Сочинения - Виктор Гюго

Свойство лицемерия – обольщать себя надеждой. Лицемер всегда выжидает. Лицемерие – не что иное, как надежда злодея; в основе этого самообмана лежит превратившаяся в порок добродетель.

Как. ни странно, но лицемерию не чужда доверчивость.

Лицемер доверяется бесстрастию, которое заключено в неведомом и которое допускает зло.

Клюбен вглядывался в пространство.

Положение было безнадежное, но в этой черной душе теплилась надежда.

Клюбен уверял себя, что после тумана, который держался так долго, корабли, лежавшие в дрейфе или стоявшие на якоре, возобновят путь и, вероятно, на горизонте появится какое-нибудь судно.

И правда, вдруг показался парус.

Он шел с востока на запад.

Корабль приближался, стали видны его очертания. Он был оснащен, как шхуна, с одной мачтой, бушприт у него лежал почти горизонтально. То был куттер.

Не пройдет и получаса, как он будет рядом с Дуврскими скалами.

Клюбен решил: «Я спасен».

В такие минуты человек думает лишь о своем спасении.

Может быть, это иностранный парусник. Кто знает, а вдруг это судно контрабандистов и идет оно в Пленмон? Кто знает, а вдруг ведет его сам Бласкито? В таком случае сохранена не только жизнь, но и богатство. Встреча на Дуврском утесе ускорит развязку, избавит его от ожидания в заколдованном доме и завершит опасное предприятие здесь, в открытом море, – какая счастливая случайность!

Страстная вера в успех вновь охватила его темную Душу.

Удивительно, как легковерны бывают негодяи, уповая на то, что им суждена удача.

Теперь оставалось сделать одно.

Силуэт Дюранды, застрявшей в скалах, сливался с их силуэтами, теряясь в зубчатых очертаниях; она представляла собой неясное, расплывчатое пятно и при свете меркнущего дня не могла привлечь внимания проходящего мимо судна.

Но человеческая фигура, которая стоит на вершине утеса, резко чернея на бледном сумеречном небе, и подает, сигналы бедствия, несомненно будет замечена. За погибающим пошлют лодку.

Утес «Человек» находится всего лишь в двухстах саженях. Доплыть до него было просто, взобраться на площадку нетрудно.

Нельзя было терять ни минуты.

Дюранда наскочила на риф носовой частью, и надо было прыгать с задравшейся кверху кормы, то есть именно с того места, где и стоял Клюбен.

Прежде всего он бросил лот и убедился, что под кормой очень глубоко. Микроскопические раковины корненожек и полицистиний, приставшие к смазке лота, не были повреждены, что указывало на глубину пещер в скалах, где вода всегда спокойна, даже при самом сильном волнении на поверхности.

Клюбен скинул одежду и оставил ее на палубе. На паруснике найдется для него другая.

Не снял он только кожаного пояса.

Раздевшись, он провел рукой по поясу, проверил, хорошо ли он застегнут, ощупал железную табакерку, потом быстрым, испытующим взглядом наметил направление, которого надо было держаться среди волн и подводных скал, чтобы доплыть до утеса «Человек», и, бросившись вниз головою, нырнул в море.

Он падал с большой высоты и нырнул глубоко.

Он ушел далеко под воду, коснулся дна, обогнул подводные скалы и оттолкнулся, чтобы подняться на поверхность.

И тут почувствовал, что кто-то схватил его за ногу.

Книга седьмая

Задавать вопросы книге – неосторожность

I. Жемчужина на дне бездны

Через несколько минут после краткого разговора со сьером Ландуа Жильят уже был в Сен-Сансоне.

Его волнение перешло в мучительное беспокойство. Что же там случилось?

Сен-Сансон гудел, как потревоженный улей. Люди высыпали на улицу. Женщины ахали. Несколько жителей порта, очевидно, что-то рассказывали, размахивая руками; их обступили слушатели. Доносились слова: «Вот беда!» Но, многие усмехались.

– Жильят никого не расспрашивал. Не в его характере было задавать вопросы. К тому же он был слишком озабочен, чтобы заговаривать с посторонними. Не доверяя россказням, он предпочитал узнать все сам и направился прямо к «Приюту неустрашимых».

Он был так взволнован, что даже не побоялся войти в дом.

Впрочем, дверь нижней залы, выходившая на набережную, была открыта настежь. У входа толпились мужчины и женщины. Входили все. Вошел и он.

Остановившись на пороге, он увидел у дверей сьера Ландуа, который сказал ему вполголоса:

– Вы, конечно, уже знаете, что случилось?

– Нет, – ответил Жильят.

– Мне не хотелось кричать на всю улицу, каркать о беде, как ворон.

– В чем же дело?

– Погибла Дюранда.

Зала была полна народа.

Собравшиеся стояли кучками и тихо переговаривались, словно в комнате больного.

Все, кто здесь был, соседи, прохожие, любопытные, праздношатающиеся, топтались у дверей в какой-то нерешительности, не проходя в комнату, – там сидела, обливаясь слезами, Дерюшетта, а рядом с ней стоял месс Летьери.

Старик прислонился к перегородке; его матросская шапка сползла на брови; прядь седых волос свисла на щеку. Он молчал. Его руки были недвижны, грудь, казалось, не дышала. Он производил впечатление вещи, приставленной к стене.

