Унесенные ветром - Маргарет Митчелл

Мамушка вдруг выпрямилась, исполненная чувства собственного достоинства.

– Я ведь вольная, мисс Скарлетт. И никуда вы меня не пошлете, ежели я сама не захочу. А в Тару я поеду, когда вы со мной поедете. Не оставлю я дите мисс Эллин одну, и ничто на свете меня не принудит. Да и внука мисс Эллин я не оставлю, чтобы всякая там падаль воспитывала его. Здесь я сейчас живу, здесь и останусь!

– Я не позволю тебе жить в моем доме и грубить капитану Батлеру. А я выхожу за него замуж, и разговор окончен.

– Нет, тут еще много можно сказать, – медленно возразила Мамушка, и в ее выцветших старых глазах загорелся воинственный огонек. – Да только ни в жисть я не думала, что придется говорить такое родной дочери мисс Эллин. Но вы уж, мисс Скарлетт, меня выслушайте. Вы ведь всего-то навсего мул в лошадиной сбруе. Ну, а мулу можно надраить копыта и начистить шкуру так, чтоб сверкала, и всю сбрую медными бляхами разукрасить, и в красивую коляску впрячь… Только мул все одно будет мул. И никого тут не обманешь. Так вот и вы. У вас и шелковые-то платья есть, и лесопилки, и лавка, и деньги, и изображаете-то вы из себя бог знает что, а все одно – мул. И никовошеньки-то вы не обманете. И этот Батлер – он хоть и хорошей породы, и такой весь гладкий и начищенный, как скаковая лошадь, а он тоже, как и вы, – мул в лошадиной сбруе. – Мамушка проницательно смотрела на свою хозяйку. Скарлетт же, дрожа от обиды, слова не могла выговорить. – И ежели вы сказали, что хотите замуж за него выйти, вы и выйдете, потому как вы такая же упрямая, как ваш батюшка. Только запомните вот что, мисс Скарлетт: никуда я от вас не уйду. Останусь тут и посмотрю, как оно все будет.

И не дожидаясь ответа. Мамушка повернулась и вышла с таким зловещим видом, словно последние слова ее были: «Встретимся мы… Встретимся мы при Филиппах!»[31].

Во время медового месяца, который Скарлетт с Реттом проводили в Новом Орлеане, она пересказала ему слова Мамушки. К ее удивлению и возмущению, услышав про мулов в лошадиной сбруе, Ретт рассмеялся.

– В жизни не слыхал, чтобы столь глубокая истина была выражена так кратко, – заметил он. – Мамушка – умная старуха, вот ее уважение и расположение мне хотелось бы завоевать, а таких людей на свете немного. Правда, если в ее глазах я мул, то едва ли сумею этого добиться. Она даже отказалась от десятидолларового золотого, который я в пылу жениховских чувств хотел ей после свадьбы подарить. Редко мне встречались люди, которых не мог бы растопить вид золота. А она посмотрела на меня в упор, поблагодарила и сказала, что она – не вольноотпущенная и мои деньги ей не нужны.

– Почему она так распалилась? И почему вообще все кудахчут по поводу меня, точно куры? Это мое дело, за кого я выхожу замуж и как часто я выхожу. Я, к примеру, всегда интересовалась только собственными делами. Почему же другие суют нос в чужие дела?

– Кошечка моя, люди могут простить почти все – не прощают лишь тем, кто не интересуется чужими делами. Но почему ты пищишь, как ошпаренная кошка? Ты же не раз говорила, что тебе безразлично, что люди болтают на твой счет. А на деле как получается? Ты знаешь, что не раз давала пищу для пересудов по разным мелочам, а сейчас, когда речь идет о таком серьезном вопросе, сплетни вполне естественны. Ты же знала, что пойдут разговоры, если ты выйдешь замуж за такого злодея, как я. Будь я человеком безродным, нищим, люди отнеслись бы к этому спокойнее. Но богатый процветающий злодей – это, уж конечно, непростительно.

– Неужели ты не можешь хоть когда-нибудь быть серьезным!

– Я вполне серьезен. Людям благочестивым всегда досадно, когда неблагочестивые цветут как пышный зеленый лавр. Выше головку, Скарлетт, разве ты не говорила мне как-то, что хочешь, быть очень богатой, прежде всего чтобы иметь возможность послать к черту любого встречного и поперечного? Вот ты и получила такую возможность.

– Но ведь тебя первого я хотела послать к черту, – сказала Скарлетт и рассмеялась.

– И все еще хочешь?

– Ну, не так часто, как прежде.

– Можешь посылать к черту всякий раз, как захочется.

– Радости мне это не прибавит, – заметила Скарлетт и, нагнувшись, небрежно чмокнула его. Черные глаза Ретта быстро пробежали по ее лицу, ища в ее глазах чего-то, но так и не найдя, он отрывисто рассмеялся.

