Солона ты, земля! - Георгий Егоров

Сергей Григорьевич искоса посматривал на своего бывшего шефа и все больше и больше злился, видя его самоуверенность. Тот сидел, как ни в чем не бывало, будто это не он обирал колхозы, не он превратил их в свою вотчину, будто не он без зазрения совести калечил души колхозников своими поборами, не он под самый корень подрубал колхозные устои. «Будь это на фронте, — думал Сергей, — не миновать такому прохвосту военного трибунала и штрафной роты. Это самое малое. А то и к стенке бы поставили…»

Шатрова сняли с работы единогласно. С облегчением подняли члены райкома руки. И когда представитель крайкома, рекомендуя на пост первого секретаря Новокшонова, начал было перечислять его деловые качества и заслуги, зал закричал:

— Знаем!

— Нашенский он, чего там еще разговаривать.

— Давай, голосуй!..

Но прежде, чем начинать голосование, Сергей Григорьевич взял слово. Зал притих.

— Погодите избирать, — заговорил он с хрипотцой. — Давайте сначала договоримся на этом берегу, чтобы потом некоторые в кусты не побежали, — недобро сверкнул он своими карими, чуть навыкате, широко расставленными глазами. — Прежде всего кое-кому придется рассчитаться за прошлое. Может, некоторые думают: все, что они творили, война спишет? Нет, товарищи, мы ничего не спишем! За все придется отвечать. Это, во-первых. Во-вторых, хотя война и кончилась, но работать придется по-военному. Клянусь вам: себя жалеть не буду, но и вам покоя не дам. Четыре года разваливали район… тут некоторые, за год — за два мы должны поднять его.

Зал смотрел и не узнавал прежнего Новокшонова. Это был уже не тот горячий и вспыльчивый юнец, каким знали его до войны, а волевой, уверенный в себе мужчина с тяжелым, давящим взглядом, это был полковник в полном смысле, решительный, несгибаемый, властный.

— Предупреждаю, — продолжал он по-прежнему спокойно, хрипловато, — заигрывать не буду, кое-кому в тюрьму придется отправиться, но район подниму. Это я вам твердо обещаю. Так что пока еще не поздно, подумайте. — И неторопливо сошел с трибуны.

Задумался партийный актив — с самого основания района ни один руководитель не ставил таких условий. Но ведь, признаться, никогда еще район не был доведен до такого состояния, как за четыре военных года. И, конечно, уговорами да лаской не каждого проймешь. А он не откуда-нибудь присланный неведомо какой человек, а свой, здешний, доморощенный — подвести не должен бы, потому как условия такие ставит. И мужики решили:

— Давай, Сергей Григорьевич, принимай район!..

— Мы согласны. Надоело уж этак-то жить — и честный, и нечестный, все одно трясись.

— А ты что, Сергей Григорьевич, — вырвался чей-то веселый голос, — и передыхнуть не дашь после войны-то, а?

Новокшонов чуть улыбнулся:

— Не дам.

— О-о!..

— Видать, душой изболелся по району-то раз уж так невтерпеж стало…

— Голосуй!..

Немного времени отняла передача дел — принял новый секретарь печать, несколько комплектов незаполненных партдокументов, ключи от сейфа — вот и вся передача. Шатров заглянул в ящики стола — не оставил ли чего — равнодушным, спокойным взглядом окинул последний раз кабинет, вяло вздохнул:

— Признаться, надоел мне этот район. Рад, что уезжаю. Ну, счастливо тебе поработать. — Он улыбнулся с еле скрываемой иронией. И уже в дверях добавил — Квартиру постараюсь долго не задерживать.

Обидно за земляков — как могло случиться, что этот холодный, равнодушный человек целых шесть лет руководил районом!.. Сергей Григорьевич прошелся по кабинету — противно было даже садиться за стол после Шатрова. Настежь распахнул все окна — пусть ветерок разгонит кабинетную затхлость. Потом вызвал помощника, приказал собрать аппарат райкома и принести ему список сотрудников.

Сошлись все, оглядел — кроме завпартучетом, никого из старых работников не осталось, все новенькие. Каждому посмотрел в глаза.

— Ну что ж, товарищи! — начал он. — Нам с вами работать — давайте знакомиться, давайте сообща думать, как район поднимать. Прошу высказывать свои мнения.

Никто не шевельнулся.

— Ну, смелее…

Наконец, скрипнув протезом, поднялся мужчина, одних примерно лет с Сергеем, аккуратно причесанный на пробор.

