Рот, полный языков - Ди Филиппо Пол

Камю погрузился в полудрему, из которой его вырвал гудок телеинтеркома; N-лучи высветили на экране лицо его помощницы Симоны Гиэ — строгой женщины одних лет с Альбером.

— Мсье Камю, вас хочет видеть американский посол.

Камю выпрямился и затушил сигарету:

— Пусть войдет.

Когда дверь отворилась, он уже поднялся из-за стола и двигался навстречу послу.

— А, господин Райнбек! — с акцентом произнес Камю по-английски, радушно пожимая ему руку. — Очень рад вас видеть. Полагаю, ваш секретариат получил билеты на все праздничные мероприятия. Без надлежащим образом оформленных приглашений пускать не будут никого, абсолютно никого. Сами понимаете, меры безопасности…

Седовласый, с выступающей челюстью, американец отмел вопрос взмахом руки. Его грубоватая непринужденность восхитила и в то же время ужаснула Камю.

— Да-да, — ответил Райнбек, — мои помощники разберутся со всеми этими бумажками. Сейчас у меня дело поважней. Я должен немедленно увидеть генерал-губернатора, чтобы заявить официальный протест.

Среди прочего в обязанности Камю входило по возможности пресекать подобные поползновения напрячь Мерсо сверх его скромных способностей.

— Официальный протест? По какому же поводу? Едва ли столь драматичный шаг необходим при тех дружеских отношениях, которые сложились между нашими державами. Наверняка речь идет о каком-нибудь пустячном недоразумении, и я буду только рад его разрешить.

Голубые глаза на загорелом лице Райнбека блеснули сталью. Несмотря на кондиционеры, Камю бросило в пот. Две мухи, прежде кружившие под потолком, снизились и теперь мельтешили перед самым его лицом. Их жужжание действовало на нервы, но отогнать их Камю не решался, опасаясь показаться смешным.

— Недоразумение вовсе не пустячное, — сказал Райнбек. — Ваши солдаты задержали на южной границе с Нигером группу ни в чем не повинных американских туристов и отказываются отпустить, пока тех не допросит имперская спецслужба. Поговаривают даже о том, чтобы отправить их в Париж. Это противоречит всем договорам и международным нормам. Я должен немедленно увидеться с Мерсо и потребовать их освобождения.

Камю принялся обдумывать услышанную новость. На границе с Нигером располагался крупный армейский полигон, где велись испытания N-лучей, слишком опасные для того, чтобы проводить их в метрополии. Вдруг эти «ни в чем не повинные американские туристы» на самом деле шпионы, которым поручено выкрасть новейшие достижения той технологии, что обеспечила Франции безусловное мировое лидерство? Вполне вероятно. А коли так, уступки, на которые пойдет простак Мерсо, поддавшись нажиму Райнбека, могут нанести империи серьезный ущерб. Нет, это совершенно недопустимо. Пускай военные и вездесущее Главное управление внешней разведки разбираются сами.

Да, империя утомила Камю. Но в конечном счете выбора у него не было. Он решил, как ему поступить, сомнения исчезли.

Снова пора закатывать в гору камень.

— Прошу прощения, господин Райнбек, но я никак не могу передать генерал-губернатору вашу просьбу о встрече. Однако будьте уверены, я проконтролирую ситуацию лично и незамедлительно сообщу вам любые новости о судьбе ваших соотечественников.

Перед лицом такой безапелляционности Райнбек тут же утратил былую браваду. Казалось, он постарел на несколько лет.

— Итак, опять сплошная секретность. Ну черт возьми, Альбер, от тебя-то я ожидал большего, думал, что мы друзья. Впрочем, ничего странного, с вашей-то позиции силы. Вы прекрасно понимаете, что Америке нечего противопоставить империи. Мы ничего не можем предложить взамен, ничем не можем пригрозить, вообще ничего не можем сделать, чтобы заставить вас прислушаться.

— Да ладно тебе, Генри, не преувеличивай.

