Твердь небесная - Юрий Рябинин

– Мне нужны дополнительные средства!.. – сразу же выпалил Саломеев. – Много!..

– Я так и думал, – ответил Викентий Викентиевич.

Он вынул из кармана перевязанный веревкой белый сверток и пододвинул его к Саломееву. Тот, верно, изумившись непривычной толщине свертка или словно опасаясь, что компаньон передумает, резко накрыл свой гонорар ладонью, будто прихлопнул прусака, и поспешно засунул его за пазуху.

– Продано! – вырвалось у чиновника, как после удара молотком на аукционе. – Вот что от вас требуется, – уверенно, как человек, с лихвою оплативший услугу, произнес он затем. – Первое: запускайте теперь типографию на полную мощность. Чтобы Москву и губернию наводнили листовки. Чтобы они дошли до последней кухарки. И день ото дня наращивайте радикализм требований, так чтобы вскоре начать призывать… – Викентий Викентиевич понизил голос, – к вооруженному восстанию.

Несмотря на то, что произнесено это было чуть ли не шепотом, Саломеев испуганно покосился по сторонам. У него промелькнуло: а не дурачат ли его? Такие слова он сам еще не рискует произносить вслух! Разве в уме держит. Но это же говорит даже не какой-нибудь его партийный товарищ! Мыслимо ли такое услышать от высокопоставленного государственного чиновника, который и жалованье, и награды, и самые чины получает именно за то, чтобы не то что восстания никогда не произошло, – но чтобы разговоров таких нигде не велось! мысли крамольной не допускалось!

– Да, именно так, – подтвердил Викентий Викентиевич, видя, какое потрясающее впечатление произвели его слова на собеседника. – Надеюсь, вам не надо помогать составлять тексты прокламаций? В сочинителях у вас, кажется, недостатка никогда не было.

Саломеев молча покачал головой, подтверждая, что с этим у него проблем не возникнет.

– Второе, – продолжал чиновник, – необходимо срочно наметить, кто именно из сочувствующего вам московского охлоса в роковую минуту может по первому вашему призыву ополчиться, то есть буквально взяться за оружие. Я имею в виду весь этот фабричный люд, который вы именуете главною движущею силой революции. В наших с вами интересах поторопиться заранее определить круг лиц, которые составят, по крайней мере, костяк будущих боевых дружин. Что касается командиров…

– Должен предупредить вас, – перебил его Саломеев, – я человек невоенный и вряд ли смогу возглавить эти дружины, а уж тем более непосредственно принимать участие в перестрелках… И вообще, по-моему, еще слишком рано говорить о вооруженном восстании, – добавил он шепотом. – Партия пока даже не рассматривает такого тезиса.

– Ничего… рассмотрит… ваша партия. Вот вы и будете первым провозвестником революционной инициативы. Кстати, это непременно вам послужит в восхождении по партийной лестнице. Что касается вашего непосредственного участия, у нас и мысли не было посылать вас в пекло сражений, – успокоил его Викентий Викентиевич. – Вы приносите огромную пользу в мирной жизни. Вами надо дорожить, как национальным богатством. Вы будете над схваткой. Но вот к чему вам действительно нужно быть готовым, так это к серьезной политической государственной деятельности. Третье, что я хотел вам сказать: наша верховная власть, поняв наконец всю бездарность своей политики последних лет, решилась осчастливить Россию парламентом. Вообразите! И это уже не просто разговоры – весенние мечтания. Сейчас в Петербурге разрабатывается проект будущей Государственной думы – представительства выборных от всех сословий. Надеюсь, вы не будете возражать, если мы вам поможем занять место в Думе, стать депутатом?

В который раз уже сегодня Саломеев потерялся от невообразимых слов Викентия Викентиевича. Стать депутатом парламента?! Вот так штука! Вот так фортель! Этак можно самого Каутского за пояс заткнуть! Но не на смех ли его поднимает этот жандарм?! Может, он еще предложит ему запросто место в госсовете?!

– Кто же меня допустит в представительство?! После моей-то многолетней незаконной деятельности?! – старательно придавая голосу насмешливую интонацию, спросил он, хотя в душе трепетал от услышанного и горел безудержным желанием поскорее получить в ответ опровержение своим сомнениям.

– Вы нас недооцениваете, – рисуясь обиженным за такое недоверие, отвечал чиновник. – Мы в состоянии поставить человека как угодно высоко. Если только он по-настоящему достойная личность. Вы же именно достойный. Вы человек интеллигентный. Честный. Совестливый. Пламенный трибун. К тому же состоятельный. Кому, как не вам, место в парламенте? Лучшего народного представителя трудно отыскать. А то, что вы называете незаконною деятельностью, в парламентских странах именуется политическою борьбой. То, о чем вы прежде говорили в узком кругу, тайком, где-нибудь в трущобах на задних антресолях, вы сможете вещать во всеуслышание с парламентской кафедры. И ваши речи будут цитировать ведущие газеты. И знаменитые политики Европы станут соизмерять свои мысли с вашими заявлениями.

Саломеев заслушался. В его голове как вихрь пронеслись дивные картины блестящей политической карьеры: цилиндр и трость, роскошный экипаж, кабинет с телефоном и пальмой, секретарь, говорящий на трех языках, высочайшие приемы, рауты в посольствах, интервью газетчикам.

– Так вы принимаете должность? – лукаво блестя глазами, спросил Викентий Викентиевич.

Счастливый парламентарий не сразу спустился с небес. Он еще сколько-то смотрел на собеседника, не слыша его вопроса.

Наконец Саломеев заставил себя сосредоточиться. Он пожал плечами и скромно ответил:

– Ну что ж… я право… если вы находите возможным… я взялся бы… – Но тут же хватился: – Впрочем, понимаю, от меня потребуется известная благодарность…

– Не более обременительная, чем теперь. Надеюсь, достижение вами политических высот не помешает нашему сотрудничеству быть по-прежнему добрым и взаимополезным?

– Разумеется, нет! – поспешил заверить чиновника обрадованный легкими условиями сделки Саломеев.

– Но только вот что… – посерьезнел Викентий Викентиевич. – Видите ли… У меня к вам сразу просьба.

– Да?.. – насторожился Саломеев.

– Надеюсь, не особенно трудоемкая для вас. Это как раз в счет вашей благодарности. – Викентий Викентиевич улыбнулся. – Известно, что в революционной среде существует довольно жестокий, но истинно справедливый порядок: с предателями, провокаторами, если таковые обнаруживаются, у вас не церемонятся – не делают иначе мировой, как снявши шкуру с них долой. Не так ли?