Том 7. Бесы - Федор Михайлович Достоевский

минуте; объектом памфлета стали принципы организации, теория и тактика нечаевцев, облик Петра Верховенского и его сообщников. „Злоба дня“ переместилась в самый центр „Бесов“, чем, впрочем, нисколько не отменяется заверение автора, что в его романе „собственно портретов или буквального воспроизведения нечаевской истории <…> нет…“ (XXI, 125).

Желая поразить нигилистическую „гидру“, Достоевский в согласии со своими „почвенническими“ убеждениями стремился показать истоки болезни. О том, насколько глубокий исторический анализ предполагался автором, свидетельствует упоминание в записных тетрадях к роману Григория Котошихина, в котором, по всей вероятности, Достоевский склонен был видеть отдаленного предшественника современных западников, представителя „антирусской“ партии. Радищев, Чаадаев и декабристы упомянуты в романе мельком, Достоевский сосредоточился главным образом на сопоставлении западнических и нигилистических течений 1840-х годов с движениями начала 1860-х годов и нечаевщиной.

В „Бесах“ Достоевский вновь, как и в предыдущих произведениях, вернулся к журнальной полемике 1860-х годов, в которой, как известно; он принимал активное участие, причем полемизировал с журналами самой различной ориентации: „Днем“, „Современником“, „Русским вестником“, тонко используя разногласия в революционно-демократическом лагере и противопоставляя славянофильской, западнической и радикальной идеологическим платформам „почвенническую“ платформу „Времени“ и „Эпохи“. Духовный климат начала 1860-х годов в первой части романа характеризуется иронически. Пародийно воспроизводится на литературно «празднике (речь маньяка) выступление П. В. Павлова на литературном и музыкальном вечере в пользу „Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым“, состоявшемся 2 марта 1862 г., — вечере, на котором читал отрывки из „Мертвого дома“ сам Достоевский. Несколько раз в „Бесах“ по разным поводам упоминается роман Н. Г. Чернышевского „Что делать?“: отношения супругов Виргинских пародируют программные ситуации этого романа; либерал 1840-х годов Степан Трофимович специально изучает „Что делать?“, для того чтобы понять дух нигилизма, и, соглашаясь с основной идеей автора (признавал в ней „свою“ идею), негодует на форму выражения; новейшие нигилисты относят утопии романа к разряду сказок и благодушных мечтаний, время которых прошло. Записные тетради к „Бесам“ свидетельствуют также о том, что Достоевский намеревался ввести в роман дискуссию о смысле и значении деятельности кумира нигилистической молодежи — Д. И. Писарева. Как и вокруг романа Чернышевского, Достоевский намечал столкнуть разные точки зрения вокруг статей Писарева: „маленьким“ кажется он и по росту, и по идеям Степану Трофимовичу, считающему, что критик похож на Петра Верховенского. Шатов отклоняет это сравнение как несправедливое: „Писарев был человек умный и благородный…“ (XI, 171). Значительное место занимает в романе полемика с революционными демократами по эстетическим вопросам (что выше: сапоги или Шекспир и Пушкин), подготовленная публицистикой Достоевского 1860-х годов. Продолжает писатель в „Бесах“ и полемику с буржуазными (Мальтус), вульгарно-материалистическими и позитивистскими взглядами (Фохт, Молешотт, Бюхнер, Крафт-Эбинг, Литтре и др.) на природу человека, причины преступности и голода в мире и т. д. В соответствии с антинигилистической памфлетной направленностью романа пародируются лозунги и проекты, содержащиеся в прокламациях начала 1860-х годов: „Великорус“, „Молодая Россия“ и др. Так, прокламация П. Г. Зайчневского „Молодая Россия“ используется в романе для характеристики некоторых настроений и идей „особого времени“, сменившего прежнюю „тишину“: „Говорили <…> о полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью, об уничтожении армии и флота, о восстановлении Польши по Днепр <…> об уничтожении наследства, семейства, детей и священников…“ (с. 23). Прокламация Зайчневского звала к новой пугачевщине — желанной и необходимой даже в том случае, если придется „пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах!“. Главным ее требованием было уничтожение рода Романовых, власти помещиков, чиновничества. Как возможное условие революции рассматривалось банкротство царского правительства: „Начнется война, потребуются рекруты, произведутся займы, и Россия дойдет до банкротства.[421] Тут-то и вспыхнет восстание, для которого достаточно будет незначительного повода! <…> Мы требуем изменения современного деспотического правления в республиканско-федеративный союз областей, причем вся власть должна перейти в руки национального и областных собраний. На сколько областей распадется земля русская, какая губерния войдет в состав какой области — этого мы не знаем: само народонаселение должно решить этот вопрос“.[422] Федеративные идеи были популярны и в среде нечаевцев-сибиряков (П. М. Кошкин, А. В. Долгушин, А. Е. Дудоладов, Л. А. Топорков). Некоторые тезисы прокламации „Молодая Россия“ предвосхищали идеи и лексику ищутинцев, Бакунина, Огарева, Нечаева; „Помни, что тогда кто будет не с нами, тот будет против; кто против, тот наш враг: а врагов следует истреблять всеми способами".[423] Зайчневский был сторонником ликвидации брака, „как явления в высшей степени безнравственного и немыслимого при полном равенстве полов“, и семьи, само существование которой, по его мнению, препятствует развитию человека; детям же надлежало содержаться и воспитываться коммуной за счет общества.[424]

Роман писался в переломный момент европейской и всемирной истории: франко-прусская война, падение режима Наполеона III и унижение Франции, Парижская коммуна и набирающее силы международное рабочее движение, торжество прусской военщины и объединение Италии — все это создавало в Европе напряженную обстановку, которая, как пророчили многие (в том числе и Герцен, на пророчествах которого специально остановился H. H. Страхов), или выльется в катастрофу, или закончится радикальным обновлением Европы. Перед лицом европейских бурь, межнациональных и классовых, создававших впечатление, что старый мир, Запад уже изжил себя и, может быть, даже вскоре погибнет, раздираемый внутренними неразрешимыми противоречиями, многие из консервативно настроенных мыслителей Европы готовы были предрекать спасительную роль русскому самодержавию. В самой России усилилось, приобретя ясно выраженный консервативный и националистический характер, неославянофильское движение. Новая, подчеркнуто государственная и националистическая окраска позднего славянофильства явилась реакцией на усилившийся в те годы, подогретый победой над Францией пангерманизм. Русская пресса независимо от политических оттенков явно симпатизировала Франции и с большим беспокойством писала об успехах Германии Бисмарка, тем более что они способствовали усилению среди немцев в Германии и за ее пределами антирусских и антиславянских тенденций: эти явления Достоевский имел возможность наблюдать за границей, и оценка их писателем была резко отрицательной (см. письма Достоевского к А. Н. Майкову от 30 декабря 1870 г (11 января 1871 г.) и 26 января (7 февраля) 1871 г.). Подчеркнуто антинемецкую позицию занимала „Заря“ Страхова, естественную и закономерную еще и потому, что последний уже в 1860-е годы выступил со статьями, обличающими немцев в России.

Программной для „Зари“ была большая работа В. И. Ламанского „Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе“ (1870. № 1, 2, 5, 12). Ламанский уделяет особое место воззрениям на славян Г. Лео, Клемма, Риля, Дитцеля, В. Менцеля и других реакционных тевтоманов, доказывавших нравственное превосходство „высшего“, германского племени над „низшим“, славянским, которое сравнивается ими с неграми, монголами, кельтами и вместе с ними относится к разряду