Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

Первое письмо, которое ему передали, было тем самым, благодаря которому его арестовали и которое маркиз дю Валь, после того как следствие закончилось, согласился отдать ему, несмотря на то, что оно служило вещественным доказательством. Второе письмо оказалось историей, обещанной литератором из дилижанса, и оно тоже было задержано как улика, так как начиналось фразой, отягчавшей участь Луицци: «В тот момент, когда я оставил вас на дороге около Буа-Манде с господином де Серни, и т. д.». Вернувшись в тюрьму, Луицци отложил это письмо в сторону, рассудив, что оно ему малоинтересно, и взялся читать письмо госпожи де Серни.

VI

Тюрьма для умалишенных

«Только через пять дней моего заключения я смогла написать вам, Арман, но я настолько потрясена одной ужасающей сценой, что начну с нее рассказ о том, что приключилось со мной после нашей разлуки — несчастья, на которое я не смею больше сетовать, ибо оно кажется ничтожным рядом с тем, которому я стала свидетелем и которому, возможно, вы, в вашем положении, сумеете помочь».

Эта фраза явилась, так сказать, первым невидимым ударом, который поколебал решимость Армана; призыв о помощи заставил его почувствовать собственное бессилие, он мог его преодолеть, пока он в это еще верил, ибо имел в своем распоряжении достаточно необыкновенный талисман, способный вырвать его из ужасного положения. Однако эта мысль проплыла как легкое облачко в сознании Луицци, казалось, не оставив в нем следа, и барон продолжил чтение:

«Чтобы не смешивать рассказ о моих собственных невзгодах с теми, которым я стала свидетельницей, я поведаю вам день за днем о том, что случилось с того момента, как нас разлучили.

После вашего побега я осталась наедине с господином де Серни, и в нашей беседе он с цинизмом человека, решившегося на подлость, признался, что заставит меня заплатить честью за разглашение тайны, которая связала нас и которая неведомым мне образом стала известна вам.

Господин де Серни нашел в будуаре письма, которые мы писали, он подобрал их и, ввиду нашего отъезда из Парижа, счел возможным обвинить меня в супружеской измене и тем самым отомстить за себя.

Самым подлым в поведении господина де Серни было то, что, когда он излагал мне с холодной низостью свои уродливые планы, им двигала не месть за свою поруганную честь, а его недостойная тайна, его постыдное положение, до которого его довел разврат. Когда он говорил со мной так, он еще думал, что я невинна, предполагал, что я бежала лишь от его преследований, а вы лишь мой защитник, мой преданный друг.

Арман, мне захотелось воздать ему за зло, которое он мне причинял, я хотела ранить его извращенное самолюбие, делавшее его таким подлым и жестоким, и я сказала ему правду… я сказала, что ты стал моим любовником. Я достигла своей цели. То был ему нож в сердце, я наточила этот нож моей любовью к тебе, она вдохнула в удар разящую силу. Что я люблю тебя, люблю всей душой, для него ничего не значило, а ведь я люблю, Арман, люблю, потому что принесла тебе счастье и горе, потому что возложила на твои плечи тяжкое бремя, которое тебе еще долго придется нести, но я видела, как за те несколько часов и несколько дней, которые были нам даны, от моих слов прояснялась твоя душа, а от моих взглядов сердце твое забывало о горестях. Все это было выше его понимания, и недостойное поведение господина де Серни так возмутило меня, что я унизила его, нанесла удар туда, где это ничтожество прятало свое самолюбие.

Да, я призналась ему, что ты мой возлюбленный, что я люблю тебя, но еще я сказала ему, что отдалась тебе, и рассказала, как это случилось, как я целый день провела у тебя на коленях, а целую ночь — в твоих объятиях, я рассказала ему обо всем, даже о пылкости наших поцелуев, да, я опустилась до подробностей, ибо видела, как раздражает его каждое мое слово, как мучают его мои признания, как он бесится от бессилия, и никогда ни одна женщина в мире не гордилась так своей красотой и не была так счастлива в своем падении.

Возможно, если бы мы были одни в пустом доме, мне не удалось бы безнаказанно воздать господину Серни за зло, что он мне причинил, но, отдав меня во власть закона, он тем самым отдал меня и под его защиту, он не мог забыть, что за дверью стоит комиссар, который должен увести меня. Благодаря этому он потерпел поражение в нашей борьбе и сдался, передав меня в руки тех, кто пришел арестовать меня.

Тогда я встретила юную нищенку и отправила ее за вами.

