Цикл «Аратта». Книги 1-7 - Мария Васильевна Семенова

Саарсан кивнул в сторону стены сада, за которой, как было прекрасно известно наместнику, находилась обрывистая скала — та самая, по которой накхи забрались в крепость.

— Я покоряюсь, — через силу прохрипел воевода. — Если ты клянешься, что не причинишь вреда…

— Я не воюю с Араттой, — перебил его Ширам. — Я лишь восстанавливаю справедливость.

Глава 8

Урок правосудия

Главная башня Двары, казавшаяся неприступной с берега, вблизи выглядела еще мощнее. Уже несколько веков она охраняла этот город рыбаков и торговцев. Сложенная из дикого замшелого камня, она была в шесть человеческих ростов высотой. Меж зубцов мелькали головы в шлемах — запершиеся в твердыне воины готовились к бою.

«Может, сходить поговорить с ними? — раздумывал Хаста, осторожно наблюдая за осажденными из-под арки выбитых ворот окружающей башню стены. — Впрочем, если они не послушали собственного воеводу…»

Хаста поежился и поглубже зашел под арку — сюда-то стрела точно не долетит.

— Прячешься? — раздалось у него над ухом.

Жрец оглянулся и увидел перед собой Ширама. Косу тот уже заплел и выглядел как обычно. За его спиной темнели плащи воинов. Саарсан сейчас казался возбужденным, даже радостным, но Хаста уже знал, что означает такая радость.

— Хочешь убить их? — без обиняков спросил он.

— Да. Я предложил им присягнуть на верность Аюру и призвал Исварху в свидетели, что не причиню никому из них вреда. Но они только посмеялись сверху. Теперь я хочу посмеяться.

— Послушай…

— Они сказали, что никогда не склонятся перед накхом, а на мои клятвы им плевать! Стало быть, они не желают служить законному государю и не уважают Исварху. Они бунтовщики. Ты знаешь, как накхи карают бунтовщиков?

Хаста тяжело вздохнул.

— Дай им время разобраться, — тихо попросил он.

— Зачем? — удивился саарсан. — За всякое преступление должно быть справедливое воздаяние. Хочешь, я расскажу тебе, как отец учил меня вершить правосудие?

— О нет!

— А я все же расскажу. Тебе будет полезно узнать это.

Ширам глядел на башню не отрываясь и, кажется, готов был рассказать свою повесть бревенчатому своду арки, створкам ворот, что валялись в пыли, — но более всего обороняющимся сторонникам Кирана.

— Мне было тогда около девяти лет. Отец разбудил меня глубокой ночью и велел одеваться. Он сказал, что желает кое-чему меня научить. Я не удивился — отец часто будил меня среди ночи. Порой бросал глиняные шары, так что я в конце концов научился уворачиваться от них не просыпаясь… Но я не о том. В ту ночь мы с небольшим отрядом отправились к одной из наших башен. Я уже не помню, что там произошло, — да отец и не рассказывал. Он лишь сказал: «Изменяют только свои. Чужак может навредить, враг — убить, но изменить…»

— Да-да, я понял, — желая поскорее закончить этот разговор, закивал Хаста.

— Не смей перебивать. Так вот… Мы ехали всю ночь. Когда приехали к той башне, уже рассвело. Но мы не стали идти на приступ, хотя ворота были заперты и мостки убраны. Оставив наблюдателей, мы спустились вниз, на равнину, и начали кого-то искать в лесу. Наконец мы наткнулись на ветхую хижину углежогов. Рядом с ней сидел, переводя дух, словно после долгого бега, молодой мужчина. При виде нас он громко вскрикнул, вскочил и снова бросился бежать. Он прыгал между камней и деревьев, словно олень, но все впустую — ни одному оленю не удавалось уйти от моего отца… — Взгляд Ширама затуманили воспоминания. — Странный то был человек, я таких и доныне не видал. Он был с головы до пят разукрашен извивающимися полосами, похожими на водовороты или вихри, — должно быть, колдун, а может, раб из далеких земель или то и другое…

— А знаешь… — начал было Хаста, однако прикусил язык.

— Его схватили и притащили к башне, — не слушая его, продолжал Ширам. — Отец потребовал открыть ворота и опустить мостки. Но там, как вот сейчас, решили биться до последнего. Тогда отец вытащил клинок и отрубил раскрашенному пясть, а его воин прижег рану. Я до сих пор помню, как тот колдун заорал. Но башня молчала. Затем отец отрубил ему руку по локоть. Потом глянул на меня, дал мне свой меч и приказал отрубить пленнику кисть другой руки. Прежде я никогда такого не делал. Я глядел на этого человека — он уже, кажется, ничего не чувствовал и не соображал. Он пытался упасть, но пара крепких воинов держали его. Кровь сочилась из прижженной раны, и он кричал так, словно с криком из него выходила душа. Меня замутило от запаха горелой плоти, но я не мог оторвать от него взгляда. Должно быть, я стоял и смотрел слишком долго, потому как отец отвесил мне тяжелую затрещину и крикнул: «Руби!» Я взмахнул мечом и на выдохе ударил, как много раз до этого по кабаньей туше. Пясть осталась в руке у державшего его воина. Второй воин тут же ткнул факелом в рану. Но раскрашенный, кажется, уже не заметил этого — продолжал себе кричать. Затем он наконец умолк, и его бросили со скалы в поток. Отец кинул отсеченную мной пятерню вслед убитому. И тут из башни кто-то прыгнул прямо в пропасть, в бурлящую внизу реку… Вскоре после этого осажденные спустили мостки и открыли ворота. Отец вошел в башню. Он казнил всех, кто был там, и воинов, и рабов, но их он убил быстро. И все твердил: «Воздаяние! Воздаяние!»

— Но что там произошло? — спросил Хаста, в котором отвращение боролось с любопытством.

— Не знаю. — Ширам пожал плечами. — Отец не говорил, а я не спрашивал. У нас не принято задавать пустые вопросы. Все, что отец желал мне показать, он показал.

— Да уж… — Хаста покачал головой. — Но зачем ты мне все это рассказал?

— Чтобы объяснить, что воздаяние неизбежно. Эти в башне признали владыкой мятежника Кирана, который пытался сжечь нас с тобой в столице. Мы накормим их тем, чем они накормили нас.

Ширам обернулся к воинам, под укрытием стены терпеливо ожидающим его приказов:

— Тащите хворост и масло. Они сами выбрали свою участь.

* * *

Башня пылала. С наветренной стороны хворост был обильно засыпан конским навозом, и смрадный черный дым вползал в каждую щелочку меж камней, не давая защитникам вздохнуть. Ширам равнодушно следил за расправой.

— Там люди, — напомнил Хаста.

— Там изменники, — не глядя на него, бросил саарсан. — Но можешь не волноваться — они воины и, несомненно, предпочтут быть убитыми в бою, а не