Восходящая тень - Роберт Джордан

Пока Раин говорил, к нему подошла жена — плотная женщина с седыми волосами, но гладкими щеками, на голову выше мужа. От ее наряда — алая блузка, ярко-желтая юбка и зеленая шаль с бахромой — рябило в глазах, но держалась она по-матерински доброжелательно и уверенно.

— Я узнала тебя, — заявила женщина. — Ты — Перрин Айбара. А Илайас с тобой? Перрин покачал головой:

— Нет, Ила. Я давно его не видел.

— Жизнь Илайаса полна насилия, — печально промолвил Раин, — впрочем, как и твоя. А жизнь, связанная с насилием, может быть длинна, но никогда не будет чиста.

— Не пытайся наставить его на Путь Листа своими речами, Раин, — отрывисто произнесла Ила. — Он ведь ранен. Да и все остальные тоже.

— И о чем я только думаю, — виновато пробормотал Раин и, возвысив голос, призвал своих людей. — Здесь раненые, им нужна помощь. Идите сюда и помогите нуждающимся.

Лудильщики, мужчины и женщины, обступили двуреченцев. Сочувственно приговаривая, они помогли раненым сойти с лошадей и повели, а некоторых и понесли к фургонам. Иные, как, например, Вил, беспокоились оттого, что их раздевают, но Перрин знал, что тревожиться нечего. Туата’ан отвергали всякое насилие. Никто из них не прибегал к силе даже для защиты своей жизни.

Чтобы спешиться, Перрину пришлось воспользоваться помощью Айвона. Боль в боку была почти невыносимой.

— Раин, — промолвил он, еле дыша, — вам опасно здесь оставаться. Отведи своих людей в Эмондов Луг. Там вы будете в безопасности. Троллоки напали на нас всего в пяти милях отсюда.

К удивлению Перрина, Раин призадумался, потом покачал головой:

— Нет, Перрин. Ежели я и соглашусь, люди мои все равно откажутся. Мы стараемся держаться подальше даже от самых крохотных деревушек, и не только потому, что селяне возводят на нас напраслину, подозревая то в воровстве, то в том, что мы пытаемся обратить их детишек на Путь Листа. Дело в том, что там, где люди поставили хотя бы десяток домов, таится угроза насилия. Туата’ан это ведомо еще с Разлома Мира. Истинная безопасность только в наших фургонах, в непрестанном движении и постоянном поиске песни. — Тень набежала на его лицо. — Мы повсюду видим зло и насилие, Перрин, не только у вас в Двуречье. Такое ощущение, что мир ждут большие перемены. Грозные перемены Потрясения. Несомненно, мы скоро найдем песню. Иначе просто быть не может.

— Вы ее найдете, — спокойно ответил Перрин. Наверное, их ненависть к насилию сильнее, чем воздействие та’верена. Возможно, и та’верен не может преодолеть тяготение Пути Листа, который и ему самому когда-то казался привлекательным. — Воистину я надеюсь на это.

— Что будет, то будет, — вздохнул Раин. — Все умирает в свое время. Возможно, даже песня.

Желая успокоить мужа. Ила обняла его, но взгляд женщины был таким же тревожным.

— Хватит, — заявила она, пытаясь скрыть беспокойство, — пойдем-ка в фургон. Ох уж эти мужчины, будут молоть языком, даже если на них штаны горят. А ты очень хороша, дитя, — промолвила она, обращаясь к Фэйли. — Пожалуй, тебе надо быть поосторожнее с Перрином. Я всегда встречала его только в обществе красивых девушек.

Фэйли смерила Перрина оценивающим взглядом, но быстро отвела глаза. Он кое-как доковылял до желтого, с красной отделкой фургона на высоких, с красным ободом и красными и желтыми спицами колесах, стоявшего рядом с горевшим в центре лагеря костром, но едва занес ногу на первую ступеньку, как колени у него подогнулись. Айвон и Раин подхватили юношу и почти внесли его в фургон. Ила и Фэйли поспешно поднялись следом. Перрина уложили на прилаженную к передней стенке фургона койку. Рядом с ней находилась сдвигающаяся вбок дверца, ведущая к сиденью возницы.

Фургон и впрямь напоминал маленький домик — на двух крохотных окошках даже висели розовые занавески. Перрин лежал навзничь, уставясь в потолок. Лудильщики и внутри разукрасили фургон по-своему — лакированный потолок был небесно-голубым, а стенные шкафы — желтыми и зелеными. Фэйли расстегнула его пояс и, пока Ила рылась в одном из шкафов, отложила в сторону топор и колчан. Перрин казался безучастным ко всему.

— Всякого можно застать врасплох, — произнес Айвон. — Пусть это послужит тебе уроком, но не принимай случившееся слишком близко к сердцу. Даже Артуру Ястребиное Крыло случалось проигрывать битвы.

— Артур Ястребиное Крыло… — Перрин попытался рассмеяться, но смех превратился в стон. — Да, я уж точно не Артур Ястребиное Крыло…

Ила сердито посмотрела на Стража, точнее, на его меч, похоже, вызывавший у нее еще большую неприязнь, чем топор Перрина, и подошла к постели с ворохом сложенных тряпиц. Откинув полу рубахи, она взглянула на обломок стрелы и нахмурилась:

— Боюсь, его нелегко будет удалить. Слишком глубоко засел.

— Наконечник зазубренный, — невозмутимо заметил Айвон. — Троллоки редко используют луки, но если стреляют, то стрелы у них всегда с зазубренными наконечниками.

— Ну-ка выйди, — решительно заявила Ила, обернувшись к Стражу. — И ты, Раин, тоже. Уход за ранеными не мужское дело. Проверь лучше, поставил ли Моши новое колесо.

— Хорошая мысль, — отозвался Раин, — возможно, завтра мы уже тронемся в путь. В прошлом году нам пришлось поездить, — добавил он, обращаясь к Перрину. — Нелегко было. И в Кайриэн мотались, и в Гэалдан возвращались, и в Андор… Да, наверное, завтра тронемся.

Когда за ним и Айвоном затворилась дверь, Ила обеспокоенно повернулась к Фэйли:

— Если наконечник зазубренный, я не сумею его извлечь. Коли другого выхода нет, придется попробовать, но лучше бы отыскать поблизости кого-нибудь более сведущего во врачевании…

— В Эмондовом Лугу наверняка такой найдется, — ответила Фэйли, — но не опасно ли оставлять обломок до завтра?

— Думаю, что вырезать его неумеючи всяко опаснее. Пожалуй, дам я ему чего-нибудь, чтобы унять боль, и примочку сделаю, а то вдруг рана загноится.

— Эй! — обратился к женщинам Перрин, сверля их взглядом. — Вы обо мне случаем не забыли? А то я ведь здесь!

Обе обернулись к нему.

— Не давай ему шевелиться, Фэйли, — заявила Ила. — Языком пусть болтает, но не двигается, а то рану растревожит.

— Уж об этом я позабочусь, — заверила ее Фэйли. Когда с него стягивали кафтан и рубаху, Перрин стиснул зубы, чтобы не застонать. Однако раздеть его было необходимо. Он чувствовал себя слабым и податливым, как худшее сварочное железо. Обломок черного дерева в четыре дюйма длиной торчал над его последним ребром из рваной, покрытой коркой запекшейся крови раны. Потом женщины заставили его опустить голову на подушку — мол, нечего разглядывать рану.