Дорогой длинною - Анастасия Дробина

Пять дней пронеслись как один. Роза ни разу не встала с постели. Днём она часами лежала, отвернувшись к покрытой трещинами стене, тихая, молчаливая. Время от времени кашляла, кашель переходил в хрип, в протяжные стоны, сгустки крови Роза с силой выплёвывала в стоящий у кровати медный таз для наживки и, натянув на голову одеяло, снова поворачивалась к стене. А ночью она металась по развороченной постели, плакала навзрыд, шарила по одеялу, ища кого-то, снова кашляла, снова сплёвывала кровь…

Илья, за пять ночей ни разу не заснувший по-настоящему, ловил её, обнимал, накрепко прижимал к себе, говорил какую-то беспомощную ерунду, от которой самому же хотелось выть. А в груди уже было холодно: слова старого раввина сбывались. Роза угасала день ото дня.

Теперь во дворе трактира постоянно сидели люди. То и дело в маленькую заднюю комнату кто-то осторожно заглядывал; стараясь не смотреть на неподвижную фигурку под одеялом, робко спрашивал у Ильи: не надо ли чего? Тот молча качал головой. Кроме него, при Розе неотлучно находилась Янка. Она варила какие-то вонючие травы, процеживала настои, на которые Илья даже взглянуть не мог без содрогания; ласково, но настойчиво заставляла Розу выпивать эту гадость. Каждый день из Одессы приезжал на телеге молдаван-молочников Лейба. Он безмолвно входил в комнату, смотрел на забрызганный кровью пол, на красные сгустки в медном тазу и так же молча выходил на двор, где его уже никто ни о чём не спрашивал.

На шестой день Роза отказалась пить Янкин настой. Сначала на уговоры старой молдаванки она лишь молча качала головой, а когда Янка призвала на помощь Илью, молча и с заметным усилием перевернула стоящую на столе кружку. Резко пахнущая жидкость тёмной струйкой побежала на пол. Илья испуганно смотрел на неё. Затем, сделав над собой усилие, перевёл взгляд на Розу.

В теле, лежащем под вытертым, испачканным кровью одеялом, уже не осталось ничего, что напоминало бы прежнюю Чачанку - весёлую, шумную… На постели скорчилась высохшая, костлявая, постаревшая на десяток лет цыганка с серым, осунувшимся лицом. На резко обозначившихся скулах горел лихорадочный румянец. Коричневые, потрескавшиеся губы были плотно сомкнуты.

– Роза… - наконец пересилил себя Илья. - Почему не хочешь пить? Выпей, дорогая, тебе лучше будет. Ведь лучше же становится, правда? Янка хорошо тебя лечит, всё правильно делает, как Лейба научил… Ты этой ночью меньше кашляла, я слышал… Мы с тобой ещё по степи погоняем, ещё кефаль ловить поплывёшь, в залив вчера целый косяк дельфины загнали, Белаш твою шаланду починил…

– Я умираю, Илья, - вдруг спокойно, перебив его, произнесла Роза. - Открой мой сундук, пожалуйста. Достань шаль - зелёную, с маками. Дай сюда.

Помоги сесть.

Как во сне, он сделал всё, о чём просила Роза. Помог ей приподняться на постели, подсунул под спину две пёстрые подушки, бережно закутал её острые плечи в нарядную, усыпанную маками шаль, в которой Роза когда-то пела в тульском хоре. Затем она попросила:

– Позови всех.

На дворе стоял вечер, красное солнце опускалось в море, в утёсах уже сгущалась темнота. Над далёкой степью, в жемчужно-розовой белизне сумеречного неба зависла звезда - та самая, зелёная, которую Илья увидел первый раз в таборе влахов. На дворе трактира стоял весь посёлок. Уже никто не задавал вопросов, только сотня глаз молча смотрела на появившегося на крыльце Илью.

– Она умирает… - словно со стороны, услышал он собственный голос. – Просит вас всех.

Тишина. Негромкий, тревожный шёпот. Вздох, надрывное причитание, грубо оборванное кем-то на полуслове. Люди потянулись в дом, стараясь не шуметь, не греметь сапогами. Вскоре толпа народа собралась в небольшой комнате. Те, кто не поместился, облепили окна снаружи, заглядывали в дверь.

Красный свет пронизывал комнату, дробясь на ободе старого бубна и струнах висящей на стене гитары. Роза сидела на кровати, закутанная в цветастую шаль. Её спутавшиеся волосы лежали жгутом на одном плече. На одеяле рядом с ней дрожал красный луч.

– Заняться вам, что ли, нечем? - вдруг спросила она, и Илья даже вздрогнул: так обычно, весело и насмешливо, прозвучал её хриплый голос. – Чего притащились, люди? Своих дел нет? Много чести для меня!

Тишина. Только Фроська почти беззвучно всхлипнула на плече побледневшего мужа да вполголоса молился по-гречески Лазарь.

– Ухожу я, люди, - помолчав, сказала Роза. - Уж не поминайте лихом. Я для вас всегда хорошие песни пела. И за то, что пришли, спасибо. Теперь бог знает, когда увидимся.

