Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный

– Да, цацкаться с вами не станем, зарубите себе на носу! Или расходитесь с женой, или живите нормально, как все семейные люди живут. А с боксом своим и до суда докатиться недолго, а то и с работы попросим!

– За этакую малость и с работы гнать? – несказанно удивился Ерохин. – Ну знаешь, товарищ инженер, это уж ты хватанул! – И пояснил с давнишним и прочным убежденьем: – Не позволят вам так-то посреди навигации опытными сплавщиками разбрасываться!

Я подумал: а не эта ли многолетняя и постоянная недостача квалифицированных рабочих на сплаве и вообще в лесной промышленности внушает Ерохину твердую веру в свою безнаказанность и незаменимость?

– А вот посмотрим! – загорелся я желанием переиначить здесь все сверху донизу. – Еще одна такая драчка – и вылетите с запани за милую душу. Ступайте тогда в боксеры – раз кулаки чешутся!

Ерохин насупился: ему и не верилось, и что-то в моих словах сбивало его с толку. И супруга его за дверью тоже притихла: то все топталась там и шуршала чем-то, а теперь совсем затаилась, будто и дышать перестала.

– А не слишком ли, товарищ технорук? Уж больно круто, а?

– Ничуть не круто, в самый раз! – обнадежил я Ерохина, радуясь, что хоть и случайно и под самый конец нашего разговора, а нащупал я его слабое место, допек-таки неухватистого такелажника.

Ерохин подался ко мне и спросил тревожным шепотом:

– Иль указ такой вышел, чтоб женок не трогать? Зачем тогда скрывают? И не больно юридически так-то: я ее по старинке стукнул, без всякого указу, а отвечать – так по указу?

– Никакого особого указа нет, – поспешил я разуверить Ерохина, чтобы не породить в поселке сплетен и пустопорожних слухов. – А только церемониться с вами не станем, зарубите себе на носу!

– Весь нос вы мне изрубили… – невесело пошутил Ерохин.

А я спохватился, что, увлекшись поисками удобного для меня тона разговора и всяческими экспериментами, до сих пор толком не знаю, за какие такие грехи и провинности избил Ерохин свою жену. Вдруг там есть такие обстоятельства, которые в корне меняют суть дела и чуть ли не целиком выгораживают такелажника? Втайне мне даже хотелось, чтобы такие обстоятельства обнаружились. Все-таки как там ни крути, а симпатии мои были на стороне Ерохина, а не его жены. Не знаю уж, право, почему так. Может, здесь помимо моей воли сработала извечная мужская солидарность? Правда, я не давал симпатии своей хода, но разузнать, отчего у них весь сыр-бор загорелся, было совсем не лишним.

И я повел головой в сторону двери и спросил дружелюбно:

– А за что вы ее боксом-то?

Ерохин отвернулся и пробурчал:

– Была причина…

– А все же? – не отставал я.

Ерохин насупился, прикидывая, посвятить меня в семейные свои тайны или лучше утаить. И как раз в ту секунду, когда я решил, что он так-таки ничего мне не скажет, а то и подальше пошлет, чтобы не лез я ему в душу, Ерохин сказал доверчиво:

– Сосед тут у нас объявился… Такой физкультурный! По утрам все заряжается, ни одного дня не пропустит. Прямо чемпион, да и только!

– А при чем здесь ваша жена?

– При том… Может, промеж ними ничего сроду и не было, да уж больно бесстыже они переглядываются, стерпеть невозможно. Он моду взял: как подъем, так растелешится до пупка, выставится под нашим окном и давай руками махать и ногами дрыгать, вроде заманивает… И вверх, и вниз, и боком, и черт-те как еще. Прямо смотреть противно!

Меня поразило несоответствие между болью Ерохина, в истинности которой никак нельзя было усомниться, стоило лишь взглянуть на него, и породившей эту боль вздорной причиной. Смешно сказать, но доблестный наш такелажник стал жертвой безобидной утренней зарядки. Правду говорят: никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Вот и развивай после этого физкультуру, внедряй ее в массы!

Я посоветовал Ерохину:

– А вы бы тоже разделись до пояса, стали под соседским окном и махали бы руками. Кто кого перемашет.

Кажется, я все-таки удивил его, и о таком выходе для себя он прежде не догадывался. Ерохин на миг призадумался, взвешивая мою подсказку, но тут же сказал убежденно:

– Нет, не получится у меня так-то. Не с руки мне по утрам оголяться да нагишом дрыгать в мои-то годы. Да и женка у соседа строгая, пялиться не станет, а возьмет и помоями окатит, а то и кипятком ошпарит. А моя дуреха глазеет да еще и подначивает: слабо, кричит, правой рукой левую пятку достать. Он и старается пуще прежнего… Такой моторный! А то скакать начнет: вверх-вниз, вверх-вниз, только пупок в окне мелькает. Глаза бы мои не смотрели!

– Ну, запретить вашему соседу делать по утрам зарядку я тоже не могу, – сказал я. – Занятие это добровольное: кто хочет – делает, а кто – нет.

– Так-то оно так, да пусть он хотя бы под нашим окном не мельтешит, пусть под своим окном заряжается… – Ерохин добросовестно прикинул такую возможность и сам же первый ее забраковал: – Да нет, там ему нескладно: косогор у них под окном больно крутой, а у нас, как назло, поляна ровная, прямо по ватерпасу разбитая.

И я посочувствовал такелажнику:

– Не повезло вам. И с соседом физкультурным, и с поляной. А всего больше, сдается мне, с женой вашей. Я так понимаю: не шибко вы ей доверяете?

Каюсь, мне самому тогда понравилось, что я такой дальновидный и зоркий и так быстро, чуть ли не с ходу, разобрался во всех ерохинских семейных косогорах. Я чуть ли не благодарности, а то и восхищения ждал от Ерохина за сногсшибательную свою прозорливость. И уж во всяком случае, крепко надеялся, что, пораженный моей догадливостью, Ерохин сразу же перестанет противиться мне и, не сходя с места, покается во всех своих грехах.

Но неблагодарный такелажник не спешил что-то выказывать радость по поводу завидной моей дальновидности. Скорей, даже наоборот. Он отвернулся, но я успел перехватить его взгляд. Там притаилась немая просьба, даже мольба – приберечь хваленую мою зоркость до другого, более удобного случая и оставить его с женой в покое. И меня это задело: я к нему с открытой душой, а он этакого горемыку из себя разыгрывает и видит во мне чуть ли не живодера.

– Что ж вы совсем духом упали? – пристыдил я его. – Держаться надо!

– А зачем? – огорошил он меня. – Зачем держаться-то? Чтоб вам вольготней было? Вы меня походя под корень рубите, а я держись, стой себе по стойке смирно и вид делай, что