Давай займемся любовью - Анатолий Тосс

– Не скучно, а одиноко, – поправил водитель, который, как выяснялось прямо на ходу, был не только мастеровит, но и проницателен. – Так где на Патриках, куда ехать-то?

– В переулке каком-то, – ответил Леха. – Название я забыл, но визуально помню, так что найдем.

Елисеевский был забит до отказа, не протолкнуться – очереди в кассу, очереди к прилавку, тогда все магазины были забиты, а «Елисей» больше других. Шумно, тесно, тела натыкаются на тела, пальто трутся о шубы, куртки о дубленки.

– Слушай, а на хрена нам тортик? – снова взбунтовался Леха. – Если уж покупать, так лучше вторую бутылку.

Я задумался. В принципе Леха говорил дело – что нам тортик? Но, с другой стороны, он ведь сам предупредил, что на вечеринке много девчонок будет.

– Ты же сам сказал, что там девчонки будут, – напомнил я компаньону. – Получается, что без тортика никак нельзя.

– Наоборот, раз там много девок, значит, выпивки будет мало, – возразил Леха, но потом сразу нашел компромисс: – Давай тогда и на тортик и на бутылку скинемся, бригадир ведь наказал не жмотиться.

Бригадир, кстати, сидел в машине, поджидал спешащую к нам Юлию.

Так мы с Лехой и разошлись по разным отделам – я в кондитерский, Леха, естественно, в винно-водочный.

В те далекие советские времена закупиться было делом непростым – требовались выдержка, терпение, а иногда и грубая физическая сила. Но это Лехе в винно-водочном. А в кондитерском купля-продажа происходила по большей части пристойно, обходилось без хулиганства, граждане (в основном гражданки) худо-бедно очередь соблюдали, разве что ногу могли отдавить, но тоже не нарочно, а в связи с давкой и общим столпотворением.

Как это ни звучит извращенно, но очереди, в тех редких случаях, когда я к ним пристраивался, меня развлекали. Я любил глазеть на людей, подсматривать за ними, подслушивать их разговоры – маленькие, частные кусочки чужой жизни, невольно выставленные напоказ.

Вот и сейчас, зажимая в кулаке выбитый в кассе чек, я прислушивался к негромкому голосу женщины – еще совсем не старой, даже можно сказать, интересной, но усталой, какой-то замученной, побитой жизнью, казалось, надломленной ею. Тогда много встречалось таких женщин. Вообще век женской молодости был недолог – тяжелая работа, потом часами в очередях, потом домой с тяжелыми сумками, к плите, дети, стирка, глажка, битком набитый транспорт – ни времени, ни сил, ни денег на себя. Хорошо еще, если муж какую-никакую зарплату приносил, с детьми помогал. А если не помогал, если пил, если вообще мужа не было? Ведь в каждой четвертой семье не было.

Вот и стоящая впереди женщина наверняка обходилась без мужа. Пришел я к такому выводу, наблюдая за ее сыном – крупным подростком с одутловатым бледным лицом, в черном, не по возрасту солидном, слишком длинном пальто с небольшим каракулевым воротником. Лет ему было тринадцать или четырнадцать, а может, и все пятнадцать.

Есть такие мальчики, по которым сразу видно, что они растут без отца, слишком пропитаны они женской заботой, чересчур тепличной, мягкой, чересчур бережливой. Ведь матери полагают, что чем больше любви, заботы и ласки они выплеснут на сына, тем более счастливым тот вырастет. К сожалению, они ошибаются. Все должно быть сбалансированно, и твердая мужская рука ребенку нужна не меньше, чем нежная материнская.

– Ну что, какой торт сегодня возьмем? – спросила мать сына, голос у нее оказался мягким, интеллигентным, он подходил к ее усталому, серому лицу, в котором еще можно было отыскать следы былой привлекательности. – Может быть, «Юбилейный»?

– Нет мам, «Юбилейный» мы две недели назад покупали. В нем клубничная начинка, а сверху безе, помнишь, слишком сухое, – ответил сын таким же спокойным, мягким голосом.

– Тогда, может быть, «Лебедушку»? – Она указала куда-то на витрину. – Мы его брали в декабре, у него сверху две розочки, а тесто слоеное, пропитанное ванильным кремом.

– Я помню, – подтвердил мальчик, – крем был жирный, в него шоколад молочный добавлен. А сверху он был посыпан…

И вот так минут пятнадцать, пока тянулась очередь. Со знанием дела, кулинарной терминологии, даже, похоже, с пониманием процесса изготовления. И в то же время – рассудительно, мягко, спокойно, даже любовно. Так обычно обсуждают полюбившуюся книгу или запавший в душу кинофильм или спектакль.

