Кролик, беги. Кролик вернулся. Кролик разбогател. Кролик успокоился - Джон Апдайк

Упоминание о музыке заставляет их всех осознать, что из спрятанных колонок Уэбба непрерывно звучит музыка — сейчас это гавайская мелодия.

— Может, это был вовсе и не гусь, — говорит Гарри. — Может, это был совсем маленький кадди с перышками.

— Вот так получается музыка, — ехидно произносит Ронни в ответ на высказывание Олли. — Эй, Уэбб, — говорит Ронни, — как это у тебя тут нет пива?

— Есть, есть пиво — «Миллер лайт» и «Хайнекен». Кому чего принести?

Уэбб что-то нервничает, и Кролик опасается, что вечеринке может прийти конец. Ему не хватает — вот бы никогда не подумал — Бадди Инглфингера, и он представляет себе, что сказал бы Бадди, будь он здесь.

— Кстати, о мертвых гусях, — говорит Гарри, — я на днях вычитал в газете умозаключение какого-то антрополога или кого-то в этом роде, что к двухтысячному году одна четверть всех животных, существующих на земле, вымрет.

— Ох, не надо, — громко вырывается у Пегги Фоснахт, и ее так передергивает, что даже жир трясется на толстых руках. На ней платье с не по сезону короткими рукавами. — Только не говорите о двухтысячном годе — при одной мысли об этом у меня мурашки.

Никто не спрашивает почему.

Наконец Кролик произносит:

— Почему? Ты же будешь еще жива.

— Нет, не буду, — отрезает она, явно намереваясь даже по этому поводу затеять спор.

Красные пятна все еще покрывают горло и грудь разгоряченной спором Синди; маленький золотой крестик блестит в прорези расстегнутого на две пуговки или незавязанного арабского одеяния, ее запястья выглядят по-детски хрупкими в широких рукавах, голые ноги в сандалиях из тонких золотых ремешков виднеются из-под расшитого подола. Воспользовавшись тем, что Уэбб принимает заказы на напитки, а Дженис, пошатываясь, отправляется в ванную, Гарри подходит к молодой хозяйке и садится рядом с ней на стул.

— А знаешь, — говорит он, — по-моему, Папа большой молодец. Умеет пользоваться телевидением.

Синди говорит, резко мотнув головой, точно ее кто-то ужалил:

— Мне тоже не нравится многое из того, что он говорит, но он вынужден где-то установить границу. Это его обязанность.

— Боится он, — высказывает предположение Кролик. — Как и все вокруг.

Она смотрит на него — в разрезе ее глаз, как сказала Мим, есть что-то китайское, а припухлости под нижними веками создают впечатление, будто ее избили или у нее сенная лихорадка: она подмигивает, даже когда говорит вполне серьезно; здесь, посреди комнаты, вдали от света, зрачки ее кажутся огромными.

— Ох, я не могу так думать о нем, хотя, возможно, ты и прав. Слишком много во мне еще от приходской школы. — Коричневый ободок вокруг ее зрачков словно из шоколада: ни искорки, ни огня. — Уэбб так бережно ко мне относится: он на меня не нажимает. После того, как родилась Бетси и мы решили, что отец — он, Уэбб, я не могла заставить себя пользоваться диафрагмой: мне это казалось преступным, а он не хотел, чтобы я сидела на таблетках: он ведь столько об этом читал, поэтому он предложил что-то сделать с собой, ну вы знаете, как мужчин заставляют делать такое в Индии, как же это называется — вазэктомия. Ну и чтобы не заставлять его это делать, а ведь Бог знает, как это могло сказаться на его психике, я взяла и пошла к доктору, чтобы мне вставили диафрагму, я до сих пор не знаю, правильно ли я ее вставляю, но мне жалко бедного Уэбба. Ты же знаешь, у него пятеро детей от двух других жен, и они обе вечно тянут из него деньги. Ни та, ни другая не вышли замуж, хотя живут не одни; вот это я бы назвала аморальным — так пить кровь из него.

Такого Гарри не ожидал. Он пытается ответить ей тоже признанием.

— В прошлом году Дженис перевязала себе трубы, и должен сказать, как это здорово, когда не надо волноваться, — трахайся когда захочешь, днем или ночью, и никаких кремов, никакой гадости. Но она все равно вдруг начинает плакать — безо всякой причины. Плачет, потому что стала стерильной.

— Ну конечно, Гарри. Я бы тоже плакала. — Губы у Синди длинные, накрашенные и мудро сомкнутые, в конце каждой фразы она опускает уголки, чего он раньше никогда не замечал.

— Но ты же совсем ребенок, — говорит он ей.

Синди спокойно искоса смотрит на него и весьма категорично произносит:

— Уже нет, Гарри. В апреле мне будет тридцать.

