Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики - Александр Никонов

— А что получу, доллары? — поинтересовался я.

— Доллары у вас не являются платежной валютой, их надо преобразовывать в рубли, так нас инструктировали! — толково пояснил нам Билл, и мы расстались — я ушел в баню.

Если американцы все, такие как Билл, то как же там скучно! Как там живет Оля, привыкшая к моему искрометному юмору? А мои ученики, уехавшие жить туда, дурят там своих сотрудников, признаваясь, что они, якобы, засланные агенты КГБ, и те им верят. Бледнеют от страха! Добрые, порядочные, правдивые ребята — эти американцы! Только очень уж наивные. Как они еще выдерживают наплыв наших ушлых «русаков» к себе — ума не приложу!

Итак, для интимных встреч я стал использовать дачу в Расторгуево, но покоя мне не было и там. Однажды уже в декабре, я выделил день специально для консультаций Осе Юдовскому. День мы с ним поработали, прерывая занятия прогулками по природе. Поблизости от дачи было кладбище (из-за чего я по вечерам боялся даже в туалет выходить), и небольшие озера. Лед на них был еще гладкий, на нем — небольшой слой снега, который легко стирался ботинками, а под снегом лед казался почти черным, и на нем можно было легко писать слова. И я, недолго думая, вывел ботинками трехметровые буквы: «Долой КПСС!». Перепуганный Ося тут же принялся их лихорадочно стирать.

— Нурбей Владимирович, как вы можете такое писать, увидят с вертолета — арестуют! — беспокоился Ося.

— А как узнают, что это мы писали? — поинтересовался я.

— Не мы, а вы, — поправил Ося, — а узнают по почерку; дайте мне защитить диссертацию, а потом пишите, что хотите!

Теперь, живя в Америке, мой ученик — миллионер Ося, наверное, уже не боится писать на американских озерах: «Долой КПСС!». Если у них озера вообще замерзают!

Вечером выпили и спокойно улеглись спать. А ночью, что-то часа в два, вдруг раздается стук в окно. Моя кровать была как раз близ него. Я испуганно вскочил, включил свет и посмотрел в стекло. А там маячило что-то зеленое и бледное лицо посередине, и окно-то, как раз выходит на кладбище.

— Кранты! — решил я, и с истерическим криком заметался по комнате, — не иначе — привидение!

Вскочивший на мои крики Ося всмотрелся в окно попристальнее, и успокоил меня:

— Так то же Тамара Федоровна!

Ося знал Тамару Федоровну еще по институту, да и по многочисленным встречам в Курске.

— А как она могла оказаться тут ночью? — не поверил я.

— Вот у нее и спросите! — посоветовал Ося.

Мы открыли дверь дачи и не без страха пустили замерзшую Тамару внутрь. Она была в зеленом пальто и в мохнатой зеленой же шапке. Вина у нас уже не оставалось, но она привезла бутылочку мадеры с собой. Оказывается, она летела в Курск с Урала, где была в командировке. А самолет сделал посадку в Домодедово, которое рядом с Расторгуево. Вот Тамара и решила навестить меня на даче, без какой-нибудь гарантии, что я в эту ночь именно там. Взяла такси и приехала. Что она делала бы, не застань меня здесь, даже не представляю! Поэтому я дал ей один ключ на всякий случай, если надумает вдруг меня ночью проверять, а на даче пусто. Хоть переночевать будет можно.

Застав меня с Осей, Тамара успокоилась, хотя продолжала подозрительно посматривать на нас. Тогда я и пояснил ей, что один здесь ночью я бы не остался и за кило золота. Не будь Оси, не попала бы она ночью на теплую дачу, а делала бы нивесть что. И ее грязные подозрения я отметаю напрочь! Мы переместили Осю в соседнюю маленькую комнатку и плодотворно переночевали. Вечером Тамара уехала в Курск поездом.

А ключом от дачи Тамара Федоровна не преминула воспользоваться. А получилось это так. Встречая в ИМАШе Инну, я иногда спрашивал у нее про Тамару — маленькую.

— У нее все о'кей! — говорила обычно Инна, — о тебе и не вспоминает, у нее много поклонников!

А тут как-то Инна призналась, что Тамара была беременна от меня и сделала аборт, причем очень поздний, и долго болела после этого. На мой вопрос, почему мне об этом ничего не сказали, Инна поинтересовалась:

— А чем бы ты смог нам помочь?

— Хотя бы деньгами, ведь это всегда нужно, врачу, там, заплатить, или на что другое… неуверенно сказал я.

— Аборты делают бесплатно, да и вообще мы здесь обошлись без тебя! — как-то вызывающе ответила Инна.

Так и не разобравшись, кто это мы, и кому это нам, я понял, что на восстановление отношений с Тамарой-маленькой, после всего произошедшего рассчитывать нельзя. И почему-то пригласил Инну в Расторгуево.

Она долго колебалась, но завтра была суббота — выходной день, и все-таки согласилась. Инна несколько раз предупредила меня, чтобы я не думал приставать там к ней, и я уже пожалел, что пригласил ее. Но, так или иначе, мы приехали в Расторгуево, взяли в сельмаге вина с закуской и пошли на дачу. Выпили, вышли погулять по глубокому снегу, вернулись, еще выпили. И легли спать, каждый на свою койку. Я на свою — широкую, а Инна на Осину — узкую.

Как настоящий педант, я, дав слова не приставать, так и поступил. Заснул себе без всяких дурных мыслей. И вдруг среди ночи меня будят… поцелуем. Я уже был готов вскочить и кричать от страха, но увидел, что это Инна. Видимо, пожалела о сказанной фразе — «не приставай». Пришлось нарушить слово джентльмена, причем два раза — еще под утро. Хотя приставанием с моей стороны я бы это не назвал, скорее это было «непротивление приставанию со стороны партнера». А об этом я слова не давал.

В субботу мы встали поутру, выпили чаю, почистили зубы, сходили в туалет, который одиноко стоял в глубине двора, и выехали в Москву. Причем на вокзал шли «по сокращенке» — Инна куда-то спешила.

На Павелецком вокзале мы расстались, и я заспешил домой — на Таганку. Оля еще лежала, и пришлось к ней поприставать; к тому же я ей слова, запрещающего это делать, не давал.

Мы еще лежали в кровати, когда прозвучал звонок в дверь. Оля, чертыхаясь, встала и отворила; через минуту она вошла в комнату и хмуро бросила мне:

— Это к тебе — Тамара Федоровна!

Я не поверил — ведь Тамара никогда не бывала на Таганке. Накинув халат, я вышел за дверь — Тамара почему-то никак не хотела заходить в квартиру. Наконец, она согласилась зайти и присесть на кухне. Я присел рядом, а Оля зашла в комнату. На лице Тамары было выражение высшей степени презрения, как у Станиславского в его мимических портретах.

— Я только что из Расторгуева, — медленно цедила она, — там горячий чайник, мокрые зубные щетки, женские следы на снегу до туалета — какая-то «киска» шла в туалет и обратно! Кого приглашал на дачу?

Я внимательно слушал Тамару, уверен был, что и Оля слышала ее слова.

— Оля! — крикнул я, и послушная жена явилась передо мной, «как лист перед травой», — где я был ночью?