Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Делль Виктор Викторович

Порой, если не удавалось рассмотреть цену на ярлыке, девушка спрашивала. Лева стеснялся.

– Зачем? Ведь мы не будем покупать.

– Посмотришь, какие у меня будут красивые вещи, когда я начну зарабатывать сама! У меня в комнате все будет только красивое. И буду спрашивать, ничего особенного. Продавцу не трудно ответить.

Сегодня, зимним вечером, в туманной дали за стеклом витрины казались какими-то неестественными, не живыми и вещи и профиль продавца.

Продавец, старый, бывалый человек, знал в своей жизни много произведений большого искусства. Он любил настоящие вещи и понимал в них толк. Его тянуло к молодой красивой девушке, которая, он отлично знал, не может ничего купить. Старый бездетный холостяк. В его чувстве к незнакомой девушке было что-то отцовское. Он и в молодости был не навязчив. Будь Диана, как он поэтично-старомодно звал для себя девушку, чуть посмелее, он рассказал бы ей так много замечательных историй о прекрасных вещах, которые он видел и любил когда-то, любит и сейчас. И только. Больше ему ничего не нужно.

Краем глаза он заметил девушку. Сегодня он осмелится. Он расскажет Диане о «Кохиноре – горе Света», о «Санси», об «Орлове» и «Полярной Звезде», и о самом крупном алмазе в мире – три тысячи тридцать пять каратов! – совсем недавно, в 1905 году, найденном в Африке. Э, камни не старятся, как люди! Расскажет о чудесной, мучительно-трудной работе гранильщиков. Их имена кое-как помнят лишь специалисты, потому что деньги ценятся выше искусства… А ведь только от гранильщика зависит красота камня, созданного слепой природой бесформенным куском, облепленным неблагородной породой.

Может быть, сейчас она войдет.

Нет. Прошла мимо!..

– Сегодня я весь день думала об этом.

– Я тоже.

– Но ты еще не мог быть уверен.

– Ты свое дело знаешь, Фань, – без лести возразил брат. – Я знал, ты не ошиблась.

Молодые Кацманы были сдержаны, немногословны, особенно если дело касалось чего-то серьезного. Это было результатом тяжелых лет раннего детства, проведенного в скитаниях эвакуации, следствие полуголодной, беспорядочной жизни среди чужих, когда мать, разрываясь между работой, очередями и добыванием продуктов, была вынуждена оставлять своих маленьких в одиночестве на долгие дни.

– Ну, – начал Лева перед громадой Центрального театра Советской Армии.

– Стой, – перебила сестра. – Не торопись. Это слишком важно. Не нужно сбивать друг друга. Понимаешь? Нельзя подсказывать. Я написала, на кого думаю. Пиши и ты. У тебя есть бумага и ручка?

3

Совпадение имени их не поразило.

Они обошли театр кругом и поднялись по широким ступеням. Среди колонн пусто, пьеса уже началась. С площади они казались молодыми людьми, пришедшими на свидание.

– Он просыпал, – сказал Лева. – Потому что на него это похоже. Потому что кроме некому. Потому что мы не сговаривались. Ты здорово придумала, Фань!

– В институте говорят, что на приисках бывают кражи, – сказала сестра. – Он приезжает в Москву торговать краденым. Я помню: каждый раз, когда он приезжает, он возится и пыхтит в ванной. Я очень помню! – Фаня первый раз повысила голос.

– Ловко придумано! – с яростью подхватил Лева. – Он боялся держать золото на себе. Умыться с дороги! За ним пришли бы к нам, и он свалил бы на маму. Мерзавец!

– Жаба! – сказала сестра.

Они замолчали. Брат неловко взял девушку под руку:

– Не проговорись маме.

– Ты дурак, Левка!

– Ладно. Я хотел сказать, что он ее брат.

– А твой дядя.

– Я в этом не виноват.

– И мы с мамой тоже.

– Мне он всегда был отвратителен с его разговорами.

– И маме тоже.

Издали показалось бы, что они спорят. Они спустились и пошли к дому.

– Нужно кончать работу.

– Сегодня кончим.

– Как хорошо, что мы это придумали!

– Очень хорошо!

Пропуская троллейбус, они остановились на площади.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросил Лева.