Я наблюдал за ними и думал, что их сегодня вечером ожидает праздник, тоже тихий, спокойный, размеренный, пропитанный любовью, как слоеный торт кремом. Я представил, как они придут вдвоем домой, разденутся, чинно, не спеша, поставят на огонь чайник, накроют стол скатертью, достанут праздничные чашки, аккуратно откроют коробку, медленно и бережно разрежут вожделенный торт, разложат по блюдечкам. Потом начнут есть, не спеша, каждый свой кусочек, запивая чаем, обсуждать достоинства торта, наслаждаться его вкусом, радоваться, делиться радостью. А потом сложат оставшуюся половину обратно в коробку и поставят в холодильник, и будут есть по кусочку каждый вечер в течение недели. А через неделю снова пойдут в «Елисей», снова будут стоять в очереди и обсуждать, какой именно торт купить на сей раз.

Я поглядывал на них украдкой, вслушивался в их неспешный, обстоятельный разговор и удивлялся – как сильно может отличаться уклад жизни, какой разной бывает радость.

Вот мне, например, были безразличны все торты мира, никаких чувств они у меня не вызывали – дадите кусок, я его проглочу, конечно, но не замечу ни розочек, ни прослоек, ни пропиток, ни начинок. Я и самого куска скорей всего не замечу.

Точно так же и моя жизнь не требовала размеренности, ей были чужды рутина и бытовая повседневность. Она расцветала на непредвиденности, на беспокойном ожидании, на плотной насыщенности событиями. Именно они, события, расцвечивали жизнь, наполняли ее – незапланированные, непросчитанные, поджидающие каждый день, каждую минуту, когда их уже и не положено ожидать. Я купался в них, питался их заряженной энергией, пил их забродившую хмельную амброзию.

Я протянул чек продавщице, тоже усталой от непрерывной суматохи, но все же с подкрашенными губами, в белой накрахмаленной фирменной наколке.

– Мне торт за два семьдесят пять, – попросил я.

– Какой вам? У нас два разных торта за два семьдесят пять, – устало проговорила она.

Я не знал, мне было все равно.

– Милая девушка, – обратился я к немолодой, измученной женщине, весь день простоявшей за прилавком, – сделайте одолжение, выберите за меня. Тот, который вы сами любите больше всего.

Я думал, она улыбнется, ну хоть слегка. Но она лишь повернулась к стопкам коробок, подхватила одну, хлопнула на прилавок, приоткрыла на мгновение, тут же перехватила поперек веревкой и уже обращалась к следующему, стоящему за мной покупателю.

Леху я встретил у отдела бакалеи, он тоже уже отоварился, причем даже не одной бутылкой, а двумя.

– На хрена ты две купил? – удивился я.

– Да пусть будет, раз уж в очереди отстоял. Вдруг не хватит? – предположил запасливый Леха, но я только пожал плечами.

– Сколько с меня? – задал я вопрос про деньги, потому что Лехина покупка по стоимости явно перевешивала мою.

– А сколько торт стоил? – в свою очередь поинтересовался Леха.

Затем он быстренько подсчитал сумму. Получалось, что если делить на троих, то я ему был должен всего рубль. После сегодняшней Зинаиды денег было практически бессчетно, и я полез в карман.

– У тебя что-то вывалилось. – Леха нагнулся, поднял листочек, он, наверное, выпал, когда я доставал деньги.

Листочек был исписан синими чернилами, я взглянул на него не с меньшим, чем Леха, интересом. Какой-то телефонный номер, ниже чужой рукой аккуратным почерком выведено «Мила Гессина».

– Кто такая? – поинтересовался товарищ, протягивая мне бумажку одной рукой, а другой крепко прижимая к телу бутылки.

– Да с девушкой сегодня утром в лесу познакомился. На лыжах катался и познакомился. Надо же, я и забыл про нее.

Я засунул бумажку обратно в карман, и мы двинулись в темнеющий за стеклянной дверью вечер.

– К Гессину имеет отношение? – спросил Леха на ходу.

– К какому Гессину? – Я не знал ни одного Гессина.

– Как же, академику Гессину, кардиологу.

– Откуда я знаю. Вряд ли, мало, что ли, Гессиных в Москве. Вот музыкантша, например, была, училище ее именем названо.

– У той фамилия Гнесина, – поправил всезнающий Леха.

– Ну, извини, запутался я. – И я налег телом на тяжелую, упирающуюся дверь.

Юлька уже сидела в «Запорожце» и, конечно же, на моем переднем сиденье, потому что в мире Ромика она занимала самый высокий приоритет. Впрочем, ей пришлось вылезти, пропустить нас – в «Запорожец» можно было пробраться только через две передние дверцы, и обе маленькие.

Вообще, любой, увидев Юльку впервые, мог подумать, что либо попал на небеса, либо встретил спустившегося на землю ангела. Белокурые локоны, синие, залитые святой невинностью глаза, взгляд, исполненный смирения, всепрощения, понимания. Легкая стройная фигурка – в ней во всей проступала воздушность, чистота незамутненной лазури. Такой женщине хотелось довериться, открыть душу, а взамен обрести покой и частицу глубокой, уходящей в поднебесье синевы.