Том 1. Ленька Пантелеев - Л. Пантелеев

— Дядя Игнат, на сходку! Осип Иванович, на сходку зовут… На сходку! На сходку!..

Мужики собирались не спеша, степенно. Негромко переговариваясь друг с другом по имени-отчеству, усаживались они на завалинку, покуривали махорку, вздыхали, поглядывали на небо, гадали, какая завтра будет погода… Потом из комбеда выходил председатель в сопровождении городского человека в кожаной тужурке. Разговоры смолкали. Приезжий человек с лицом и руками мастерового выступал вперед и говорил, что деревня должна выделить государству столько-то и столько-то пудов хлеба. Сдать его нужно к такому-то сроку. Подводы направлять туда-то. Говорить он старался мягко, не повышая голоса, но воспаленные от усталости глаза его смотрели на мужиков сурово и недружелюбно. Мужики молчали. Только мальчишки, забравшиеся на дерево, вполголоса переговаривались, подталкивали друг друга и хихикали.

— Ну, как же, товарищи? — спрашивал человек в кожанке, почему-то усмехаясь и оглядывая окружившие его, бородатые, похожие одно на другое лица.

— Нет у нас хлеба, — отвечали ему откуда-то из глубины толпы.

— Как же так нет?

— Нету — и все…

Тогда слово брал председатель.

Впервые увидев Кривцова, Ленька подумал, что это священник или монах. У Кривцова было красивое, темное, как у угодника на иконе, лицо, длинные, стриженные в кружок волосы и большая, русая, клинообразная, слегка золотящаяся борода. Ходил он в какой-то старомодной черной бекеше и в поярковой шляпе с дырявыми полями. Говорил негромко, иногда даже глуховато, смотрел прямо и сурово.

— Земляки! — начинал он свою речь. — Братья и односельчане! Хлеб, о котором нам говорил приезжий представитель, нужен голодным людям. В Питере и в Москве жители прозябают на скудном пайке и уже, как сообщают в газетах, употребляют в пищу конину и даже падаль. Друзья и товарищи! Неужели ж наши сердца не дрогнут? Неужели ж наши души останутся холодными? Ведь умирают и страдают наши кровные братья. А ведь хлеб у нас есть. Его много. Все знают это, и никто не скажет противного. Поэтому я считаю так: необходимо выделить то, что требуют от нас закон и долг всенародного братства!

— Правильно! — раздается в толпе радостный голос. — Правильно, Василий Федорыч!..

И другой, гневный, разъяренный голос тотчас откликается:

— Правильно??! Это кто говорит «правильно»? Симков? А ты чей хлеб отдавать собираешься? Свой?

— Зачем свой? У меня у самого ребята не евши сидят.

— А-а-а! Не евши? Так ты чужим хлебом распоряжаешься?

— Ничего. У вас хватит. У вас полный подпол еще с летошних пор засыпан.

— Да? А ты считал? Ты видел?

Толпа уже гудит, бушует, уже не слышно отдельных голосов, только изредка вырываются из этого гвалта хриплые выкрики:

— Лапотники!

— Мироеды!..

— Погоди… доберемся до вас…

— Это ты доберешься?

— Ты на кого идешь? Ты на Советскую власть идешь?!

— Дураки… Душить вас надо!

Леньке вспоминается Петроград, реальное училище, перепалки в уборной. Но то, что происходит здесь, гораздо страшнее. Там все-таки была детская игра, шалость, а здесь того и гляди дело дойдет до драки, до поножовщины, вот-вот прольется кровь…

И все-таки почти всегда, после долгих и шумных споров Кривцову удается уговорить мужиков. Выносится и записывается постановление схода: выделить столько-то и столько-то пудов хлеба, столько-то картофеля и столько-то лука для сдачи государству.

…Борьба, которая шла между взрослыми, сказывалась и на играх детей.

Правда, первое время Ленька наблюдал за этими играми со стороны. Вася и Ляля, которые были проще и непосредственнее, давно уже сдружились с ребятами своего возраста. Ляля целыми днями укачивала, кормила, пеленала и баюкала с подругами тряпочных матрешек, а Вася, изображая лошадку или кучера, с хлыстом в руке носился с товарищами по улице. Ленька был застенчив, а кроме того, он немножко свысока посматривал на деревенских ребят. И хотя иногда и ему тоже хотелось и пошуметь и побегать, он предпочитал гордое уединение: сидел дома или, взяв книгу, уходил куда-нибудь на задворки, на Большую дорогу или в поле.

Однажды он стоял с книгой в руке у ворот нянькиной избы и смотрел, как соседский петух задирает черную нянькину кошку. По улице в это время пробегала шумная ватага ребят. У многих из них за плечами висели деревянные самодельные ружья, а на поясах — деревянные же сабли и наганы.