— Фамилия моя Комов, — представился он, глядя прямо в глаза новому секретарю. — Работаю я заведующим сельхозотделом. В райкоме работаю недавно, году еще нет, но мне кажется, что коллектив у нас здоровый, работать может. И если бы прежнее руководство держало бы правильное направление, то мы бы не имели таких печальных результатов на сегодняшний день.

— Вы в армии где служили? — перебил его Новокшонов.

— Я? На Волховском фронте был, под Ленинградом воевал.

— В каких родах войск?

— В каких? В этих… в общевойсковых.

— Кем?

— Интендантом полка был.

— А до войны?

— До войны? До войны я был заведующим торговым отделом райпотребсоюза в Новосибирской области. А сюда приехал с женой — она у меня здешняя.

— Ясно, — кивнул Сергей Григорьевич. — Продолжайте.

— Так вот, я говорю, — уже не так бойко продолжал Комов. — Коллектив у нас работоспособный. И мы надеемся, что новое руководство правильно и до конца использует силы и способности нашего коллектива.

Потом выступал заведующий отделом пропаганды, лысеющий шатен с добродушным лицом и мягкими манерами, внимательный, настойчиво последовательный; заведующая парткабинетом, несколько рассеянная, кое-как причесанная пожилая женщина. Выступала еще и еще — пропагандисты, инструкторы. Но никто конкретных мыслей не высказал — толклись вокруг «оформления и своевременного представления в райком протоколов первичными парторганизациями…»

Когда все разошлись, Сергей Григорьевич недовольно зашагал по кабинету — не нравился ему коллектив. Без кругозора работники, без инициативы, какие-то пришибленные. «Посмотрим, кто как справится с первым заданием»… Сегодня всех до одного разослал он в колхозы. Решил проверить, кто на что способен. Поставил только главную задачу — колхозы всеми имеющимися у них средствами должны начать уборку. Вот и все. Инструктажа не дал.

С чего все-таки начинать? Где нащупать главный рычаг, ухватившись за который можно было бы круто повернуть все дела в районе?.. Вот Данилов Аркадий Николаевич… Он бы сумел повернуть район без треска, но круто и жестко. Новокшонов не боялся перегибов. Он боялся другого — вдруг не хватит у него запала довести начатое до конца? И еще мелочи. Как бы не раствориться в них.

Кажется, вот с чего надо начинать — это пойти к женщинам, к старикам, к инвалидам войны, рассказать честно о создавшейся в районе обстановке и попросить помощи. Собственно, не помощи — помогать-то некому! — а быть хозяевами своего хлеба, еще раз напрячь свои силы, убрать хлеб, не дать осыпаться ему на полосах… Сергей Григорьевич вызвал помощника, приказал созвать членов бюро райкома и пригласить редактора районной газеты, а сам сел за стол, пододвинул пачку бумаги.

Через час, когда он размашисто дописывал пятую страницу, члены бюро вошли в кабинет. «Не по-армейски собираются», — отметил, не поднимая головы, Сергей Григорьевич. Когда все расселись, Новокшонов поставил последнюю точку. Перебирая исписанные страницы и походя расставляя кое-где запятые, он сказал буднично, словно много лет проработал с этими людьми и привык к тому, что его мысли они понимают с полуслова:

— Давайте примем вот какое обращение. Я сейчас прочту проект. — Он еще раз перебрал листки желтоватой бумаги. — «Ко всем колхозницам и колхозникам, пенсионерам и инвалидам войны, ко всему населению района! — начал он скороговоркой. — Дорогие товарищи! Кончилась война одна из самых страшных и самых опустошительных войн в истории человечества. Война кончилась там, на фронте, но она не кончилась у нас, в тылу. Мы с вами по-прежнему находимся на фронте, на хлебном фронте, товарищи!.. — Голос нового секретаря накалялся. Он читал, сам зажигаясь пафосом обращения и желая зажечь членов бюро. — …В ваших руках, товарищи, судьба страны: уберете урожай, значит, миллионы людей получат по своим карточкам те сотни граммов хлеба, которыми они живут, не уберете — голод, неминуемый спутник всех предыдущих войн, охватит страну — голод, от которого пухнут дети, умирают старики, нависнет над народом, протянет свою костлявую руку к нашему горлу…»

Обращение было непривычным, не казенным, написанным профессиональной рукой, а горячим, идущим от сердца к сердцу. Приняли его без возражений, единодушно.

— Вы сможете к утру отпечатать листовку с этим текстом? — спросил Сергей Григорьевич редактора.

Немолодая женщина со следами былой красоты, до сих пор еще старательно поддерживаемой обильным слоем косметических средств, отвернула обшлаг синего жакета, посмотрела на часы.