Хогбены, гномы, демоны, а также роботы, инопланетяне и прочие захватывающие неприятности - Генри Каттнер

Диди была столь невообразимо хороша, что по закону компенсации не могла не оказаться невообразимо глупой. И человек, рассуждавший так, не обманывался. Нейроны Диди не знали ничего. Ей доводилось слышать об эмоциях, и свирепый Сен-Сир умел заставить её изобразить кое-какие из них, однако все другие режиссёры теряли рассудок, пытаясь преодолеть семантическую стену, за которой покоился разум Диди – тихое зеркальное озеро дюйма в три глубиной. Сен-Сир просто рычал на неё. Этот бесхитростный первобытный подход был, по-видимому, единственным, который понимала прославленная звезда «Вершины».

Сен-Сир, властелин прекрасной безмозглой Диди, быстро очутился в высших сферах Голливуда. Он, без сомнения, был талантлив и одну картину мог бы сделать превосходно. Но этот шедевр он отснял двадцать с лишним раз – постоянно с Диди в главной роли и постоянно совершенствуя свой феодальный метод режиссуры. А когда кто-нибудь пытался возражать, Сен-Сиру достаточно было пригрозить, что он перейдёт в «Метро – Голдвин – Мейер» и заберёт с собой покорную Диди (он не разрешал ей подписывать длительных контрактов, и для каждой картины с ней заключался новый). Даже Толливер Уотт склонял голову, когда Сен-Сир угрожал лишить «Вершину» Диди.

– Садитесь, Мартин, – сказал Толливер Уотт.

Это был высокий худой человек с длинным лицом, похожий на лошадь, которая голодает, потому что из гордости не желает есть сено. С неколебимым сознанием своего всемогущества он на миллиметр наклонил припудренную сединой голову, а на его лице промелькнуло недовольное выражение.

– Будьте добры, коктейль, – сказал он.

Неизвестно откуда возник официант в белой куртке и бесшумно скользнул к нему с подносом. Как раз в эту секунду последняя заслонка в мозгу Мартина встала на своё место и, подчиняясь импульсу, он протянул руку и взял с подноса запотевший бокал. Официант, не заметив этого, скользнул дальше склонившись, подал Уотту сверкающий поднос, на котором ничего не было. Уотт и официант оба уставились на поднос.

Затем их взгляды встретились.

– Слабоват, – сказал Мартин, ставя бокал на поднос. – Принесите мне, пожалуйста, другой. Я переориентируюсь для новой фазы с оптимальным уровнем, – сообщил он ошеломлённому Уотту и, откинув кресло рядом с великим человеком, небрежно отпустился в него. Как странно, что прежде на просмотрах он всегда бывал угнетён! Сейчас он чувствовал себя прекрасно. Непринуждённо. Уверенно.

– Виски с содовой мистеру Мартину, – невозмутимо сказал Уотт. – И ещё один коктейль мне.

– Ну, ну, ну! Мы начинаем! – нетерпеливо крикнул Сен-Сир.

Он что-то сказал в ручной микрофон, и тут же экран на потолке замерцал, зашелестел, и на нём замелькали отрывочные эпизоды – хор русалок, танцуя на хвостах, двигался по улицам рыбачьей деревушки во Флориде.

Чтобы постигнуть всю гнусность судьбы, уготованной Никласу Мартину, необходимо посмотреть хоть один фильм Сен-Сира. Мартину казалось, что мерзостнее этого на плёнку не снималось ничего и никогда. Он заметил, что Сен-Сир и Уотт недоумевающе поглядывают на него. В темноте он поднял указательные пальцы и начертил роботообразную усмешку. Затем, испытывая упоительную уверенность в себе, закурил сигарету и расхохотался.

– Вы смеётесь? – немедленно вспыхнул Сен-Сир. – Вы не цените великого искусства? Что вы о нём знаете, а? Вы что – гений?

– Это, – сказал Мартин снисходительно, – мерзейший фильм, когда-либо заснятый на плёнку.

В наступившей мёртвой тишине Мартин изящным движением стряхнул пепел и добавил:

– С моей помощью вы ещё можете не стать посмешищем всего континента. Этот фильм до последнего метра должен быть выброшен в корзину. Завтра рано поутру мы начнём всё сначала и…

Уотт сказал негромко:

– Мы вполне способны сами сделать фильм из «Анджелины Ноэл», Мартин.

– Это художественно! – взревел Сен-Сир. – И принесёт большие деньги!

– Деньги? Чушь! – коварно заметил Мартин и щедрым жестом стряхнул новую колбаску пепла. – Кого интересуют деньги? О них пусть думает «Вершина».

Уотт наклонился и, щурясь в полумраке, внимательно посмотрел на Мартина.

– Рауль, – сказал он, оглянувшись на Сен-Сира, – насколько мне известно, вы приводите своих… э… новых сценаристов в форму. На мой взгляд, это не…

– Да, да, да, да! – возбуждённо крякнул Сен-Сир. – Я их привожу в форму! Горячечный припадок, а? Мартин, вы хорошо себя чувствуете? Голова у вас в порядке?

Мартин усмехнулся спокойно и уверенно.

– Не тревожьтесь, – объявил он. – Деньги, которые вы на меня расходуете, я возвращаю вам с процентами в виде престижа. Я всё прекрасно понимаю. Наши конфиденциальные беседы, вероятно, известны Уотту.

– Какие ещё конфиденциальные беседы? – прогрохотал Сен-Сир и густо побагровел.

– Ведь мы ничего не скрываем от Уотта, не так ли? – не моргнув глазом, продолжал Мартин. – Вы наняли меня ради престижа, и престиж вам обеспечен, если только вы не станете зря разевать пасть. Благодаря мне имя Сен-Сира покроется славой. Конечно, это может сказаться на сборах, но подобная мелочь…

– Пджрзксгл! – возопил Сен-Сир на своём родном языке и, восстав из кресла, взмахнул микрофоном, зажатым в огромной волосатой лапе.

Мартин ловко изогнулся и вырвал у него микрофон.

– Остановите показ! – распорядился он властно.

Всё это было очень странно. Каким-то дальним уголком сознания он понимал, что при нормальных обстоятельствах никогда не посмел бы вести себя так, но в то же время был твёрдо убеждён, что впервые его поведение стало по-настоящему нормальным. Он ощущал блаженный жар уверенности, что любой его поступок окажется правильным, во всяком случае пока не истекут двенадцать часов действия матрицы.

Экран нерешительно замигал и погас.

– Зажгите свет! – приказал Мартин невидимому духу, скрытому за микрофоном.

Комнату внезапно залил мягкий свет, и по выражению на лицах Уотта и Сен-Сира Мартин понял, что оба они испытывают смутную и нарастающую тревогу.

Ведь он дал им немалую пищу для размышлений – и не только это. Он попробовал вообразить, какие мысли сейчас теснятся в их мозгу, пробираясь через лабиринт подозрений, которые он так искусно посеял.

Мысли Сен-Сира отгадывались без труда. Миксо-лидиец облизнул губы – что было нелёгкой задачей, – и его налитые кровью глаза обеспокоено впились в Мартина. С чего это сценарист заговорил так уверенно? Что это значит? Какой тайный грех Сен-Сира он узнал, какую обнаружил ошибку в контракте, что осмеливается вести себя так нагло?

Толливер Уотт представлял проблему иного рода. Тайных грехов за ним, по-видимому, не водилось, но и он как будто встревожился. Мартин сверлил взглядом гордое лошадиное лицо, выискивая скрытую слабость. Да, справиться с Уоттом будет потруднее, но он сумеет сделать и это.