Ящик водки - Альфред Кох

– Может, они рассчитывали на деликатность президента. Им казалось, что он такой тихий…

– Этот тихий человек уже к тому времени почти год как вел войну в Чечне. Он ее начал. Он не побоялся снова вступить в эту воду. Поэтому к августу 2000-го, извиняюсь, шансов, что он тихий, не было. Это был тот самый август, который следовал за июлем, когда Гусь уже три дня посидел в тюрьме. Значит, по поводу решительности Путина у Гуся не было никаких иллюзий. А Береза-то на что рассчитывал?

– Что – с ума они сошли тогда, что ли?

– Не знаю.

– Кстати, это бывает даже просто с журналистами, даже с бумажными массмедиа, а с телевизионными и подавно. Что у них крыша едет. Манечка – в смысле мания величия. Или звездочка – звездная болезнь. «Я – очень великий». Я слышал такие рассказы от коллег: «Пришел к Путину и говорю ему: ты кончай там, ну чего ты делаешь? Он отвечает: хорошо, старик, ты прав, спасибо, что сказал. Он так потом и сделал, потому что типа Владик (его и так называют) – нормальный парень».

– Ну, это Трегубова чистая.

– Она это опубликовала, а другие устно хвастают. Я, жалко, с Владимиром Владимировичем не знаком лично, а то тоже б сейчас тебе чего-нибудь соврал. О моем влиянии на процессы федерального уровня.

– Да… Господи! Как же я ненавижу наши средства массовой информации! Как я их понимаю. Тема облегченной журналистской морали мне очень нравится. Когда журналисты для себя придумывают облегченную мораль, потому что общечеловеческую они выдержать не в состоянии. Говорят, это такая профессия, которая требует некоторых исключений.

– Ты же помнишь дискуссию, которую вели Венедиктов и Лесин. Лесин говорит: «Не бывает журналистской морали». И Венедиктов, ты помнишь, что ответил? Если человек лезет чужой жене в причинное место – это аморально. Лесин натурально соглашается. Он не знает, какой подвох его поджидает… Тогда Венедиктов говорит: а если это гинеколог? Тогда, типа, можно, соглашается министр. Венедиктов торжествует, он доказал, что у гинеколога бывает профессиональная мораль. Стало быть, она и у журналиста возможна.

– Нет такой заповеди, что нельзя лезть в причинное место. Но есть заповедь – не лжесвидетельствуй.

– Имеется в виду – в суде.

– Вообще. Не лжесвидетельствуй – значит, не ври. Я говорю про десять заповедей.

– Но ты про что говоришь? Про суд. А я про прессу. Если ты пишешь заметку, ты вообще не свидетель. А репортер.

– Венедиктов, как всегда, суть вопроса замылил хитрым оригинальным остроумным полемическим приемом. Это стандартная ситуация с Венедиктовым, который никогда ничего не хочет обсуждать по существу, а все время просто хочет понравиться аудитории. Это его проблема. Когда он начинает обсуждать что-то по существу, выясняется, что у него по существу ничего нету.

– Я считаю, что со стороны Венедиктова тут не замыливание, а чистое логическое рассуждение. А Лесин попался конкретно. И потом, как можно попрекать ведущего коммерческой радиостанции, что он хочет понравиться? Смешно. И вообще, ведущий – это же актер, это его работа – развлекать публику!

– «Какой великий актер умер во мне!» Да? А еще у меня была дискуссия с Познером. Причем даже более содержательная. Был некий мастер-класс, который он проводил для провинциальных журналистов и на который в качестве подопытного кролика или подсадной утки пригласили меня. Это было как бы некое умозрительное ток-шоу, а после разбор полетов. И у меня в связи с этим был диалог с Владимиром Владимировичем (Познером) следующего содержания. Он привел такой пример. Допустим, вы пришли на прием к министру обороны своей страны, говорил он какому-то вырванному из толпы провинциальному репортеру, и краем глаза случайно увидели приказ о проведении всеобщей мобилизации и начале войны против соседнего государства, допустим Китая, через три дня. Ваши действия как журналиста? Владимир Владимирович утверждал, что, как честный журналист, в рамках особой журналистской морали он обязан об этом сообщить граду и миру, дать эту информацию в открытой печати. Поскольку журналист обязан информировать общественность. И здесь наши позиции разделились. Я утверждаю, что такой специальной морали у журналиста не существует. Он в такой ситуации должен просто сесть и подумать, чем это все грозит. А грозит это следующим. Китай, узнав, что через три дня русская армия собирается напасть на Китай, нанесет превентивный ядерный удар. И перейдет в наступление, уничтожит очень много наших солдат, не говоря уж о мирных жителях. И ответственность за это будет лежать на журналисте, который выдал секретные планы своего государства. Журналист выдает, пользуясь своей специальной моралью, и, таким образом, нарушает заповедь «не убий». Он становится убийцей.

– Ты привел очень красивый пример.

– Да. Мы с Владимиром Владимировичем тогда не договорились.

– Познер, конечно, тут не прав.

– А он настаивает на том, что прав.

– Но все же есть профессиональная мораль. Везде. Мы выше уже рассмотрели пример с гинекологом.

– Гинеколог никакой заповеди не нарушил…

– Мораль ведь не исчерпывается только заповедями.

– Хорошо. Можно я скажу? Есть у евреев замечательная вещь. У них огромное количество заповедей, не помню сколько. Но для неевреев, то есть гоев, таких, как мы с тобой, заповедей существенно меньше. Вот и журналисты по этой схеме для себя выбрали облегченную мораль…

– ОК. Случай с гинекологом тебе не нравится. Берем другой случай. Помнишь, Геращенко клялся, что обмена денег не будет. Он клялся и в итоге обманул. У него не было выбора. Профессиональная мораль оказалась выше общечеловеческой.

– Это Ельцин сказал, что никакого падения рубля не будет.

– И Геращенко еще говорил.

– Я считаю это полной херней.

– Если бы Геращенко начал выдавать секретные планы по финансовой политике – что это был бы за финансист? Это все равно что репортер, который выбалтывает план нападения на Китай.

– А что это за финансовая политика, которая является тайной? Что за свинство? Вот этого я не понимаю. Финансовая политика, которая является тайной от народа, – она сама по себе аморальна. И наличие в ней тайны аморально. Потому что эти деньги, извиняюсь, не только ваши, господин Геращенко, это и наши деньги. И поэтому делать тайну из того, что будет с моими сбережениями, – аморально. Это мое имущество! И это – нарушение заповеди «не укради»!

– Хорошо. Вот ты сидишь, например, на переговорах с кем-то; ты же не говоришь сразу чуваку: «Минимальная цена, до которой я готов опуститься, вот такая». Вместо этого гонишь, что овес нынче дорог, начинаешь человека лечить и разводить на бабки. Он думает: хер с ним, пожалею бедного Альфреда Рейнгольдыча, дам ему скидочку.