– Забудь об Атланте. Забудь о старых злых кошках. Я привез тебя в Новый Орлеан развлекаться и хочу, чтобы ты развлекалась.

Часть 5

Глава XLVIII

И Скарлетт действительно развлекалась – она не веселилась так с довоенной весны. Новый Орлеан был город необычный, шикарный, и Скарлетт, точно узник, приговоренный к пожизненному заключению и получивший помилование, с головой погрузилась в удовольствия. «Саквояжники» выкачивали из города все соки, многие честные люди вынуждены были покидать свои дома, не зная, где и когда удастся в очередной раз поесть; в кресле вице-губернатора сидел негр. И все же Новый Орлеан, который Ретт показал Скарлетт, был самым веселым местом из всех, какие ей доводилось видеть. У людей, с которыми она встречалась, казалось, было сколько угодно денег и никаких забот. Ретт познакомил ее с десятком женщин, хорошеньких женщин в ярких платьях, женщин с нежными руками, не знавшими тяжелого труда, женщин, которые над всем смеялись и никогда не говорили ни о чем серьезном или тяжелом. А мужичины – с какими интереснейшими мужчинами она была теперь знакома! И как они были непохожи на тех, кого она знала в Атланте, и как стремились потанцевать с нею, какие пышные комплименты ей отпускали, точно она все еще была юной красоткой.

У этих мужчин были жесткие и дерзкие лица, как у Ретта. И взгляд всегда настороженный, как у людей, которые слишком долго жили рядом с опасностью и не могли позволить себе расслабиться. Казалось, у них не было ни прошлого, ни будущего, и они вежливо помалкивали, когда Скарлетт – беседы ради – спрашивала, чем они занимались до того, как приехать в Новый Орлеан, или где жили раньше. Это уже само по себе было странно, ибо в Атланте каждый уважающий себя пришелец спешил представить свои верительные грамоты и с гордостью рассказывал о доме и семье, вычерчивая сложную сеть семейных отношений, охватывавшую весь Юг.

Эти же люди предпочитали молчать, а если говорили, то осторожно, тщательно подбирая слова. Иной раз, когда Ретт был с ними, а Скарлетт находилась в соседней комнате, она слышала их смех и обрывки разговоров, которые для нее ничего не значили: отдельные слова, странные названия – Куба и Нассау в дни блокады, золотая лихорадка и захват участков, торговля оружием и морской разбой, Никарагуа и Уильям Уокер[32], и как он погиб, расстрелянный у стены в Трухильо. Однажды, когда она неожиданно вошла в комнату, они тотчас прервали разговор о том, что произошло с повстанцами Квонтрилла[33], – она успела услышать лишь имена Фрэнка и Джесси Джеймса.

Но у всех ее новых знакомых были хорошие манеры, они были прекрасно одеты и явно восхищались ею, а по тому – не все ли ей равно, если они хотят жить только настоящим. Зато ей было далеко не все равно то, что они – друзья Ретта, что у них большие дома и красивые коляски, что они брали ее с мужем кататься, приглашали на ужины, устраивали приемы в их честь. И Скарлетт они очень нравились. Когда она сказала свое мнение Ретту, это немало его позабавило.

– Я так и думал, что они тебе понравятся, – сказал он и рассмеялся.

– А почему, собственно, они не должны были мне понравиться? – Всякий раз, как Ретт смеялся, у нее возникали подозрения.

– Все это люди второсортные, мерзавцы, паршивые овцы. Они все – авантюристы или аристократы из «саквояжников». Они все нажили состояние, спекулируя продуктами, как твой любящий супруг, или получив сомнительные правительственные контракты, или занимаясь всякими темными делами, в которые лучше не вникать.

– Я этому не верю. Ты дразнишь меня. Это же приличнейшие люди…

– Самые приличные люди в этом городе голодают, – сказал Ретт. – И благородно прозябают в развалюхах, причем я сомневаюсь, чтобы меня в этих развалюхах приняли. Видишь ли, прелесть моя, я во время войны участвовал здесь в некоторых гнусных делишках, а у людей чертовски хорошая память! Скарлетт, ты не перестаешь меня забавлять. У тебя какая-то удивительная способность выбирать не тех людей и не те вещи.

– Но они же твои друзья!

– Дело в том, что я люблю мерзавцев. Юность свою я провел на речном пароходике – играл в карты, и я понимаю таких людей, как они. Но я знаю им цену. А вот ты, – и он снова рассмеялся, – ты совсем не разбираешься в людях, ты не отличаешь настоящее от дешевки. Иной раз мне кажется, что единственными настоящими леди, с которыми тебе приходилось общаться, были твоя матушка и мисс Мелли, но, видимо, это не оставило на тебе никакого следа.