Смута - Ник Перумов

кончилась, а в театр — первый раз идём!.. Позор, конечно. Нет, Лиза молодец, вместе с ним моталась по гарнизонам, из Первой танковой армии в Гвардейский мехкорпус, с полигона на полигон, из института в институт… Как же теперь её не вывести в свет, бедную?

Нет, ну его, этот галстук. Форму надену, — решив так, Фёдор разом повеселел.

— Дорогой, ты готов?.. — Лиза появилась в дверях, струящееся тёмно-синее платье до полу. Ни за что не дашь ей её сорок восемь лет…

— Прости, милая, галстук вот меня одолел. Почти как Манштейн под Минском.

— Ну и брось его, мундир надень!.. Подумаешь, проблема!.. Пойдём, пойдём, хочу заранее приехать, по театру хоть пофланировать!.. Когда ещё такое платье и покажешь!..

Фёдор поспешно переодевался, Лиза терпеливо ждала.

— От Веры письмо пришло.

— О, и как у неё?

— Главный врач московской Всех святых больницы теперь. И главный хирург. Всю войну в эвакогоспиталях, на фронте, и вот теперь…

— Ох! Вот молодец, — искренне восхитилась Лиза. — Напишу ей сегодня же вечером, поздравлю. А Надя?

— В Крыму. Восстанавливают Херсонес.

— Вот жеж какая у меня золовка младшая! Хоть бы слово написала, хоть бы телеграмму прислала!.. Да, милый мой Федор Алексеевич… ты б к Зое заглянул потом. Что-то мне она последнее время совсем не нравится.

— Что такое?

Зоя. Поздняя, нежданная, едва-едва выношенная и рождённая, и потому, наверное, столь любимая младшая дочь.

Господь не обделил Фёдора Алексеевича Солонова детьми, старший, Алексей, прошёл всю войну, вернулся — грудь в орденах, и погоны капитана. Средний, Пётр, ушёл было добровольцем, но, поскольку был способным математиком, с фронта его быстро выдернули и под конвоем отправили разрабатывать шифры, а заодно и взламывать вражеские. Юлия, художник-иллюстратор, детские книги отрисовывает. На войну сбежала, приписав себе год, была снайпером. Боже, как же они с Лизой извелись, пока строптивая дщерь не снизошла им послать весточку!.. А то, видишь ли, обижалась она, что её «ватой обкладывают»!..

И, наконец, Зоя. Гимназистка. Шестнадцать лет. Правда, Лиза вздыхает, что она в шестнадцать лет и представить себе не могла даже мыслей таких, что теперь у нынешних девиц (ну, может, Смольный институт ещё держится), и Федор с супругой, в общем, согласен.

Зоя строптива. Всё не по ней, всё не так. Может, конечно, возраст такой, перебесится и успокоится, но… Вечно спорит. Матери перечит, сестру дразнит; точнее, дразнила, пока Юля не потеряла терпение и младшенькую не поколотила по фронтовой привычке.

— Я с ней потолкую. Завтра, как-никак, суббота…

— Вот-вот, потолкуй. Да, Фёдор Алексеевич, твоё высокопревосходительство, обратно ты за руль садись, ибо супруга твоя намеревается отдать дань шампанскому в театральном буфете, да-да!..

Давали «Жизель». Танцевала Уланова, уже тогда называемая всеми «великой» и публика стоя отбивала ладони, всё вызывая и вызывая балерину на заваленную цветами сцену.

А потом «руссо-балт» мягко нёс их домой, на Каменноостровский. Дом 73–75 уже у самых Островов.

Лиза и впрямь приударила по шампанскому, сделалась совсем весёлой, и…

В общем, вечером они с супругой во всю доказывали друг другу, что порох в пороховницах у них ещё очень даже имеется, так что в комнату дочери Федор заглянул только следующим утром.

Зоя безмятежно спала.

