Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

советской власти. Из нижеприводимых записей в дневниках можно видеть, какие надежды были пробуждены этим восстанием и как быстро наступило разочарование. Беспросветная ночь снова воцарилась над Россией, но в моей душе светился огонек: я скоро выйду на волю. Радость исхода омрачалась только мыслью о вечной разлуке с родиной. Эту тоску хотелось излить в последнем прощании с еврейским обществом, с друзьями, с уцелевшим остатком нашей петербургской колонии.

Тут кстати подошел подготовленный друзьями юбилей моей сорокалетней литературной деятельности, 28 апреля (15 апреля по старому стилю). Если я раньше, вследствие моего нерасположения к юбилейным торжествам, не мирился с этим празднованием, то теперь я нашел ему моральное оправдание: я мог этим способом удовлетворить свою глубокую потребность — проститься с родиной и друзьями, с читателями и слушателями. Это было прощание уходящего на волю со своими остающимися в тюрьме товарищами. То, что я выслушал и говорил на юбилейном собрании в нашем университете и на последовавшем через несколько дней банкете, носило характер торжественных похорон. Мы хоронили прошлую еврейскую Россию, русско-еврейскую литературу, разрушенный петербургский центр, все прошлое нашего поколения интеллигенции, которое теперь рассеивалось по всему свету. Выписи из моих дневников дадут только бледную картину того, что я тогда испытывал...

По окончании юбилейных дней я стал готовиться к эмиграции. Еще раньше я послал в Москву в Комиссариат иностранных дел прошение о разрешении мне уехать из России и теперь ждал ответа, который мне казался обеспеченным в положительном смысле, так как там же должна была хлопотать о разрешении Литовская миссия. В ожидании ответа я стал приводить в порядок свои архив и библиотеку, распределяя, что оставить и что взять с собою. Это тоже были похороны: при пересмотре тысяч книг, рукописей и пачек корреспонденции за полвека вторично переживалось многое, что было связано с покидаемой родиной. Но всю эту горечь разлуки смягчало сознание, что я ухожу в страну, где мне все-таки удастся увенчать здание жизни. Оказалось, однако, что фараоны не так-то легко выпустят меня из Египта. Вместе со всеми правами человека они отнимали у своих подданных и элементарное право эмиграции. Особенно зорко следили Ленин и его сателлиты, чтобы не выпускать из России писателей, так как ряд вырвавшихся на волю писателей раскрыли в заграничной прессе часть страшной правды о советской России. Вдобавок и Литовская миссия в Москве плохо исполняла свою миссию по отношению ко мне. И вот мне, упаковавшему свои чемоданы для отъезда, пришлось сидеть на них почти целый год, переживая все «казни египетские» перед исходом, о чем будет рассказано в этой и следующей главе.

Из дневника 1921 г.

6 января (утро). …Что-то сулит наступивший год. Прежде всего это год окончания главного труда моей жизни: весною надеюсь довести до конца всю «Историю». К тому моменту приурочен исход из большевистского Египта. Из Литвы через Москву получил на днях письмо Соловейчика, министра по еврейским делам, с известием о решении Еврейского национального совета в Ковне вызвать меня в Литву и ходатайстве литовского правительства перед советским о выпуске меня из России. Но удовлетворят ли в Москве ходатайство Ковны? Принцип «закрытых дверей» для граждан советской республики строго охраняется инквизицией «чрезвычайки»; испытывают каждого кандидата на исход, и прикосновенных к литературе за границу не пропускают; в крайнем случае выпускают временно просителя, по оставляют в виде заложников его жену или детей. Нелегко будет вырваться из тюрьмы даже при помощи дипломатического вмешательства... И все же нужно вырваться. Иначе задохнусь, отрезанный от культурного мира, от свободного слова, в атмосфере проклятий и ненависти. Нужно слышать эти проклятия на улицах, в трамваях, в очередях за получением каждого лота продуктов...

На днях, зайдя из Дома ученых в Музей революции, что в Зимнем дворце, бродил там но пустынным огромным залам и коридорам, безлюдным, мертвым, где некого было даже спрашивать о направлении, входе и выходе. Прошел через Николаевский зал, где произносились тронные речи: еще стоит высокий помост со столом, сотни кресел и стульев. Вспомнил о речи Николая II в январе 1895 г. в этом самом зале о «бессмысленных мечтаниях». Немезида сделала свое дело.

15 января. Всю неделю писал и болел, не выходя из дому. Несколько дней гостил Яша из Москвы, не видевший нас с конца 1916 г... Сегодня утром был П[ерельман], говорили об издании «Истории»: невесело, типография Ефрона уже отнята коммунистами, издательство висит на волоске, а ведь оно-то должно издать главный труд моей жизни. Вчера получил письма из Москвы, от друзей из «фолксферлага» (Киев): они едут в Берлин, чтобы там устроить издательство; будут печатать еврейское издание моей «Истории». Может быть, через полгода буду близко к ним. Ответил Соловейчику и жду дальнейших вестей из Литвы. Неужели через полгода буду снова в своей бедной, тихой Вильне, брошенной в 1906 г.?

10 января.{705} Приготовил материал для сборника «Украинер Пинкос»: рукопись народного «Сказания о бедствиях в Умани и Украине» (1768) в разных вариантах, с моим предисловием. Вспомнились давние дни, когда собирал этот материал: Шалом-Алейхем тогда прислал мне одну копию, д-р Хазанович другую. Впереди было еще много лет жизни, и готовились многие тома «Истории евреев в Польше». Теперь спешная ликвидация; стараюсь втиснуть побольше выводов из разработанного материала в предстоящую главу о Польше 1648–1789 гг. Сейчас строю эту главу в новой редакции...

Принесли ходящее по рукам в списках письмо Амфитеатрова{706} к английскому писателю Уэлсу{707}, недавно посетившему Петербург и теперь хвалящему большевиков в Англии. Амф. рисует жизнь писателей и интеллигенции в петербургском аду: «богадельню» в Доме ученых, нищенство, полное упразднение свободной книги и газеты, террор «чрезвычайки»...

В последнее время споры и раскол в коммунистической партии. Спорят Ленин с Троцким о роли профессиональных союзов при советской власти, осуществляемой теми же рабочими и т. п. Ленин с друзьями ругают Троцкого и его приверженцев «демагогами», «несерьезными». Сиамские близнецы Ленин — Троцкий оторвались друг от друга...

6 февраля (воскресенье, вечер). Воскресенье теперь для меня единственный день общения с людьми, с аудиторией в университете, с посетителями, которые туда являются для беседы со мною. Пред лекцией сегодня утром приносит мне М. Закс{708} письмо от Ахад-Гаама из Лондона, привезенное приезжим. После 3½ лет молчания печальная весть: он болен неврастенией уже 15 месяцев и, по его словам, стал «живым трупом». «Нервы не выдержали» при жизни в Лондоне, наименее пострадавшем от всемирного потопа, а мы тут, в центре потопа, уцелели!.. Летом собирается в Палестину, зовет меня. Суждено ли нам свидеться?..

Там же, перед