Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

Проснувшись на следующее утро, мы обнаружили, что на дороге ожидает очередная толпа, чтобы сопроводить нас в город. Когда мы шагнули в зной летнего утра, я испытывал тревогу: вид виллы в Формиях вывел меня из равновесия. К тому же был канун Римских игр — нерабочий день. Улицы заполнились народом, и до нас уже дошли рассказы о нехватке хлеба, которая привела к бунту. Я не сомневался, что Клодий, воспользовавшись беспорядками, попытается устроить нам засаду.

Но Цицерон был спокоен. Он верил, что люди защитят его, и попросил, чтобы у повозки сняли крышу. Возле него сидела Туллия, держа зонтик, а я примостился рядом с возничим. Так мы и ехали.

Я не преувеличиваю, когда говорю, что люди стояли вдоль Аппиевой дороги на каждом шагу и почти два часа мы неслись на север на волне непрерывных рукоплесканий. Там, где дорога пересекала реку Альмо, близ храма Великой Матери, образовалась толпа в три-четыре ряда с каждой стороны. А на ступеньках храма Марса собравшиеся сгрудились так плотно, что это напоминало гладиаторские игры. Возле самых городских стен, там, где вдоль дороги тянется акведук, молодые люди кое-как примостились на вершине арок или цеплялись за пальмовые деревья. Они махали руками, и Цицерон махал в ответ.

Шум, жара и пыль были ужасающими. В конце концов мы вынуждены были остановиться возле Капенских ворот: давка стала такой, что мы не могли двигаться дальше.

Я спрыгнул на землю и попытался обойти повозку, намереваясь открыть дверцу. Но люди, отчаянно стремившиеся приблизиться к Цицерону, так прижали меня к повозке, что я едва мог двигаться и дышать. Повозка сдвинулась, грозя перевернуться, и я всерьез думаю, что моего хозяина мог бы убить избыток любви всего в десяти шагах от Рима, если бы в этот миг из какой-то каморки в воротах не появился его брат Квинт с дюжиной помощников, которые оттеснили толпу и расчистили место для Цицерона.

Прошло четыре месяца с тех пор, как мы виделись с Квинтом в последний раз, и он больше не выглядел младшим братом великого оратора. Ему сломали нос во время драки на форуме, он, судя по всему, слишком много пил и смахивал на избитого старого кулачного бойца. Квинт протянул к Цицерону руки, и они обнялись, будучи не в силах говорить от избытка чувств, слезы текли по их щекам, и каждый молча колотил другого по спине.

После того как они выпустили друг друга, Квинт рассказал брату о своих приготовлениях, и, когда мы все пешком вступили в город, братья шли, держась за руки, а я и Туллия — за ними. Кроме того, слева и справа от нас гуськом двигались помощники. Квинт, который раньше руководил подготовкой Цицерона к выборам, выбрал такой путь, чтобы брата увидело как можно больше его сторонников. Мы прошли мимо Большого цирка, где уже развевались флаги в преддверии игр, а затем медленно тронулись по забитой толпой долине между Палатином и Целием. Казалось, все, чьи интересы Цицерон когда-либо представлял в суде, все, кому он оказал услугу, и просто те, кому он пожимал руки перед выборами, явились, чтобы поприветствовать его.

И все-таки я заметил, что не все собравшиеся приветственно кричат, что мрачные плебеи, сбившиеся в кучки, сердито таращатся на нас или поворачиваются спиной — особенно когда мы приблизились к храму Кастора, где засел Клодий со своими приспешниками. Храм был размалеван свежими надписями, выведенными такой же пламенеющей красной краской, что и в Формиях: «Марк Цицерон ворует у людей хлеб. Когда люди голодны, они знают, кого обвинять». Один человек плюнул в нас, а еще один медленно отвел полы своей туники, показывая мне нож. Цицерон сделал вид, что не заметил этого.

Несколько тысяч человек радостно кричали, пока мы шли через форум и поднимались по лестнице на Капитолийский холм, к храму Юпитера, где стоял превосходный белый бык, предназначенный для принесения в жертву.

Я боялся, что на нас в любой миг могут напасть, хотя здравый смысл подсказывал, что такой поступок был бы самоубийственным: сторонники Цицерона разорвали бы такого человека на куски, даже если бы ему удалось подойти достаточно близко и нанести удар. Тем не менее я предпочел бы попасть туда, где имелись стены и дверь. Но это было невозможно: в тот день Цицерон принадлежал Риму. Сперва мы послушали, как жрецы читают молитвы, а потом Цицерону пришлось покрыть голову и шагнуть вперед, чтобы принести ритуальную благодарность богам. После этого он должен был стоять, наблюдая, как убивают быка и исследуют его внутренности. Наконец объявили, что ауспиции благоприятны. Цицерон вошел в храм и возложил приношения у ног маленькой статуэтки Минервы, которую поставил здесь еще до своего изгнания.

Когда он вышел, его окружили многие из тех сенаторов, которые упорнее всего сражались за его возвращение: Сестий, Цестилий, Курций, братья Циспии и остальные, возглавляемые старшим консулом Лентулом Спинтером, — каждого из них требовалось поблагодарить лично. Было много слез и поцелуев; и когда мы смогли двинуться к дому, наверное, давно перевалило за полдень. И даже тогда Спинтер и остальные настояли на том, что пойдут с нами. Туллия к тому времени уже ушла вперед, незаметно для нас.

«Домом», конечно, теперь был не прекрасный особняк на склонах Палатинского холма, — взглянув вверх, я увидел, что тот полностью разрушен и на его месте воздвигнут Клодиев храм Свободы. Мы обосновались ниже по склону, в доме Квинта, где нам предстояло жить до тех пор, пока Цицерон не добьется возвращения прежнего имения и не начнет отстраиваться. Та улица тоже была забита доброжелателями, и Цицерон с трудом протиснулся к двери. За порогом, в тени двора, его ожидали жена и дети.

Цицерон часто говорил об этом, поэтому я знал, как сильно он предвкушал этот миг. И все-таки чувствовалась неловкость, из-за которой мне захотелось прикрыть лицо. Теренция в пышном наряде явно ожидала уже несколько часов, а маленький Марк заскучал и был всем недоволен.

— Итак, муж мой, — сказала жена Цицерона со слабой улыбкой, свирепо дергая мальчика за руку, чтобы заставить его стоять как положено, — ты наконец-то дома! Иди, поприветствуй своего отца! — велела она Марку и подтолкнула его вперед, но тот быстро метнулся обратно и спрятался за ее подолом.

Цицерон остановился чуть в стороне и протянул руки к сыну, не зная, что делать. Выручила Туллия: она подбежала к отцу, поцеловала его, подвела к матери и ласково прижала их друг к другу. Так семья наконец-то воссоединилась.