Меня сразу же отвели в городскую тюрьму. Полицейский, которому поручили мой арест, оказался довольно любезным человеком, чтобы понять, что мое предварительное заключение не должно быть более невыносимым, чем то, к которому может приговорить меня суд. Он не мог изменить ради меня назначение зданий, в которых проходило предварительное заключение, и спросил, не желаю ли я занять одиночную камеру в той части, где размещаются тихие умалишенные женщины, встреча с которыми не представляет никакой опасности. Между безумием и преступлением, между женщинами, потерявшими рассудок, и женщинами, потерявшими всякий стыд, между бессмысленными речами первых и непристойной бранью вторых я, ни минуты не колеблясь, сделала выбор и последовала совету полицейского. Меня разместили в соответствии с моим пожеланием, и я смогла подумать над моим положением и написать отцу, чтобы поставить его в известность. На следующий день я не захотела выходить, я видела в окно умалишенных женщин, которые бродили пошатываясь, как привидения, с застывшим или блуждающим взором, напевая, разговаривая, жестикулируя, одна из них надела на голову венок из прошлогодней травы, как бы собираясь на бал, другая повесила на пояс букет новобрачной, чтобы пойти к алтарю, третья качала на руках небольшое полешко, напевая ему нежные песенки, прикладывала его к груди, называла дитяткой; глядя на нее, я расплакалась.

Вскоре я поняла, что не узнаю ничего об усилиях маленькой нищенки, которые она будет предпринимать, чтобы добраться до меня, если не стану общаться, по крайней мере, с надзирательницами, которые свободно передвигаются по всей огромной тюрьме.

Я спустилась во двор и подошла к одной из них, она согласилась пойти узнать, не искала ли меня девочка, которой я обещала защиту и помощь.

Эта женщина знала, за что меня арестовали, она знала мое имя и понимала, что я смогу щедро отблагодарить ее за любезность, поэтому она быстро удалилась, попросив меня подождать.

Я села в уголке обширного двора, отведенного для прогулок умалишенных, но старалась не смотреть на них, избегая их взглядов, как вдруг обнаружила, что две женщины, разместившись неподалеку, со странным любопытством разглядывают меня. Обе были очень красивы, но одна уже поблекла под тяжестью лет и невзгод, другая же, напротив, несмотря на подавленность, отличалась прекрасным здоровым видом.

Она особенно поразила меня, потому что ее лицо показалось мне знакомым, и в то же время она как будто тоже пыталась вспомнить меня. Это взаимное рассматривание длилось несколько минут, и, наверное, я подошла бы к этим женщинам, подталкиваемая инстинктивной жалостью, но вернулась надзирательница и сказала, что действительно маленькая нищая приходила меня искать, однако, поскольку мой муж приказал никого ко мне не пускать, девочку прогнали.

Эта беда, а в моем положении это было настоящей бедой, заставила меня забыть о двух женщинах, которые продолжали наблюдать за мной, и я вернулась в мою убогую камеру, потеряв всякую надежду узнать, что с вами сталось.

Едва я вошла к себе, как через прутья решетки на моем окне увидела, что одна из женщин, та, которая показалась мне знакомой, живо расспрашивает надзирательницу, с которой я только что рассталась. Несмотря на глубокое отчаяние, которое угнетало меня, ее любопытство возбудило мое, но не настолько, чтобы я захотела немедленно его удовлетворить. Кроме того, мои мысли были полны вами, Арман, я думала о нашей столь нежданной встрече, о нашей неслыханной любви, о нашем столь коротком счастье и о горе, которое свалилось на нас так скоро.

Увижу ли я вас, Арман? Рок, который как будто преследует вас, не распространяется ли на всех, кто к вам приближается? Я боюсь его, но он меня не остановит, какой-то тайный голос говорит мне, что я любила вас так, как должна была любить, и что со мной вы были бы счастливы. Слишком самонадеянно, да, Арман? Но я чувствую, что принадлежу вам полностью, хотя всего мгновение была вашей; преследуемая, заключенная как падшая женщина, я до сих пор чувствую, что готова отдать вам всю мою жизнь, свободу, репутацию, я не могу запретить себе думать, что судьбой, которая так стремительно и крепко соединилась с вашей, мне предназначено служить вам сестрой, подругой и опорой{496}.

Слепой старик, к своему счастью, встретил на дороге юную нищенку, и та стала его поводырем, так и я оказалась на вашем пути, чтобы протянуть вам руку. Как жаль, что мы встретились поздно! Простите меня, Арман, простите, что я все время говорю о себе, но вы должны знать, что я стала вашей иначе, чем отдалась бы любому другому, кто захотел бы оказаться на вашем месте. Теперь я могу об этом сказать. Первое слово, с которым вы обратились ко мне, врезалось в мою жизнь, такую спокойную и смиренную, как камень, брошенный в гладкую и прозрачную воду: ваше ничего не значащее слово смутило меня, что-то подсказало моему сердцу: „Берегись!“