Тишина. Зажимая рот ладонями, на двор опрометью вылетела Янка.

– Ион, поди сюда! - велела Роза, и старый молдаванин, растолкав людей, нерешительно подвинулся к её постели. - Возьми мою Кочерыжку, Ион.

Я знаю, ты сына отделять хочешь, а как же Траян без лошади в хозяйстве будет? А Кочерыжка молодая, ей ещё и семи нет. Только к оглоблям понемногу приучай, она ж не привыкла…

– Роза, зачем… - взмолился было Ион. Роза поморщилась, закрыла глаза.

– Возьми, не обижай меня. У тебя семья, а мне больше ни к чему. Мирча!

Отстранив рыдающую жену, от стены отлепился молодой, нахмуренный, как ёж, болгарин.

– Возьмёшь мою снасть в сарае. Твою сеть о камни к чертям разодрало, а макрель ждать не будет. Да смотри не ходи в море по ветру! Голову иметь надо. Белаш!

Огромный контрабандист, по-бычьи опустив всклокоченную голову, подошёл вплотную, опустился на колени перед постелью.

– Забери мою шаланду. В ней только дырку залатать, да ты сам и залатал ведь… А твоя о камни шарахнулась в щепки. Что ж… Ты людей спасал. Тебе это на Страшном суде зачтется, когда делишки твои тёмные разбираться будут… А ну, нагнись поближе… - Белаш наклонился, и Роза, с силой обхватив его за шею, прошептала так тихо, что услышал лишь стоящий возле Илья: – По девкам, кобель, не бегай, хватит, не щенок ведь… Думаешь, твоя Ружка не знает? Знает, да молчит… Не мучай её.

Белаш отошёл, не поднимая головы.

– Лазарь… Ты чего ревёшь, чёрт одноглазый?! Возьми вот моё кольцо, оно золотое, без обмана. Ты же меня, нечисть, замуж звал, кто этого не знает?

– Юлька, девочка, забирай юбку красную. Новая почти и счастливая – в этот же год замуж выйдешь.

– Спиро седло. Черкесское, сносу не будет!

– Фроська, тебе шаль. Всего два раза надёванная!

– Милош, возьми кнут. От него удача будет, цыганский кнут, без барыша с базара не придёшь! А будешь о свою молодуху обновлять - с того света порчу наведу!

– Симке бубен. Старый, правда, но ещё стучит. Пляши, девочка, так, чтоб земля горела!

– Мустафе трубку. - Мариам - платок…

– Иван… Фатима… Янкель… Михай… Шлойма… Янка… Кристаки… Лойзо…

Петя… Ибрагим… Ульяна… Ованес… Агаша… Рахиль…

Роза прощалась со всем посёлком - медленно, разборчиво, не забывая никого, раздавая своё нехитрое богатство. В конце концов её тихой, хриплой речи уже не было слышно за дружным плачем. Ревели женщины, повиснув на плечах мужей и прислонившись к стенам, выла, зажимая рот рукой, лежащая на полу Юлька, всхлипывала в занавеску старая Парушоя. И, обведя взглядом комнату, Илья увидел, что плачут и мужчины. Не стыдясь собственных жён, детей и друг друга, не пряча лиц, не вытирая слёз, плакали просоленные рыбаки, прокопчённые на солнце торговцы, отчаянные контрабандисты, всё перевидавшие нищие, бесшабашные воры, мастеровые, объездчики, коновалы, бродяги…

– Ну, приехали! - устало сказала Роза, откидываясь на подушку. - Вы что это, люди добрые, утопить меня решили? Всё им раздала, а они ревут! Ну, не надо, люди, братья, не надо! На собственные похороны слёз не хватит. Дай бог вам всем счастья и денег мешок. Чтобы дети здоровы были, чтобы жёны любили, чтоб мужики не обижали… - Голос Розы начал прерываться, на бледном лбу выступила испарина, Илья отчётливо видел синие жилки, взбухшие на её висках.

– Не забывайте меня. Радости вам, удачи. А теперь - ступайте. Спасибо, что пришли ко мне, не забуду. Идите, идите.

Люди медленно потянулись к выходу. Вскоре в комнате не осталось никого, кроме застывшего у стены Ильи. Солнце за окном село, и в маленькой комнате стало темно. Возле иконы святого Николы оплывала, потрескивая, свеча. Остро пахло травой и солёной рыбой.

– Мне тоже идти, Роза? - боясь повернуться, спросил Илья.

– Подойди сюда, - негромко позвала она. Он подошёл. Молча опустился на колени возле постели. Сухая, горячая рука легла ему на плечо.

– Вот, морэ, и всё.

– Роза…

– Ты, ради бога, молчи! У меня и так еле язык ворочается. Просто послушай меня.

– Я… слушаю.

– Хорошо. Попросить тебя хочу: Митьку не бросай. У него, конечно, своей родни полно, но… он в таборе жить уже не сможет. Не приучен.

Держи его при себе. Там, под матрасом, деньги мои лежат… немного, но всё-таки. Возьмёте потом.