Сочинения - Оноре Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Войдя в салон, Газональ произнес лишь несколько слов, выражавших суждение столь же верное, сколь и легитимистское: «Здесь красивее, чем в Тюильри». Шелк, бархат, парча, позолота, развешанные и расставленные повсюду предметы искусства так поразили провинциала, что он не заметил Женни Кадин в ослепительном туалете. Заслоненная Карабиной, с которой она беседовала, актриса наблюдала за южанином с первой минуты его появления.
– Дорогая, – сказал Леон Карабине, – этот господин мой двоюродный брат, фабрикант, он свалился на меня сегодня утром прямо с Пиренейского хребта; он в Париже как в лесу, ему нужна поддержка Массоля в тяжбе, решающейся в Государственном совете. Вот мы и позволили себе привезти к вам господина Газоналя на ужин, но просим вас не сводить его с ума…
– Как вам будет угодно, сударь; вино нынче дорого, – сказала Карабина, смерив Газоналя взглядом и не найдя в нем ничего примечательного.
Газональ, пораженный туалетами, ярким освещением, позолотой, жужжаньем голосов, которые, как ему казалось, говорили о нем, с трудом пролепетал:
– Сударыня… сударыня… вы так добры.
– Что выделывают на вашей фабрике? – спросила, улыбаясь, хозяйка дома.
– Кружева. Предложите ей гипюр! – шепнул Бисиу на ухо Газоналю.
– Ги… ги… ги…
– Гири! Ну, знаешь, Кадин! Гири! Ты просчиталась, крошка.
– Гипюр! – выговорил наконец Газональ, смекнув, что ужин придется оплатить. – Я сочту за величайшее удовольствие предложить вам платье… шарф… мантилью с моей фабрики.
– О! Целых три подарка! Ну что ж! Вы любезнее, чем можно было предположить, – сказала Карабина.
«Париж завладел мною», – сказал себе Газональ, заметив Женни Кадин и приветствуя ее.
– А я что получу? – спросила его актриса.
– Но… все мое состояние, – ответил Газональ, решив, что пообещать все – значит не дать ничего.
Вошли Массоль, Клод Виньон, дю Тийе, Максим де Трай, Нусинген, дю Брюэль, Малага, супруги Гайар, Вовине – целая толпа гостей.
Обстоятельно поговорив с фабрикантом о его тяжбе, Массоль, ничего не обещая, сказал ему, что заключение еще не составлено, но что граждане всегда могут положиться на обширные знания и независимость членов Государственного совета. Придя в отчаяние от этого холодного и надменного ответа, Газональ счел необходимым обольстить очаровательную Женни Кадин, в которую уже успел без памяти влюбиться. Леон де Лора и Бисиу отдали свою жертву во власть самой проказливой из женщин этого странного общества, ибо Женни Кадин – единственная соперница знаменитой Дежазе. За столом, где Газоналя привело в восхищение чеканное серебро работы Фроман-Мериса, современного Бенвенуто Челлини, причем все, что подавалось, стоило не многим дешевле того, в чем это подавалось, – оба шутника постарались сесть подальше от южанина; но они исподтишка следили за успехом лукавой актрисы, которая, соблазнясь необдуманным обещанием Газоналя обновить ее обстановку, задалась целью увезти его к себе. Агнец Иоанна Крестителя – и тот вряд ли следовал за ним более покорно, чем Газональ за этой сиреной.
Три дня спустя Леон и Бисиу, не видевшие Газоналя с того вечера, разыскали его часа в два пополудни в меблированных комнатах.
– Ну вот, кузен! Государственный совет вынес решение в твою пользу.
– Увы! Это теперь ни к чему, кузен, – ответил Газональ, уныло взглянув на своих друзей. – Я стал республиканцем…
– Что такое? – спросил Леон.
– У меня нет больше ничего, нечем даже заплатить адвокату. Женни Кадин получила с меня векселей на сумму, превышающую мое состояние.
– Действительно, Женни Кадин обходится недешево, зато…
– О! за свои деньги я изведал немало, – ответил Газональ. – Ах! Какая женщина!.. Что и говорить, провинция не может соперничать с Парижем – я ухожу в монастырь траппистов.
– Отлично! – заявил Бисиу. – Наконец-то вы образумились! А теперь признайте величие столицы…
– …и капитала! – закончил Леон, протягивая Газоналю его векселя.
Южанин растерянно смотрел на свои обязательства.
– После этого вы не скажете, что мы не умеем оказывать гостеприимство: мы вас просветили и спасли от нищеты, попотчевали и… позабавили, – сказал Бисиу.
– И все – задаром! – добавил Леон, сделав жест уличного мальчишки, когда тот поясняет, что значит стибрить.
Париж, ноябрь 1845 г.
История величия и падения Цезаря Бирото,
владельца парфюмерной лавки,
помощника мэра второго округа г. Парижа,
кавалера ордена Почетного легиона и пр.