— Эй, петроградский! — крикнул какой-то маленький рыжий паренек. — Идем играть?

Ленька вздрогнул, уронил «Братьев Карамазовых»*, покраснел и сказал:

— А как?

— Ну, как? В войну, конечно, в зеленых и красных.

— Что ж, — смущенно улыбнулся Ленька. — Хорошо… я сейчас…

Он забежал в избу, оставил книгу, напялил фуражку и вернулся к ребятам.

— Ты кто? — спросили у него. — Зеленый или красный?

— Я казак, — ответил Ленька.

Никто не засмеялся.

— Казак? — сказал, подумав, рыжий. — Значит, зеленый.

И Леньке тоже показалось, что быть зеленым, то есть разбойником, интереснее, чем красным.

Через два дня он уже был избран командиром отряда и с увлечением отдался игре: изготовлял оружие, устраивал склады боеприпасов, писал печатными буквами приказы по отряду и даже придумал знаки отличия для своих бойцов: вырезал из картона и раскрашивал цветными карандашами георгиевские кресты, которыми награждал своих наиболее отличившихся сподвижников.

Адъютантом или есаулом у него был рыжий востроносый паренек, которого товарищи звали: Хоря. Это был очень живой, бойкий, иногда даже бесшабашный мальчик.

— Тебя как зовут? — спросил у него один раз Ленька.

— Хоря.

— Нет, а по-настоящему?

— А по-настоящему Игнаша Глебов.

— Ты что — сын Федора Глебова?

— Ага. Сын. А что?

Ленька посмотрел на товарища и подумал, что Хоря действительно очень похож на рыжебородого возницу, который вез их со станции в Чельцово…

Теперь он целые дни проводил с ребятами на улице, в поле или на Большой дороге.

Как-то под вечер, скрываясь от преследований неприятеля, он выбежал на широкую Радищевскую дорогу и спрятался за одной из толстых берез, которыми в четыре ряда — по два с каждой стороны — был обсажен большак. Внезапно он услышал, что кто-то недалеко от него вполголоса поет. Выглянув из-за дерева, он увидел в пяти шагах от себя Василия Федоровича Кривцова. Председатель был без шапки, в неподпоясанной рубахе и в городских сандалиях на босу ногу. Заложив за спину руки и низко опустив голову, он медленно прохаживался под березами и каким-то тихим, девичьим голосом напевал:

Окинув думкой жизнь земную,Гляжу я робко в темну даль.Не знаю сам, о чем тоскую,Не знаю сам, чего мне жаль…

Ленька стоял, смотрел на него и не знал, как ему быть. Прятаться за деревом было неудобно, а выйти он не решался. Как часто бывает в подобных случаях, выручила его мошка или соломинка, попавшая в нос. Он громко чихнул.

Кривцов перестал петь, оглянулся, помолчал и громко сказал:

— Кто здесь?

Ленька вышел из-за дерева.

— Это я, — сказал он, краснея.

— Кто это? А-а! Здравствуйте! Вы — петроградский, у Секлетеи Федоровны Кочкиной живете? Учительницы сын?

— Да.

— Гимназист?

— Нет, я реалист.

— Реальное училище, значит? Понимаю, да. И в каком классе уже занимаетесь?

— Я — во второй перешел.

— Вона как! Молодец!..

Сказав это, Кривцов опустил голову и снова задумался, поглаживая и подергивая темную золотистую бороду. Ленька стоял рядом и опять не знал, что ему делать: бежать или ждать, что ему еще скажет председатель комбеда. Внезапно Кривцов положил мальчику на плечо сильную мужицкую руку и медленно, мечтательно с мягким упором на «о» проговорил:

— На этой дороге, под этими вот вековыми березами собрались однажды семь русских мужиков, собрались и заспорили: кому живется весело, вольготно на Руси?

— Да, — сказал Ленька. — Я знаю. Это у Некрасова.

— Знаешь? — обрадовался Кривцов. — Верно! Молодец! Да, написал об этих мужичках великий поэт скорби и гнева народного Николай Алексеевич Некрасов. И именно об этой дороге он сказал в своей драгоценной поэме:

Широкая дороженькаБерезками обставлена…

— Почему вы думаете, что об этой, а не об другой? — удивился Ленька.

— Почему? А потому, дорогой, что Николай Алексеевич был наш земляк и множество раз по этой дороге ходил и ездил — на охоту и по другим разным делам. Его имение Грешнево находилось на той стороне Волги, за Николо-Бабайским монастырем…

— Я не знал, — признался Ленька.

— Значит, вы еще не проходили, — улыбнулся председатель и, помолчав, добавил: — Если желаете, зайдите ко мне, я дам вам почитать его биографию. У меня есть… Где моя хижина помещается, — знаете?