Верно, читала вчера заполночь, потому что из-под двери пробивался слабый свет, когда Федор с Лизой вернулись домой.

Из-под матраса торчал уголок желтоватой страницы.

Вот как? Что это ты, голубушка, под матрас прячешь? Вот уж нашла место, нечего сказать!..

Федор аккуратно потянул уголок на себя.

В руках его оказалась тонкая брошюра, отпечатанная, однако, на неплохой бумаге. Германская, не иначе. Ох, уж эти мне Kameraden, так вас и растак!.. Государь больно милостив, а надо было возвращать на престол какую-нибудь династию, хоть баварский дом Виттельсбахов, хоть… ну, кто угодно лучше, чем нынешние наследники товарища Тельмана.

«Если бы большевики не проиграли тогда».

Мелким курсивом, чуть ниже — эпиграф:

«Угнетённые всех стран, соединяйтесь!»

«Что дала народу победа сил реакции в 1915-ом году?.. И что могло случиться, если бы не эта трагическая ошибка истории, что, несомненно, будет вскоре исправлена. „Вскоре“ — это по историческим масштабам, конечно, не завтра и не послезавтра; но законы исторического развития, сформулированные Марксом, Энгельсом и Лениным неумолимы.

Что такое была Великая Октябрьская социалистическая революция? Во-первых, ликвидация эксплуататорских классов, тех, кто не работает, но ест. Во-вторых, ликвидация всей машины угнетения трудящихся — армии, полиции, жандармерии и черносотенных боевых отрядов. В-третьих, устранение сословных перегородок, давшее народу доступ к образованию. Ведь правящая клика Российской империи сознательно держало неграмотный народ в темноте, не допуская „кухаркиных детей“ даже в гимназии, не говоря уж об университетах. В-четвёртых, огромные богатства князей, дворян, помещиков и капиталистов, все их дворцы, дачи, особняки, поместья и прочее — должно было служить трудовому народу.

Как же именно должно оно было служить? — спросит нас внимательный читатель. И мы ответим: во дворцах были бы открыты общественно-полезные учреждения. Школы, детские дома, больницы, библиотеки, дома отдыха и санатории, где не лопающиеся от богатства эксплуататоры, а рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция смогли бы получить то, что им необходимо: доступную медицинскую помощь, полностью бесплатную, взять любую книгу, отдохнуть, подлечиться, и так далее.

Нам говорят, что якобы революция отменила гражданские свободы. Нет ничего более далёкого от правды, товарищи. Да, мы разогнали так называемое „Временное собрание“, мы разогнали „Государственную Думу“. Но кто заседал в этой „Думе“? — всё те же помещики и капиталисты или же их платные наймиты, всякие присяжные поверенные, литераторы, чиновники, бывшие офицеры. Там не было никого от трудового народа. „Дума“ не выражала его интересы. Из-за краткого срока, отведённого Советской Республике, мы не успели в полной мере явить всю силу истинно народной демократии. Но мы знаем, как это должно было быть.

В социалистическом обществе нет антагонистических классов, следовательно, нет нужды и в политических партиях, отражающих принципиально разные, враждебные друг другу интересы. Конечно, интересы рабочих и крестьян не во всём совпадают: скажем, рабочий радуется солнечному и сухому дню, рассчитывая, если это выходной, провести его на речке или на озере, искупаться; а крестьянин как раз хочет, чтобы пошёл бы дождь, напоил посевы, поля и огороды. Разумеется, пример этот во многом шуточный, ведь рабочие тоже заинтересованы в богатом урожае.

Но главное — интересы рабочих и крестьян не антагонистичны. Они могут спорить, каким именно способом будет лучше всего добиться той или иной цели, для общего блага, а для этого необходимо, чтобы в органы народной власти попадали самые ответственные, самые компетентные товарищи, хорошо знающие жизнь и производство, неважно, в шахте, на заводе или на поле.

Поэтому трудовые коллективы избирают из своей среды лучших, самых