Свободное радио Альбемута. - Филип Дик

Если бы не являющийся по ночам ВАЛИС — манящий, настойчивый, зовущий к счастливому будущему, — Николас посетил бы Диснейленд и вернулся в Беркли. Я это знал, и знал это Николас. Как истолкуют побудительный мотив окружающие — не имеет значения. Важно, что самостоятельно, без посторонней помощи Николас остался бы навечно гнить в своей дыре. Что–то вторглось в его жизнь и уничтожило оковы дурной кармы. Что–то разбило стальные цепи.

Именно так, подумал я, человек перерождается: совершив поступок, который он никогда не мог бы совершить — в случае Николаса, абсолютно немыслимый акт переезда из Беркли в Северную Калифорнию. Все его приятели остались на месте; я остался на месте. Невероятно! Вот он, выросший в Беркли, сидит передо мной в своей современной квартире в Пласенсии (в Беркли нет современных квартир) в цветастой калифорнийской рубашке и слаксах! Он уже вписался в местную жизнь. Эпоха джинсов осталась позади.

Глава 7

Воображаемое присутствие ВАЛИСа — которого Николас выдумал, стремясь заполнить пустоту, — заставило моего друга переродиться. Даже приди он к психиатру, ничего бы не изменилось. Психиатр обратил бы внимание на источник голоса, а не на его мотивы или результаты воздействия. Да что говорить, тот психиатр наверняка до сих пор живет в Беркли. Никакие неосязаемые контакты, никакие призрачные голоса, обещающие счастливую жизнь, его не тревожат. Блажен сон глупца!

— Хорошо, Ник, — промолвил я, — ты победил.

— Что? — Он растерянно взглянул на меня. — А, понимаю. Да, похоже. Фил, как я мог так долго торчать в Беркли? Почему понадобился голос — чужой голос, не мой, — чтобы вести меня по жизни?

— М–мм… — пробормотал я.

— Самое невероятное не то, что я услышал голос ВАЛИСа, послушался его и переехал сюда, а то, что без него, или без них, я никогда и не подумал бы о подобном шаге! Знаешь, Фил, мысль покинуть Беркли, бросить работу у Герба Джекмэна мне даже в голову не приходила!

— Да, это невероятно, — согласился я.

Он был прав. Вот вам Homo обыкновенный: крутится себе по орбите, как мертвый камень вокруг мертвого солнца, без цели и без смысла, глухой, слепой и холодный. Нечто безжизненное, навеки отрезанное от новых мыслей.

— Кто бы они ни были, — продолжал Николас, — я должен доверять им. У меня нет иного выбора. Я все равно сделаю все, что они захотят.

— Думаю, ты поймешь, когда включится программа, — сказал я. Если — отрезвляющая мысль — он вообще запрограммирован.

— Думаешь, пойму? Я буду слишком занят.

Это меня напугало: вот он молнией приходит в движение, будто взрывается, и ничто не в силах его остановить.

— Они… — начал было Николас.

— Пожалуйста, не называй их «они», — попросил я. — Это действует мне на нервы. Было бы гораздо лучше, если бы ты говорил «он».

— Я говорю «они», — объяснил Николас, — потому что видел их несколько. Женщину, мужчину. По меньшей мере двух.

— Как они выглядели?

Николас помолчал.

— Ты понимаешь, разумеется, что это было во сне. Там все искажено. Наше сознание возводит барьеры.

— Для самозащиты, — кивнул я.

— У них по три глаза: два обычных, а третий не со зрачком, а с линзой. Прямо посреди лба. Этот третий глаз видит все. Его можно включать и выключать, и когда он выключен, то совершенно пропадает. Становится невидим. Тогда, — Николас судорожно вздохнул, — они ничем от нас не отличаются. Ничем.

— Боже милосердный…

— Да, — мужественно произнес Николас.

— Они способны говорить?

— Они были немы. И глухи. В таких сферических камерах, вроде батискафа, оплетенных проводами — всякое там электронное оборудование, чтобы они могли общаться с нами, чтобы их мысли превращались в слова, которые мы слышим и понимаем, и чтобы они могли понимать нас. Это им дается с трудом, с большим напряжением.

— Не уверен, что я хочу знать.

— Черт побери, да ты же об этом все время пишешь! Я наконец прочитал кое–какие твои…

— Я пишу фантастику. Вымысел.

— У них увеличенные черепные коробки, — сказал Николас.

— Что? — переспросил я. Я не поспевал за ним. Все это было для меня чересчур.

— А как иначе поместился бы третий глаз? Массивный удлиненный череп — как у египетского фараона Эхнатона. И у двух его дочерей. А у его жены череп был самый обычный.

Я распахнул дверь и вернулся в гостиную, где сидела Рэйчел.

— Он свихнулся, — пробормотала она, не отрываясь от книги.

— Точно, — сказал я. — Совсем спятил. Вот только не хотел бы я здесь оказаться, когда сработает его программа.

Рэйчел, промолчав, перевернула страницу.

Выйдя вслед за мной из спальни, Николас приблизился к нам, протягивая в руке клочок бумаги.

— Вот этот знак они показывали мне несколько раз — две пересекающиеся дуги. Гляди. Немного похоже на знак рыбы у ранних христиан. Интересно, что если одна дуга…

Откуда–то из загадочного изображения в лицо Николаса ударил багровый луч света. Он закрыл глаза, скривился от неожиданности и боли, выронил листок бумаги и быстро приложил руку ко лбу.

— У меня вдруг страшно разболелась голова…

— Вы видели этот странный луч света? — воскликнул я.

Рэйчел отложила книгу и встала.

Николас отвел руку, открыл глаза и поморгал.

— Я ослеп, — хрипло произнес он.

Наступила тишина. Все мы стояли молча, не шевелясь.

— Нет, никакого луча я не видел, — наконец проговорил Николас. — А теперь вижу розовые пятна… Кое–что становится понятным.

К нему подошла Рэйчел, мягко взяла его за плечо.

— Ты лучше присядь.

Странным, почти механическим голосом Николас нараспев произнес:

— Рэйчел, у Джонни есть врожденный дефект.

— Доктор сказал, что он совершенно…

— У него паховая ущемленная грыжа в мошоночном мешочке. Требуется срочное хирургическое вмешательство. Немедленно позвони доктору Эвенстону. Скажи, что ты везешь Джонни в приемный покой больницы святого Иуды в Фуллертоне. Вели ему ждать там.

— Прямо сейчас, ночью? — ошеломленно пролепетала Рэйчел.

— Джонни грозит смерть. — И, закрыв глаза, Николас повторил свое сообщение, слово в слово, с той же интонацией.

Глядя на него, я испытывал странное чувство: как будто, несмотря на то что его глаза закрыты, Николас видит произносимые слова, читает их словно по шпаргалке.

Я поехал вместе с ними в больницу. Машину вела Рэйчел; Николас из–за продолжающихся перебоев со зрением сидел рядом, держа на руках малыша.

Их лечащий врач, доктор Эванстон, явно раздраженный, ждал в приемном покое. Сперва он заявил, что несколько раз внимательнейшим образом осматривал Джонни на предмет возможной грыжи и ничего не обнаружил; потом взял ребенка и куда–то с ним исчез. Шло время. Когда наконец доктор Эванстон вернулся, он неохотно признал, что при обследовании ребенка действительно обнаружена паховая грыжа и в связи с возможностью ущемления требуется срочная операция.