Все приключения Шерлока Холмса - Джон Карр

– В этом я не сомневаюсь, мистер Скотт-Эклс, ничуть не сомневаюсь, – сказал инспектор Грегсон самым любезным тоном. – Должен отметить, что все рассказанное вами точно соответствует установленным нами фактам. Например, вы упомянули о записке, переданной за обедом. Вы, случайно, не заметили, что с ней произошло?

– Заметил. Гарсия скатал ее и бросил в огонь.

– Что вы на это скажете, мистер Бэйнс?

Деревенский сыщик был крепкий толстяк, чье пухлое красное лицо казалось бы и вовсе простецким, если бы не пара необыкновенно ярких глаз, прячущихся в глубокой складке между толстых щек и нависших бровей. С медлительной улыбкой он вытащил из кармана скрученный и обесцвеченный листок бумаги.

– В камине там, мистер Холмс, колосники устроены на подставках, и он промахнулся – закинул записку слишком далеко. Я выгреб ее из-за подставок даже не обгоревшую.

Холмс одобрительно улыбнулся:

– Чтобы найти этот единственный уцелевший клочок бумаги, вы должны были самым тщательным образом обыскать весь дом.

– Так и есть, мистер Холмс. Это у меня первое правило. Прочитать, мистер Грегсон?

Лондонец кивнул головой.

– Писано на обыкновенной гладкой желтоватой бумаге без водяных знаков. Четвертинка листа. Отрезано в два надреза короткими ножничками. Листок был сложен втрое и запечатан красно-фиолетовым сургучом, который накапали второпях и придавили каким-то овальным предметом. Адресовано мистеру Гарсии, Сиреневая Сторожка. Текст гласит: «Цвета – наши исконные: зеленый и белый. Зеленый – открыто, белый – закрыто. Парадная лестница, второй этаж, первый коридор, седьмая направо, зеленое сукно. Да хранит вас Бог. Д.». Почерк женский. Текст написан острым пером, адрес же – либо другим пером, либо написал кто-то другой. Здесь, как вы видите, почерк смелый и толще нажим.

– Очень интересная записка, – сказал Холмс, просмотрев ее сам. – Должен вас похвалить, мистер Бэйнс, за такое внимание к деталям. Можно добавить разве что кое-какие мелочи. Овальный предмет – несомненно, обыкновенная запонка для манжет – что другое может иметь такую форму? Ножницы были кривые, для ногтей. Как ни коротки два надреза, вы ясно можете разглядеть на каждом один и тот же легкий изгиб.

Деревенский сыщик усмехнулся.

– Я-то думал, что выжал из нее все, что можно, – сказал он, – а вот, оказывается, кое-что оставил и другим. Признаться, записка эта мне ничего не говорит, кроме того, что там что-то затевалось и что тут, как всегда, дело в женщине.

Пока шел весь этот разговор, мистер Скотт-Эклс ерзал в своем кресле.

– Я рад, что вы нашли эту записку, потому что она подтверждает мой рассказ, – сказал он. – Но разрешите напомнить, что я еще не слышал, что же случилось с мистером Гарсией и куда исчезли все слуги.

– Насчет Гарсии, – сказал Грегсон, – ответ простой. Его сегодня утром нашли мертвым на Оксшоттском Выгоне, в миле от его дома. Ему размозжили голову – дубасили чем-то тяжелым вроде мешка с песком или другого подобного орудия, чем-то, что не режет, а скорей раздавливает. Место глухое, ни одного дома на четверть мили вокруг. Первый удар был нанесен, очевидно, сзади и сразу его свалил, но потом его еще долго били уже мертвого. Нападение совершено было, как видно, в страшной злобе. Следов никаких, никакого ключа к раскрытию преступников.

– Ограблен?

– Нет; и ничего, что указывало бы на попытку ограбления.

– Весьма прискорбно, прискорбно и страшно, – сказал мистер Скотт-Эклс плаксивым голосом, – и какая же это неприятность для меня! Я тут совершенно ни при чем, если мой хозяин вышел ночью на прогулку и его постигла такая печальная судьба. И почему-то я оказался замешан в эту историю!

– Очень просто, сэр, – ответил инспектор Бэйнс. – Единственным документом, какой нашли в кармане у покойника, было ваше письмо, сообщающее, что вы собираетесь к нему с ночевкой – как раз в ночь его смерти. По адресу на письме мы и узнали имя убитого и где он проживал. В десятом часу утра мы пришли в его дом и не застали ни вас, ни кого-либо другого. Я дал мистеру Грегсону телеграмму с просьбой, чтобы он разыскал вас в Лондоне, пока я проведу обследование в Сиреневой Сторожке. Затем я поехал в город, встретился с мистером Грегсоном – и вот мы здесь.

