Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

коммунистки, русской, и не остервенелой, бывшей при антирелигиозном музее. Как глубокий старец, в лаптях, 3 года приходил с мешком и выкладывал на пол у «экспоната» — ворох еловых лап и сосновых сучьев «с батюшкиного леску»… Тряхнуло и коммунистку! Но что это за _с_в_е_т_! что за жемчужина!.. Я _д_о_л_ж_е_н_ о сем написать, сжато и крепко. Нет, далеко не изжит «нравственный запас»! Пешком, с-под Сарова… _И_с_к_а_л_ и нашел (!) батюшку.

_Ч_у_д_о_ _с_е_р_д_ц_а_ и — благодарения. Чудо — _в_е_р_н_о_с_т_и. Всего не упишу. Сам скажу. Вот, _ч_т_о_ дает силу жить и ждать. М. б. — _н_е_ _д_о_л_г_о.

Целую тебя, голубка, будь бережлива в растрате себя… _н_а_ _ч_т_о_. Когда у тебя есть _в_а_ж_н_е_й_ш_е_е — _ч_т_о_ и во-имя _ч_е_г_о, _к_о_г_о. Я думал и думаю о тебе. Я тебя жду, светлую, тихую. Преступное безумие — _в_с_е_ _н_а_ш_е (т_а_к_ данное!) развеять _з_л_о_м, поддаться _з_л_о_м_у. Нет, надо растить свет в нас. Мы волею Его — можем быть «детьми _с_в_е_т_а». А посему — и должны быть. Дай твои глазки. Ваня

[На полях: ] Крещу, Господь да укрепит тебя, и просветит.

Милая Олюша, _о_ч_е_н_ь_ прошу тебя: не изматывайся! Помни, что это «домашнее» — пыль жизни: _е_с_т_ь_ у тебя — высшее! Не для себя прошу: для тебя, для твоих _л_у_ч_ш_и_х_ возможностей и _с_в_е_т_а-счастья.

Ведь жалеть будешь… а силы могут сдать _в_д_р_у_г! вот и покажи волю. А меня пожалей — _п_о_с_л_е_ себя: главное — ты — ты.

183

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

12. VI.47

Неоцененный мой Ванюша,

Только сегодня твой привет мне — «новорожденной». Грустно было мне быть 9-го без твоей улыбки, хотя бы письменной. Знаю, что это забастовки ваши803 виной тому, но все же было так грустно, пусто, одиноко.

Твое письмо от 6-го804 не дало света. Мне больно за тебя. Конечно, это — _ш_п_а_н_а, травящая тебя805. Я могу себе представить этих «господ». Еще и до твоей жалобы на эти безобразия, я тревожилась, что они могут быть.

Ты поймешь теперь осторожного И. А. Он всегда был, есть и, наверное, будет таким. Всегда со «страховкой». Тебя всегда стараются втянуть всюду, где твоим именем хотят гарантировать успех.

А ты же выше всего этого. Неминуемо втягивают тебя в дрязги. Это больно и горько. Для того ли ты на земле? Оставь эту грызню на тех, кто большего ни создать, ни дать не могут.

От людей, по твоему же определению, — дружески к тебе настроенных, я слышала в Париже, как они говорили о твоих проявлениях себя в дни и годы оккупации: «Ну, зачем он в политику втягивать себя давал? Караимы, например, — затеяли служить благодарственный молебен и огласили, что и И. С. Ш. с ними… Он-то пришел, а те — в кусты…»

Этот факт помнят, конечно, и не только «друзья». И никто истинного твоего движения не поймет, а пристегнут[242] к общей «гребенке». Они же все — мелки, мелки и мелки. Елизавету Семеновну, — прости, — я не извиняю.

В свое время мне самой собрались вынуть почку и уже повезли в клинику, и только чудом этого не случилось. Но это не дало бы мне права пренебречь всем (* да еще таким, как т ы. Понимает ли Е[лизавета] С[еменовна], кто ее друг и не за честь ли себе должна бы полагать иметь возможность хоть мелочь для него сделать??) и забыть обязанности. Подумаешь, как трудно для сей дамы из своей лавчонки послать тебе привет. Поручить послать, т. к., конечно, у нее кто-то стоит за прилавком. Ты всегда подобных ей извиняешь. Почему? Она не добрая и не положительный тип в жизни. Сразу я это почувствовала. Мне ее денег не нужно, пусть она их себе оставит в таком случае. Но и я ей не обязана ездить по докторам и от всего своего полного недосуга (только я-то не кичусь этим) тратить целый день на поездку в Arnhem. Возьми карту и посмотри, что это за путешествие было. Я не считалась по мелочам, но ведь кроме доктора и лекарств, мне надо было как-то проехать туда и истратить тоже на проезд. Это я ей не посчитала, но вижу, что с такими особами все надо ставить в строку. Иначе они не понимают. Но довольно. Не за себя я ворчу, а за то отношение к тебе, которое она проявила.

Ты получил мою «Любку»?806 Она не по вкусу вышла, «сконструированная», а не живая. Но они еще отдали мне свое последнее дыханье. Чудесное.

Я вся в работе, поскольку время урываю.

Прислугу хочу гнать. Стервоза. Целая серия рисунков совсем не в моем прежнем стиле. Я увлекаюсь точной передачей. Влюблена в «винтики», маленькие частицы мироздания. Взяла травы в цветении, ирисы водяные, ирис садовый, лилии, шиповник, «желтики» с одуванчиком, сорную травку с фиолетово-синими цветочками, похожими на глоксинию. Последняя удалась чудесно, брошена была ветка на одном поздравительном письме, случайно. Жаль было отсылать.

Хорош одуванчик-фонарик. Вчера, отыскивая для «Куликова поля» «моделей», нашла наконец то, что нужно (терновник) и увлеклась. Получился не набросок, а премилая картинка. Я люблю их теперь, моих «деток» и не могу с ними расстаться. И знаю, что могу «живописать». Для «Куликова поля» сделала пока что набросок: наверху старинный крест (не в ярко очерченных контурах, а выявленный светом на фоне темного неба), покоящийся нижним концом в чаше-блюде — формы раковины, очень плоской, — с той и другой стороны, изогнув длинные, «элегантные» шеи приникают клювами к этой чаше две райские птицы. Из чаши ключами бьется влага, — вода живая, — и ниспадает звездочками к низу. Эти звездочки, хоть в одиночку, но все же достигают и самого долу, и светят даже там, где (у основание орнамента, внизу) колючий терн, переплетаясь, душит белую лилию, которая ничуть не задушенная, гордо и чисто несет свою чудесную головку, сливаясь с ниспадающими перьями райских птиц.

Терновник с жестокими шипами, без единого листа внизу, овитый у подножия гадом — змеей, превращается вверху в нежный шиповник, и чаша с крестом покоится на благоуханных ветках его. Краски уже поют в душе. Только бы справиться! Не будет громоздко. Постараюсь выдержать все в стройных линиях и тонах. Сегодня письмо от M-me Катениной807, очень любящей тебя, — просит сказать тебе, что она ежегодно перечитывает твои «Лето Господне» и «Богомолье», и все новое и новое открывается ей. «Ликует и скорбит душа и горит благодарностью автору». Она же спрашивает меня, не говорил ли мне мой великий друг И. С. Ш.: о том, что во мне писательская искра