Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке - Коллектив авторов

1795 год во многом стал переломным моментом с точки зрения не только тактики, но и программных документов роялистов. Королевский титул заставил графа Прованского осознать, что отныне задача координации действий сторонников монархии лежит исключительно на его плечах, а это неминуемо означало поиски консенсуса с конституционными монархистами. Поражения войск коалиции и ставка на реставрацию изнутри создавали необходимость в такой программе действий, которая устроила бы и эмигрантов, и французов, остававшихся внутри страны и не веривших в возможность возвращения Старого порядка (да зачастую и не желавших его). В качестве важного фактора для такой модели реставрации начинает рассматриваться помощь активно действующих политиков, возможно, даже «цареубийц».

Для Людовика XVIII стало очевидно, что трон придется не только завоевывать, но и покупать, а шансы на победу во многом зависят от того, насколько привлекательным окажется образ короля и обещанного им будущего на страницах его программных документов. Новая политическая линия вырабатывалась в 1795–1799 гг. методом проб и ошибок. Изданный им при вступлении на престол манифест (так называемая Веронская декларация) вызвал отторжение и во Франции, и у европейских держав, и у части роялистов: в нем не совсем справедливо увидели лишь непримиримое отношение к «цареубийцам» и призывы к возвращению Старого порядка. Однако Людовик XVIII сумел извлечь урок из этой ситуации. Уже в 1796 г. он постарался объяснить французам, что не является сторонником реставрации Старого порядка, а стремится лишь основываться на фундаментальных законах монархии; примерно в то же время король выразил готовность даровать конституционную хартию.

Итогом этой новой политической линии стал корпус документов, созданный в окружении Людовика XVIII к 1799 г. и наглядно опровергавший расхожую фразу о том, что «Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились». Основные цели королевской власти были обозначены в одном из проектов обращения к народу весьма лаконично: «Простить, восстановить умеренную мудростью монархию, исправить злоупотребления и предотвратить их повторение». Первым королевским актом должен был стать закон об амнистии. В случае реставрации монархии во Франции король готов был привлечь нацию к обсуждению новой конституции, давал согласие на созыв Генеральных штатов, выступал за отмену сеньориальных прав. Он намеревался искать общий язык с новыми владельцами конфискованной в годы революции собственности, обещал сохранить по крайней мере на время всю систему налогообложения, а также структуру государственного управления и офицерский состав в армии (при условии, что чиновники и военные ему присягнут).

Тем не менее все эти усилия не привели к ожидавшимся результатам. После перелома в ходе войны зимой 1793–1794 гг. антифранцузская коалиция так и не приблизилась к победе. Заплатив за это существенными потерями для экономики страны, революционеры смогли поставить под ружье более миллиона человек — сопоставимой армии не было ни у одного государя Европы. К тому же, начиная со второй половины 90-х годов, республиканская армия стала способствовать перекачиванию ресурсов уже в саму Францию, что и позволило впоследствии, уже при Наполеоне, добиться повсеместной поддержки режима.

Не сбылись надежды и на победу роялистов парламентским путем. В 1795–1797 гг. революционеры и «контрреволюционеры» словно поменялись местами: сторонники монархии отказались от силовых методов и попытались сыграть с республиканцами на их поле, а те, напротив, пошли на неоднократное нарушение ими же созданной Конституции III года, чтобы при помощи армии не допустить реставрации. Государственный переворот 18 фрюктидора V года (4 сентября 1797 г.) и последовавшая за ним чистка законодательного корпуса поставили окончательный крест на планах роялистов добиться плавной смены формы правления, опираясь на волеизъявление народа.

Оказалась бита и третья козырная карта монархистов: найти, как некогда в Англии, своего Монка, который при помощи верных ему войск покончил бы с Директорией и предложил трон Людовику XVIII. Генерал Л. Гош доложил правительству о попытках его перевербовать и всецело встал на сторону властей; генерал Ш. Пишегрю, предавший республику в обмен на маршальский жезл, сошел с политической арены после 18 фрюктидора; генерал Ж.В. Моро, вопреки ожиданиям роялистов, так и не перешел на их сторону, и в итоге генерал Бонапарт сверг Директорию ради себя самого.