– Нам теперь следует, – заявил Грегсон, – оформить дело по всем правилам. Вы пройдете вместе с нами в полицию, мистер Скотт-Эклс, и мы снимем с вас показания в письменном виде.

– Конечно! Пойду сейчас же. Но я не отказываюсь от ваших услуг, мистер Холмс. Я хочу дознаться до истины и прошу вас не стесняться расходами и не щадить трудов.

Мой друг повернулся к деревенскому инспектору:

– Надеюсь, вы не будете возражать против моего сотрудничества с вами, мистер Бэйнс?

– Почту за честь, сэр.

– До сих пор вы, я вижу, действовали быстро и толково. Разрешите спросить: есть ли данные, позволяющие уточнить час, когда его настигла смерть?

– Тело к часу ночи уже лежало там. С часу пошел дождь, а смерть наступила, несомненно, еще до дождя.

– Но это совершенно исключено, мистер Бэйнс! – объявил наш клиент. – Его голос нельзя спутать ни с каким другим. Я могу подтвердить под присягой, что в час ночи я лежал в постели и не кто иной, как Гарсия, говорил со мной в моей спальне.

– Примечательно, но отнюдь не исключено, – сказал с улыбкой Холмс.

– Вы нашли разгадку? – спросил Грегсон.

– Дело выглядит не слишком сложным, хотя, конечно, в нем есть новые и любопытные черты. Необходимо собрать дополнительные данные, прежде чем я позволю себе вынести окончательное и определенное суждение. Кстати, мистер Бэйнс, вы при осмотре дома, кроме этой записки, не обнаружили ничего примечательного?

Сыщик посмотрел на моего друга каким-то особенным взглядом.

– Там есть, – сказал он, – очень даже примечательные вещи. Может быть, когда я управлюсь в полиции, вы съездите со мной на место и скажете мне, что вы о них думаете?

– Я весь к вашим услугам, – сказал Шерлок Холмс и позвонил. – Проводите джентльменов, миссис Хадсон, и пошлите мальчика на почту с этой телеграммой. Пять шиллингов на оплаченный ответ.

Когда посетители ушли, мы некоторое время сидели молча. Холмс жадно курил, сдвинув брови над своими пронзительными глазами и выдвинув голову вперед в характерном для него страстном напряжении мысли.

– Ну, Уотсон, – спросил он, вдруг повернувшись ко мне, – что вы об этом скажете?

– Насчет шутки с мистером Скотт-Эклсом не скажу вам ровно ничего.

– А насчет преступления?

– Поскольку все проживавшие в доме исчезли, я сказал бы, что они так или иначе причастны к убийству и сбежали от суда.

– Это, конечно, вполне возможное предположение. Однако если его допустить, очень странным представится, что двое слуг, вступив в заговор против хозяина, почему-то нападают на него в ту единственную ночь, когда у него гость. Они могли разделаться с ним без помехи во всякую другую ночь.

– А почему же тогда они сбежали?

– Вот именно. Почему они сбежали? Это существенный факт. Другой существенный факт – замечательное происшествие с нашим клиентом, Скотт-Эклсом. Неужели, дорогой мой Уотсон, это вне пределов человеческой изобретательности – дать объяснение, которое могло бы связать эти два существенных факта? И если к тому же под него удастся подогнать и таинственную записку, составленную в таких странных выражениях, что ж, тогда его бы стоило принять как рабочую гипотезу. Если потом новые установленные нами факты все улягутся в схему, тогда наша гипотеза может постепенно перейти в решение.

– Но какова она, наша гипотеза?

Холмс откинулся в кресле, полузакрыв глаза.

– Вы должны согласиться, дорогой мой Уотсон, что о розыгрыше здесь и думать не приходится. Готовились серьезные дела, как показало дальнейшее, и то, что Скотт-Эклса заманили в Сиреневую Сторожку, стоит с ними в прямой связи.

– Но какая здесь возможна связь?

– Разберем шаг за шагом. Есть что-то неестественное – это сразу видно – в странной и внезапной дружбе между молодым испанцем и Скотт-Эклсом. Почин принадлежит испанцу. Едва познакомившись, он на следующий же день едет к Эклсу в гости в другой конец Лондона и поддерживает с ним тесную связь, пока тот не приезжает к нему в Эшер. Что же ему было нужно от Эклса? Что Эклс мог ему дать? Я не вижу в этом человеке никакого обаяния. Он и умом не блещет; и едва ли можно думать о духовном сродстве между ним и человеком живого и тонкого латинского интеллекта. Почему же Гарсия из всех своих знакомых избирает именно его как человека, особенно подходящего для его целей? Есть у него какое-нибудь выделяющее его качество? Я сказал бы, есть. Он воплощенная британская добропорядочность, как раз такой человек, какой в роли свидетеля должен импонировать другому британцу. Вы сами видели, что его показания при всей их необычайности не внушили и тени сомнения ни одному из наших двух инспекторов.