Г-ну Альфонсу де Ламартину
его почитатель де Бальзак.I. ЦЕЗАРЬ В АПОГЕЕ ВЕЛИЧИЯ
В зимние ночи суета на улице Сент-Оноре замирает совсем ненадолго, – едва кончится разъезд карет после спектаклей и балов, начинается движение зеленщиков к Центральному рынку. В ту пору, когда стихает великая симфония парижских шумов, около часа ночи, жена г-на Цезаря Бирото, владельца парфюмерной лавки у Вандомской площади, внезапно пробудилась от страшного сна. Жена парфюмера видела себя сразу в двух лицах: она предстала сама пред собой в лохмотьях; иссохшей, морщинистой рукой она пыталась приоткрыть дверь собственной лавки, где находилась одновременно и на пороге, и на своем обычном месте – за конторкой; она у себя самой просила милостыню, слышала свой голос и в дверях и у кассы. Г-жа Бирото решила разбудить мужа, но рука ее нащупала лишь пустоту. Тогда она вся похолодела от страха, не в силах была повернуть головы, шея у нее одеревенела, перехватило дыхание и пропал голос; она замерла, пригвожденная к своему ложу за отдернутыми занавесями алькова, глаза ее расширились и неподвижно уставились в одну точку, волосы на голове зашевелились, в ушах звенело, сердце сжималось и часто билось, она обливалась холодным потом.
Страх – явление столь сильное и болезненно действующее на организм, что все способности человека внезапно достигают либо крайнего напряжения, либо приходят в полный упадок. Физиологов долгое время смущал этот феномен, он опровергал их теории и опрокидывал их догадки; хотя страх – это всего лишь электрический разряд в организме, он, как всякое электрическое явление, принимает формы странные и причудливые. Объяснение это станет общепринятым, когда ученые постигнут огромную роль электричества в человеческой психике.
Госпожа Бирото испытала жестокий толчок, одно из тех душевных потрясений, которые какой-то непонятной силой ослабляют или напрягают волю и как бы просветляют ум. За очень краткий промежуток времени, если измерять его по часам, но неизмеримо огромный по количеству мгновенных впечатлений, бедная женщина обрела поразительную остроту мысли и столько передумала и вспомнила, сколько в обычном состоянии не могла бы успеть и за целый день. Содержание ее мучительного и безмолвного монолога можно передать в нескольких нелепых, противоречивых, бессвязных словах:
– Зачем понадобилось Бирото встать ночью? Не объелся ли он телятины? Не худо ли ему? Нет, он разбудил бы меня, если бы занемог. Девятнадцать лет, как мы спим вместе в этой кровати, в этом доме, и ни разу он, бедняжка, не вставал с постели, не предупредив меня! Он не ночевал дома, только когда дежурил в кордегардии. Да ложился ли он спать сегодня? Ну конечно. Господи, до чего ж я глупа!
Она оглядела постель и заметила ночной колпак мужа, сохранивший почти коническую форму головы.
– Значит, он умер! Покончил с собой! Почему? – спрашивала она себя. – Вот уж два года, как его назначили помощником мэра, и с тех пор он сам не свой. Избрать его в муниципалитет, – да куда это годится, право! Торговля идет хорошо: он подарил мне шаль. Но, быть может, его дела и не так уж хороши? Ну, я бы уж об этом знала. Хотя, поди-ка узнай, что у мужчин на уме? Да и у женщин тоже! Ну, это еще не беда. Но разве мы сегодня не наторговали на пять тысяч франков? А потом, помощник мэра не может наложить на себя руки, ему-то хорошо известно, что это противозаконно. Так где же он?
Она не в силах была ни повернуть головы, ни протянуть руки к шнурку колокольчика, чтобы разбудить кухарку, трех приказчиков или рассыльного при лавке. Под влиянием кошмара, мучившего ее и после пробуждения, она даже не вспомнила о дочери, мирно спавшей в соседней комнате, дверь в которую находилась как раз возле ее кровати. Наконец она крикнула: «Бирото!» Никакого ответа. Ей показалось, что она позвала мужа, на самом деле она лишь мысленно произнесла его имя.
– Неужели у него есть любовница? Нет, – возразила она сама себе, – он слишком глуп и к тому же слишком любит меня. Не говорил ли он госпоже Роген, что никогда не изменял мне, даже в мыслях. Этот человек – сама честность, сошедшая на землю. Если кто и заслуживает рай, так это он. Ну, в чем может он каяться своему исповеднику? В сущих пустяках. Хоть он и роялист (а почему – только богу известно), он не больно-то выставляет напоказ свою набожность. Бедный котик, уже в восемь часов он крадется потихоньку к обедне, словно в увеселительное заведение. Он боится бога ради самого бога и даже не думает об аде. Ему ли иметь любовницу, когда он почти не отходит от меня; даже надоел. Я дороже ему всего на свете, он бережет меня как зеницу ока. За девятнадцать лет ни разу голоса не повысил, разговаривая со мной. Даже дочь у него на втором месте. Да ведь Цезарина-то здесь… Цезарина! Цезарина! Не было еще у Бирото таких намерений, которые он скрыл бы от меня. Правду он говорил, когда приходил в «Маленький матрос» и уверял, что со временем я его узнаю и оценю. И вдруг исчез!.. Просто невероятно!
