Рифтеры - Питер Уоттс

Нолан неподвижно висит в воде. Ее вокодер тикает, как счетчик Гейгера.

– Слушай, Грейс, – неуверенно жужжит сбоку Чен. – Право, попробовать не помешает, честно...

Нолан ее словно не слышит. И долго не отвечает. На­конец качает головой.

– Хрен с вами, пробуйте.

Кларк еще несколько секунд выдерживает паузу, потом разворачивается и, медленно работая ластами, уходит из круга света. Она не оглядывается – и надеется, что стая примет это за полную уверенность в себе. Но в душе жутко трусит. В голове одна мысль: бежать – бежать от этого нового, с иголочки, напоминания о собственном ядовитом прошлом, от цунами и отвернувшейся от нее удачи. Хочется просто соскользнуть с Хребта, отуземиться и уходить все дальше, пока голод и одиночество не раз­гладят извилины в мозгу, сделав его мозгом рептилии – как у Бхандери. Ей ничего так не хочется, как сдаться.

Она уплывает в темноту и надеется, что остальные последовали ее примеру. Прежде чем Грейс Нолан заста­вила их передумать.

Кларк берет курс на двухпалубник немного на от­шибе от других. Безымянный – хотя некоторые пузыри окрестили: «Домик Кори», «Пляжный мяч» или «Оставь надежду». На корпусе этого не было таблички, когда она в прошлый раз проплывала мимо – нет и теперь. И ни­кто не повесил запретительных знаков в шлюзе, однако на сушилке блестят две пары ласт, а с сухой палубы до­носятся тихие влажные звуки.

Она взбирается по лесенке. Ын и чья‑то спина траха­ются на матрасе. Очевидно, даже Лабинов гудок не отвлек их от этого занятия. Кларк ненадолго задумывается, не прервать ли их, чтобы ввести в курс событий.

На фиг, скоро сами все узнают.

Она обходит пару и осматривает панель связи. До­вольно простенькое устройство из нескольких подручных деталей – только‑только чтоб работало. Кларк, поиграв с экраном сонара, выводит на него топографию Хребта, а поверх – сетку условных иконок. Вот главные гене­раторы, проволочные скелеты небоскребов, высящиеся на юге. А вот «Атлантида», большое неровное колесо обозрения, опрокинутое на бок – сейчас нечеткое и рас­плывчатое, эхо размывается полудюжиной глушилок, за­пущенных, чтобы защитить последние нововведения от чужих ушей. Со времени Бунта эти глушилки не исполь­зовались. Кларк удивляется, что они остались на месте, да еще в рабочем состоянии. И задумывается, не занимался ли кто‑то активной подготовкой.

На экране – россыпь серебряных пузырьков, полузаб­рошенные дома тех, кому едва ли знакомо значение этого слова. Увеличь разрешающую способность – можно будет увидеть и людей: уменьшится охват, зато станет больше подробностей, и окрестности моря наполнятся мерцаю­щими сапфировыми изображениями, прозрачными, как пещерные рыбы. Изнутри каждого доносится жесткое эхо имплантатов, крошечных матовых комочков механики.

Распознать, кого видишь на экране, довольно про­сто: у каждого возле сердца – опознавательный маячок. Одним запросом Кларк может получить множество дан­ных. Обычно она так не делает. Никто так не делает – у рифтеров свой особый этикет. Да обычно в этом и нет нужды. С годами учишься читать голое эхо. Имплантаты Кризи чуть расплываются со стороны спины, ножной протез Йегера при движении немного уводит его влево. Массивная туша Гомеса выдавала бы и сухопутника. Ма­ячки – излишество, шпаргалка для новичков. Рифтерам эта телеметрия в основном не нужна, а у корпов теперь нет к ней доступа.

Но иногда – когда расстояние скрывает все особен­ности эха или когда объект изменился – остаются только шпаргалки.

Кларк настраивает максимальный охват: четкие яркие фигурки сливаются, сбиваются в центре, словно косми­ческий мусор, засасываемый в черную дыру. На краях экрана проступают другие детали топографии – большие, смутные, разрозненные. Вот появилась большая черная расщелина, взрезающая и пересекающая донный грунт. Дюжина грубых курганов, серебристый осадочный мусор на дне – одни высотой с метр, другие в пятьдесят раз больше. И само дно к востоку поднимается. За предела­ми обзора встают подножия огромных гор. На средней дистанции и дальше – несколько светлых голубых клякс: одни лениво плывут над илистой равниной, другие просто дрейфуют. Распознать их на таком расстоянии невозмож­но, да и не требуется. Сигнал маячков вполне отчетлив.

Бхандери на юго‑западе, на полпути до границы обзо­ра. Кларк фиксирует его позицию и убирает увеличение, возвращая сонар к прежним настройкам. «Атлантида» и ее окрестности вырастают на экране и...

Секундочку!..

Одиночное эхо в белом шуме помех. Смутное пятно без деталей, неуместная бородавка на одном из круглых переходов, соединяющих модули «Атлантиды». Ближай­шая камера установлена на причальном кране в двадцати пяти метрах восточнее и выше. Кларк подключает ее: но­вое окно, открывшись, высвечивается зернистым зеленым светом. «Атлантида» вся в темных заплатах. Кое‑что сияет, как всегда – верховые маячки, отводные отверстия, сиг­нальные огоньки на трубах озаряют темноту. Но местами свет погас. Там, где светили желто‑зеленые лампы, теперь темные дыры и канавы, в глубине которых теплится си­нее мерцание, едва отличимое от черноты.

«Не работает», – говорят синие угольки. Или, точнее: «Рыбоголовым хода нет».

Шлюзы, ворота причального модуля... Никто уже не играет в «просто меры предосторожности»...

Она меняет наклон камеры, нацеливает ее точнее. Дает приближение: полумрак наплывает, превращаясь из раз­мытого далека в размытую близь. Сегодня плохая види­мость: либо рядом проснулись дымные гейзеры, либо «Атлантида» выбрасывает муть. Кларк различает лишь расплывчатый черный силуэт на зеленом фоне – до того знакомый, что она даже не понимает, по каким приме­там его опознала.

Лабин.

Он плавает в каких‑то сантиметрах от обшивки, пода­ваясь то в одну сторону, то в другую. Возможно, пытается удержаться на месте, сопротивляясь хитрому сплетению течений – вот только нечего ему там делать. Нет там око­шек, через которые можно заглянуть внутрь, нет причин зависать именно у этого отрезка коридора.

Через несколько секунд он начинает перемещаться вдоль обшивки – но так медленно, что это насторажи­вает. Обычно его ласты движутся плавными, свободными гребками, а сейчас чуть подергиваются. Он движется не быстрей, чем сухопутник‑пешеход.

За ее спиной кто‑то достигает высшей точки. Ын вор­чит: «Была моя очередь».

Лени Кларк их почти не слышит.

«Ублюдок, – думает она, глядя, как Лабин скрывается в темноте. – Ублюдок. Взял и сделал!»

ВЕРБОВКА

Аликс не все понимает насчет «туземцев». По правде сказать, никто из корпов не понимает, но остальные от этого бессонницей не маются: чем больше рыбоголовых уберутся с дороги, тем лучше. Аликс, благослови ее душу, пришла в самую настоящую ярость. Для нее это все равно, что оставить дряхлую старушку умирать во льдах.