Одни историки до сих пор считают его переворот 18 брюмера VIII года Республики (9 ноября 1799 г.) самой настоящей контрреволюцией: он фактически положил конец представительному правлению и открыл дорогу к тому, что стали называть «режимом личной власти» Бонапарта. Другие, напротив, уверены, что Наполеон лишь перевел революцию в новую фазу: сохранил произведенный ею передел собственности и подчинение церкви государству, не допустил репрессий и реставрации Бурбонов. Третьи же и вовсе убеждены, что Наполеону удалось то, что долгие годы казалось немыслимым: добиться консенсуса в расколотом преобразованиями обществе путем создания прочного сплава революции и контрреволюции.

ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И МИР

Мысль о том, что Французская революция имеет огромное историческое значение не только для самой Франции, но и для всего мира, высказывали еще современники революционных событий. Эдмунд Бёрк уже в 1790 г. отмечал: «Мне кажется, что я присутствую при великом кризисе в делах не только Франции, но и всей Европы, а, возможно, и не одной лишь Европы. Если учесть все обстоятельства, то окажется, что Французская революция — это самое удивительное из происходившего до сих пор в мире». В революции видели и урок Божественного Провидения (Ж. де Местр), и важный рубеж в самопознании абсолютного духа (Г.В.Ф. Гегель), и завершающий аккорд определенной стадии развития Западного мира (стадии «культуры»), после чего тот перешел в консервативную стадию «цивилизации» (О. Шпенглер), и пр. Однако рассмотрение всех когда-либо предлагавшихся трактовок всемирно-исторического значения Французской революции в нашу задачу не входит, а потому мы ограничимся здесь анализом только тех из них, что имели широкое распространение в историографии последних десятилетий.

На протяжении всего XX в. над изучением Французской революции весьма активно работали историки-марксисты, считавшие ее классическим образцом революции «буржуазной», т. е. обеспечившей переход от «феодального» способа производства к капиталистическому. А.З. Манфред так, например, оценивал значение этого события: «Французская революция сокрушила феодально-абсолютистский строй, до конца добила феодализм, “исполинской метлой” вымела из Франции хлам средневековья и расчистила почву для капиталистического развития. Французская революция разрушила феодальные производственные отношения и установила — на определенное время — соответствие между производственными отношениями и характером производительных сил. Эта огромная разрушительная работа имела крупнейшее прогрессивное значение не только для Франции, но и для судеб всей Европы. Французская буржуазная революция открыла новый исторический период — период победы и утверждения капитализма в передовых странах».

Однако проводившиеся во второй половине XX в. исследования по истории Старого порядка (в частности экономической) позволили существенно уточнить и во многом пересмотреть представления «классической» историографии о значении Французской революции для капиталистического развития как собственно Франции, так и Европы в целом.

Некогда хрестоматийное утверждение о том, что эта революция разрушила «феодальный строй», теперь выглядит анахронизмом. И дело не только в том, что само по себе существование «феодализма» как всеобъемлющей социально-экономической системы сегодня оспаривается даже для периода Средних веков многими медиевистами, которые считают это понятие абстрактной теоретической конструкцией, созданной юристами раннего Нового времени и весьма далекой от средневековых реалий. Если даже не вдаваться в детали этой еще продолжающейся дискуссии и ограничиться рассмотрением только лишь отношений в аграрной сфере предреволюционной Франции, то и в таком случае приходится констатировать, что сеньориальный комплекс в целом по стране находился к концу XVIII в. в стадии глубокого разложения. Сеньориальные платежи, составлявшие в среднем от 10 % до 20 % чистого (за вычетом производственных издержек) дохода земледельца, являлись своего рода рыночным товаром: очень часто владельцы сеньорий продавали право на их взимание каким-либо третьим лицам, например предприимчивым горожанам или даже преуспевающим крестьянам, оставляя за собой саму сеньорию. Стремясь повысить прибыли, новые хозяева добивались, чтобы размеры платежей по сеньориальному комплексу время от времени пересматривались в соответствии с рыночной конъюнктурой. Иными словами, внешне сохраняя прежнюю форму, сеньориальный комплекс приобретал новую сущность — превращался из средневекового держания на постоянных, веками не менявшихся условиях в капиталистическую аренду, условия которой напрямую диктовались рынком. Своеобразными «матрицами капитализма» являлись также крупные сеньориальные поместья и появившиеся тогда же во Франции отдельные большие фермы, собственники которых стремились организовать производство по английским образцам. Таким образом, даже в аграрной сфере, традиционно наиболее консервативной, развитие капиталистических отношений активно шло и до революции.