Двадцать девять... значит, ей было двадцать два, когда она стала спать с Уэббом — вот хитрый старый козел; Гарри представляет себе ее тело под свободной шершавой хламидой, смуглое, с шелковистыми скатами и валиками жирка, с потаенными закоулками, которые так приятно гладить — телу ведь надо дышать в эту тропическую жару; под стать ее одеянию и золотые ремешки на ногах, и браслеты на запястьях, еще тонких и округлых, как у ребенка, без вен. Он поднимается долить себе коньяку, но, пошатнувшись, задевает коленом громоздкое квадратное кресло Пегги Фоснахт. Ее уже там нет — накинув на плечи старомодное уныло-зеленое суконное пальто, Пегги стоит наверху приступки, ведущей из гостиной. И смотрит на них сверху вниз, словно ее вознесли над ними и сейчас умчат прочь.

А Олли продолжает сидеть за столиком с кафельной крышкой в ожидании пива, которое обещал принести Уэбб, не обращая внимания на то, что жена уходит. Ронни Гаррисон совсем пьяный — губы мокрые, длинная прядь волос, которую он обычно зачесывает на лысину, висит запятой, — спрашивает Олли:

— Как идет торговля музыкой? Я слышал, увлечение гитарой сошло на нет вместе с революционным духом.

— Теперь перешли на флейты — чудеса, да и только. Не одни девушки, но и парни, которые играют в джазе. Особенно много негритосов. Один зашел тут ко мне — хотел купить флейту из платины ко дню рождения дочки, ей исполняется восемнадцать лет, говорит, читал, что у какого-то француза была такая. Я сказал: «Милый, вы сумасшедший. Я даже представить себе не могу, сколько такая флейта может стоить». А он сказал: «Да плевал я, милый», — и вытащил пачку денег, наверно, в дюйм толщиной, и все сотенные. Во всяком случае, сверху были сотенные.

Прощупывать дальше настроение Синди сейчас, пожалуй, не стоит; Гарри тяжело опускается на диван и присоединяется к мужской беседе.

— Вроде этих клюшек для гольфа с золотыми головками, которые были в моде несколько лет назад. Вот уж они-то, пари держу, выросли в цене.

На него, как и на Пегги, никто не обращает внимания. Гаррисон отстает. Ох уж эти страховые агенты — придвинет голову к твоему уху и ну долбить, пока ты либо не накричишь на него, либо не скажешь: конечно, застрахуйте меня еще на пятьдесят тысяч.

Гаррисон говорит Олли:

— А как насчет электроинструментов? Этот парень, что выступает по телевизору, он играет даже на электроскрипке. Должно быть, такая немало стоит.

— Целое состояние, — говорит Олли, с благодарностью глядя на Уэбба, который ставит перед ним на светлый квадратик столика стакан с пивом «Хайнекен». — Одни динамики стоят тысячи, — говорит он, радуясь возможности поговорить, радуясь возможности оперировать большими цифрами. Бедный простофиля, ведь всем известно, что он главным образом торгует пластинками, от которых балдеют тринадцатилетние подростки. Как это Нельсон говорил? Не музыка, а сопли-вопли. Нельсон в свое время серьезно занимался гитарой — у него была та, которую он вынес из пожара, потом другая, отделанная перламутром, которую они ему подарили, но после того, как он окончил школу и получил водительские права, гитары из его комнаты не слышно.

Ронни склоняет голову набок и делает заход с другой стороны:

— Вы знаете, я занимаюсь клиентами Скулкиллской страховой компании, и вот мой босс говорит тут мне на днях: «Рон, ты стоил нашей компании в прошлом году восемь тысяч семьсот». Это не жалованье, это добавки. Взносы на пенсию, страхование здоровья, долевое участие. А как у вас обстоит с этим делом? В наше время и в наш век, если хозяин не обеспечивает тебя страховкой и пенсией, ты в пиковом положении. Люди на это рассчитывают и без этого выкладываться не будут.

Олли говорит:

— Ну, я в известном смысле сам себе хозяин. Я и мои партнеры...

— А как насчет «Кеога»? Тебе надо непременно этим воспользоваться.

— Мы стараемся работать по-простому. Когда мы начинали...

— Ты шутишь, Олли. Ты же обираешь себя. «Шуйкилл мьючуал» предлагает дивные условия по плану «Кеога», и мы могли бы тебя подключить, собственно, мы советуем тебе подключиться на корпоративной основе, тогда ни одной монеты не уйдет из твоего личного кармана — все пойдет из кармана корпорации, к тому же это вычитается из налогообложения. Эти несчастные простофили, что выплачивают страховки без помощи со стороны компании, живут в доисторические времена. А пользоваться планом отнюдь не противозаконно, — как раз наоборот: мы действуем по законам, которые установило правительство. Оно хочет, чтобы люди преуспевали, чтобы все работало на увеличение национального продукта. Ты ведь знаешь, что такое «Кеог», верно? А то вид у тебя озадаченный.