал, и только корежится! — Это до такой степени озадачивало ее и царапало ей нервы, и сбивало ее мысли, — словом, мешало ей, что она почувствовала наконец полную невозможность продолжать при нем занятия, и потому, спустя около часу, прекратила урок и молча повернулась к Агрономскому с выжидающим и вопросительным выражением в лице.