Чувствовалось, что это человек конченный. С утратой Дюранды Летьери утратил и смысл жизни. Была у него родная душа в море, и душа эта загублена. Что же-делать? По утрам вставать, по вечерам ложиться, не ждать больше Дюранду, не видеть, как она отплывает, как возвращается. Да стоит ли доживать остаток дней своих без цели? Есть, пить, ну, а дальше?

Венцом трудов этого человека было чудесное творение, венцом самопожертвования и упорства – прогресс. И вот прогресса как не бывало, чудесное творение мертво. Протянуть еще несколько бесплодных лет – к чему? Отныне ему нечего делать.

В таком возрасте жизнь не начинают заново: кроме того, он разорен. Несчастный старик!

Плачущая Дерюшетта сидела на стуле около месса Летьери, сжимая в своих руках его руку. Ее пальцы сплелись на его судорожно стиснутом кулаке. Оба были удручены, но по разному. Сплетенные пальцы выражали надежду, судорожно сжатый кулак безнадежность. Месс Летьери не отнимал руку, не противился Дерюшетте. Он был безучастен. В нем чуть теплилась жизнь, как в тех, кого поражает молния.

Порой пропасть, разверстая перед вами, выхватывает вас из среды живых. Вы не замечаете, не видите людей, которые снуют по вашей комнате. Они рядом, но они так далеки от вас! Вы для них непостижимы, они же вам чужды. Счастье и горе не уживаются; отчаявшийся держится в стороне от других людей, он почти не сознает их присутствия, он теряет ощущение собственного «я»; он, созданный из плоти и крови, уже не чувствует себя реальным существом; ему кажется, будто он видит себя во сне.

Именно такое душевное состояние и отражалось во взгляде месса Летьери.

Посетители перешептывались, обмениваясь новостями. Вот какие были сведения:

Накануне, незадолго до захода солнца, Дюранда, застигнутая туманом, наскочила на Дуврский риф. Весь экипаж и пассажиры спаслись на баркасе, кроме капитана, не пожелавшего покинуть пароход. Шквал, налетевший с юго-запада после тумана, вторично чуть было не потопил их и не унес в открытое море, далеко от Гернсея. Однако ночью им посчастливилось?

они встретили корабль «Кашмир», который их подобрал и доставил в порт Сен-Пьер. Все произошло по вине рулевого Тангруйля, которого теперь посадили в острог. Клюбен же проявил истинное величие духа.

Лоцманы, – а их собралось тут немало, – произносили слова «Дуврский риф» с каким-то особенным выражением.

«Ночлег незавидный!» – сказал кто-то.

На столе лежали компас, кипа судовых журналов и тетрадей; очевидно, это были компас и документы с Дюранды, все что Клюбен передал Энбранкаму и Тангруйлю, когда отчаливал баркас. Прекрасный образец самоотверженности человека спасающего в свой предсмертный час даже ненужные теперь бумаги; маленькая подробность, полная величия; возвышенное. самоотреченье.

Все единодушно восхищались Клюбеном и единодушно уповали на его спасение. Парусник «Шильтиль» прибыл на несколько часов позже «Кашмира», он-то и принес свежие новости. Парусник провел сутки в тех же водах, что и Дюранда пережидая туман и лавируя во время бури. Шкипер «Шильтиля» находился среди присутствующих.

Когда Жильят входил в комнату, шкипер как раз начал рассказывать мессу Летьери о происшедшем. Его рассказ был настоящим рапортом. Под утро, когда буря затихла и сменилась благоприятным ветром, среди открытого океана вдруг послышалось мычанье. Звуки, обычные на пастбищах, раздавшись над водным простором, поразили шкипера «Шильтиля» – он направил судно в ту сторону. И в Дуврских скалах он увидел Дюранду Море утихло настолько, что ему удалось приблизиться. Он окликнул покинутое судно. В ответ он услышал только рев быков, захлебывающихся в трюме. Шкипер «Шильтиля» был убежден, что на Дюранде не осталось ни души. Пароход, потерпевший крушение, держался великолепно и несмотря на неистовый шторм, Клюбен вполне мог провести там ночь. Такой человек легко не сдается. На Дюранде его не было следовательно, он спасся. Много шлюпов и люгеров из Гранвиля и Сен-Мало, выбравшись из тумана накануне вечером должны были пройти вблизи Дуврского рифа. Какой-нибудь и подобрал, очевидно, капитана Клюбена. Нельзя забывать, что баркас Дюранды, покидая тонущий пароход, был переполнен и, следовательно, подвергался большой опасности, лишний человек мог бы его перегрузить и потопить, – конечно, это и заставило капитана Клюбена принять решение остаться на разбитом пароходе; но, выполнив свой долг, капитан Клюбен, несомненно, воспользовался помощью проходившего мимо корабля. Можно быть героем, но не нужно быть глупцом. Предполагать самоубийство было бы просто нелепо, ведь Клюбен безупречен. Преступник, разумеется, Тангруйль, а отнюдь не Клюбен. Все это звучало убедительно; шкипер «Шильтиля» был видимо, прав, и все с минуты на минуту ждали появления Клюбена. Даже решили его качать.