— А разве я преувеличиваю? Или ты знаешь о международном положении Америки что-то, чего не знаю я? Куда ни ткнись — со всех сторон французские базы, не дают нам продохнуть, перекрывают пути естественной экспансии. Квебек и Куба, Мексика и Сандвичевы острова — повсюду французы с их лучевыми пушками. Дефицит нашего торгового баланса с Францией и ее колониями растет год от года. И у наших союзников положение ничуть не лучше. Испания, Германия, даже бывшая владычица морей Британия теперь бессильны перед вами. Ваша империя — это что-то совершенно беспрецедентное в человеческой истории. Вы не просто держава, а сверхдержава. Нет — гипердержава. Не осталось такой страны, которая решится сказать вам слово поперек. Вы поступаете, как вам заблагорассудится, в любой ситуации, а на мнение всего остального мира вам наплевать. И ладно бы с политикой — в конце концов, мы могли бы пережить честное соперничество на международной арене. Но что нас действительно убивает — это ваша культурная гегемония. Наша молодежь подражает французской моде, смотрит французское кино, читает французские книжки. А свое, американское, искусство буквально вымирает. Духовная колонизация — вот что это такое. Самая опасная угроза с вашей стороны.

Камю хотел было оспорить столь циничный анализ международного положения, но осознал, что посол прав от первого до последнего слова, и решил не опускаться до лицемерия.

— Прости, Генри, но так устроен мир, — сказал он. — Мы оба должны примириться с реальностью.

— Тебе-то легко говорить, с твоего высокого шестка, — бросил Райнбек, развернулся и вышел.

Разговор с послом не на шутку расстроил Камю. Он ощутил, как на него давят стены собственного кабинета, и бросил взгляд на часы. Уже начало второго. Сходит-ка он пообедает у Селеста.

Он нажал кнопку телеинтеркома:

— Я уйду на час.

— Хорошо, мсье.

На улице июльское пекло и само давление солнечных лучей буквально расплющили Альбера — со знакомой, едва ли не приятной бесцеремонностью. Камю родился здесь и вырос, и душой впитал североафриканский климат. Все годы в Париже он чувствовал себя посторонним, и неизвестно, что отвращало его сильней — непривычная погода или высокомерие столичных жителей перед выскочкой из колоний. Окончив учебу и получив первое назначение на службу, он был только рад узнать, что отправляется назад, в Алжир. И больше его не покидал. Он ни с кем не делился тайной любовью к родной земле, распахнутой небу, словно рот или рана, но без этой любви он просто сломался бы.

Непринужденно вышагивая широкой улицей д'Ильи, по обеим сторонам которой высились величественные, в европейском стиле, здания почти вековой давности, Камю воспрянул душой. Сходить бы еще поплавать — его любимый досуг, — и жизнь совсем наладится. Но позволить себе такую роскошь он никак не мог — разве что уже после визита императора. Посередине обсаженного платанами бульвара трамвайные колеи раздавались в стороны, огибая постамент, на котором гранитный профессор Блондло потрясал опытной моделью генератора N-лучей.

Камю с увлечением разглядывал проходящих женщин, радовался морю, что проглядывало в створе пересекающих бульвар улиц. У торговца-араба (лицензия — на видном месте за стеклом лотка) он купил стакан лимонада, приправленного настоем апельсинового цвета. Потягивая ледяную жидкость, он присоединился к зевакам, толпившимся у ограждения стройплощадки, за которым мерцали ослепительные отблески. Камю знал, что там светится. Лучевые строительные машины вгрызались в землю, прокладывая первую в Алжире ветку метрополитена, от Айн-Аллаха до Айн-Нааджи. Оглядев мельтешение строителей через прокопченное смотровое окно, Камю продолжил путь. Он надеялся, что с появлением метро старые добрые трамваи не исчезнут, и сделал мысленную зарубку организовать какие-нибудь субсидии для этого памятника ностальгии.

Еще несколько кварталов — и Камю прибыл к месту назначения.

В дверях ресторанчика, на своем обычном месте, стоял Селест, выпятив обтянутое передником брюшко и топорща седые усы. Он поприветствовал Камю с максимумом обходительности и препроводил того к традиционному Альберову столику. Камю заказал простое блюдо из рыбы с кускусом и охлажденного белого вина. Когда обед принесли, Камю проглотил его быстро и с аппетитом, рассеянно думая обо всем и ни о чем. В мыслях его крутился расплывчатый калейдоскоп из недавних проблем, вплоть до визита Райнбека. Но в конце концов, после второго бокала вина, Камю обнаружил, что все больше думает о своих покойных родителях. С особенной яркостью ему вспоминались вечные отцовские анекдоты о том, как старший Камю лично присутствовал при рождении империи.