Сборник 'ИЗБРАННОЕ' - Теодор Гамильтон Старджон

- Пустое... На чем я остановился?

- Я все время теряю, с самого рождения, - послушно напомнил Генри.

- Именно. Ты растерял свой потенциал. Ты начал, имея способность делать все что угодно, а сейчас не можешь ни черта. Вот я, например, - я начал с того, что почти ничего не умел, а теперь могу почти все.

- Удивительно, - сказал Генри с чувством.

- Ты все еще не понял, - продолжал я. - Поясняю. В наше время одни в чем-то совершенствуются, другие нет. Если тебе повезло: у тебя есть талант и работа, где он нужен, - ты далеко пойдешь. Если в твоей работе не нужен талант - ты все же проживешь. Если таланта нет, то, специализируясь в одной области, его можно почти заменить. Но в каждом случае все зависит от того, насколько ты владеешь ремеслом и сколь усердно вкалываешь. Я вот, например, совсем другой. С-т-и-и-в!

- Мне не надо, - жалобно произнес Генри.

- Принеси то же самое, Стив... Не перебивай меня, Генри, я делаю тебе одолжение. Кто я такой? Можно сказать: специалист без специальности. Таких парней, как я, очень мало. Если я долго делаю одно и то же, у меня вот здесь, - я похлопал себя по лбу, - зажигается красный свет. И тут же я закрываю лавочку и придумываю что-то другое. Что касается способностей - я думаю, они у меня есть. Но я предпочитаю ими не пользоваться. Потому что они загоняют меня в одно какое-то дело, а я не тот человек, которого легко поймать в мышеловку. Нет - шалишь!

- Ты талантливый журналист, - робко сказал Генри.

- Спасибо, друг, но ты ошибаешься. Журналистика - это не талант. Это навык. Это умение расставить слова, облечь свои идеи в привычные всем формулы. Это все равно что учиться печатать на машинке - ты просто переводишь свою молекулярную энергию в символы. Имеет значение не то, что ты пишешь, а то, как ты это делаешь... Что такое, ты, кажется, отвлекся?

Генри смотрел мимо меня в зал.

- Она все плачет.

                                                                           Иллюстрации STONE

- Не обращай внимания. Каждый день какая-нибудь женщина теряет мужа. Потом привыкает.

- А что - он умер?

- Окончательно и бесповоротно.

Он посмотрел снова на нее, а я - на его большой рот, на этот ряд крепких, неровных зубов. Его можно было понять - девушка привлекательная, да к тому же на горизонте чисто. Я задумался: что бы такое сказать Генри, чтобы он перестал улыбаться?

Он снова повернулся ко мне.

- Ты говорил о журналистике.

- Так вот. Предположим, ты пишешь один опус в неделю, и все написанное тобой заставляет читателя верить каждому слову. Предположим, в одной статье ты утверждаешь, что нас ждет конец света, а в другой, что мир вечен. Одна убеждает: хороших людей нет, просто каждый подавляет врожденные пороки. А другая провозглашает: никакое зло не убьет природного гуманизма человека. Понимаешь меня? И каждое слово любой статейки воспринимается как откровение, а вся серия - да она просто дышит правдой! Скажи мне, верит или не верит сам автор этой галиматьи тому, что пишет?

- Ну, я думаю... нет, не знаю. - Он снова взглянул на меня, пытаясь угадать, какого ответа я жду. Потом смущенно заговорил, видя, что я ему не помогаю: - Что ж, если ты сначала говоришь, что белое это белое, а потом - что оно голубое...

- То такой писатель сам не верит тому, что пишет, так? Я знал, что ты это скажешь. Но ты ошибаешься на все сто процентов. Такой писатель умеет верить всему, о чем пишет. Конечно, белое бывает белым. Но подумай: если взглянуть на материю через микроскоп, что мы увидим? Всего лишь частицы, которые уже не частицы, а точки с неясными свойствами. Другими словами - это область, где уже нет фактов и нет правил, которые мы установили для этих фактов.

Теперь давай двинемся в противоположном направлении, в космос, туда, куда только может проникнуть сильнейший телескоп. И что же мы увидим? Да то же самое! Область возможного и вероятного, область догадок и не больше.

У нас было бы для этого оправдание, если б мы думали, что все линейки сделаны из резины, а рулетка из макарон. Но мы знаем, что это не так. Почему же мы считаем, что там, наверху, все смутно, внизу все расплывчато, а у нас здесь, посередине, все выверено и точно, чисто и проверено? Я утверждаю, что "ничто" не является "чем-то", что "ничто" не докажешь "ничем", что "ничто" не вытекает из "чего-то". Более того: реальное - не реально, а идея, что мы живем в аккуратной начинке некоего бутерброда, - абсурд.

Но не можем же мы, не веря в реальность, ходить на работу, аккуратно получать зарплату и как-то жить. Остается одно: верить всему, что увидишь, услышишь, и особенно тому, о чем думаешь.

Генри заикнулся:

- Но я...

- Заткнись. Дело в том, что вера - это вещь особая. Знания помогают верить, и в то же время вера живет только рядом с невежеством. Для меня аксиома, что только полная, самая полная информация о данном предмете может развеять веру в него. И что только пустоты между ступенями логической лестницы дают возможность проникнуть невежеству, которое мы называем "интуицией" и без которого мысль никуда не движется. Итак, мы вернулись к тому, с чего начали: не специализируясь ни в чем, я оберегаю свое невежество и поэтому могу поверить во что угодно. Вывод: жизнь - это удовольствие, и я черпаю его полной ложкой.

Генри широко улыбнулся и покачал головой в знак восхищения.

- Я рад, если это так. Рад, что ты счастлив.

- Что значит - "если"? Я получаю, что хочу, причем всегда. А если это не счастье, то в чем же оно?

- Не знаю. - На мгновение он закрыл глаза, потом повторил: - Не знаю. Можно... выйти?

- Но я не кончил разговор, мой мальчик, я только начал подбираться к теме.

Генри с тоской посмотрел