– О папе. Когда его мучили, другие служили фашистам. Такие… – быстро ответила девушка.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– И я думал об этом, – сказал Лева.

Брат и сестра были очень близки, зачастую их мысли совпадали, и они любили совпадения. Отца они не помнили. Для них Исаак Кацман стал символом всего лучшего, всего высокого. О нем они говорили и думали без боли, с гордостью.

– Что он сделал бы на нашем месте? – спросил Лева, когда они вошли в свой двор.

Когда слово «он» произносилось ими с особенной, им понятной интонацией, это значило: отец. В трудных случаях, судя о себе или о других, они умели привлекать «его» и обсуждали, как поступил бы «он».

– Он не задумывался бы и не медлил, – ответила сестра.

– Куда мы пойдем?

– В милицию.

– Да, только не нашего района. Ведь он живет не в Москве. Нужно пойти в главную.

– Да, – согласилась Фаня. – Но завтра я не могу.

– А мне удобно.

– Иди ты в первый раз. Наверное, одного разговора будет им мало. Второй раз мы пойдем вместе.

Они очень энергично работали и все кончили к часу ночи. Мать не заметила ничего необычного в поведении детей.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

С заснеженного таежного аэродрома, обслуживающего местную авиалинию, Нестеров проехал в Сендунское отделение милиции и через два часа задал первый традиционный вопрос арестованному Окуневу Александру Ивановичу:

– Что, в дополнение ранее данных вами показаний, вы имеете сообщить по предъявляемому вам обвинению?

– Ничего, – хмуро и решительно ответил Окунев. – Запишите, что я протестую против незаконного содержания меня под арестом. Обвинения не признаю.

– Не признаете?

– Нет. Эх, – Окунев пошевелил плечами и зло уставился на Нестерова, – знаете, гражданин следователь, встретились бы мы с вами в сторонке, я бы вам… рассказал!..

Нестеров рассмеялся и возразил:

– Ну, Окунев, быть может, и в сторонке вы со мной не справились бы! Вы вот мне лучше объясните, что вы делали в Н-ке? Да, в Н-ке, где вы были в этом году дважды. Сначала двенадцатого августа, а потом шестнадцатого?

Наглое выражение исчезло с лица Окунева, но ответил он без запинки:

– Виделся с братом.

– С каким братом?

– С Гавриилом.

– А что он делает в Н-ке?

– Работает.

– А зачем ваша жена Антонина Филатовна ездила в Г-ты одиннадцатого августа?

– Я этого не знаю, – запнулся Окунев. – Не знаю, куда она ездила.

– А кто такой Сергиенко?

– Сергиенко?

– Да. Сергиенко.

– Как его зовут? – спросил Окунев, пытаясь сообразить, что следователь знает о посылке, отправленной им под выдуманным именем Сергиенко в Г-ты.

– Смотрите, – предложил Нестеров, показывая Окуневу сопроводительный адрес к посылке, полученной Антониной Окуневой в Г-тах. – Это ваш почерк. Это вы, назвавшись Сергиенко, отправили в Г-ты на имя вашей жены посылку с краденым золотом.

– Нет, – отрекся Окунев.

– Нет? А эту телеграмму, которую ваша жена, получив посылку, отправила за подписью «Маша» на имя вашего брата Гавриила Окунева в Н-к, вы видели? – спросил Нестеров, показав Окуневу копию условной телеграммы.

– Нет, – упорствовал Окунев.

– Гражданка Пупченко утверждает, что эту телеграмму она дала вам в руки, когда вы были у брата в Н-ке.

– Не знаю никакой Пупченко.

– Вспомните. Ее зовут Марья Алексеевна. Ее вы сватали вашему брату. Квартирная хозяйка вашего брата в Н-ке. Тоже не помните?

– Ее знаю, а телеграммы не видел. Брата спрашивайте, ему телеграмма.

«Брата? – думал Нестеров. – Брата, который исчез неизвестно куда… Так…» И он сказал Окуневу:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Вы мне советуете спросить вашего брата? Спросить Гавриила Ивановича Окунева? А что он мне ответил бы, по вашему мнению, если бы?..

Несомненно, в лице Окунева был страх, страх сидел в желваках под оттопыренными ушами, в скошенном взгляде, в линии тонких сжатых губ. Особенный страх…