Стихотворения - Лев Кобылинский

Водомет

Он весь — прозрачное слияньечистейшей влаги и сиянья,он жаждет выси, и до днаего печаль озарена.

Над ним струя залепеталапеснь без конца и без начала.к его ногам покорно леглегко порхнувший лепесток.

Лучом во мгле хрустальный зачат,он не хохочет, он не плачет,но в водоем недвижных водон никогда не упадет.

Рожден мерцаньем эфемернымон льнет, как тень, к теням неверным,но каждый миг горит огнем,безумья радуга на нем.

Он весь — порыв и колыханье,он весь — росы благоуханье,он весь — безумью обречен,весь в саван светлый облечен.

Он дышит болью затаенной,встает прозрачною колонной,плывет к созвездьям золотым,как легкий сон, как светлый дым.

И там он видит, слышит сновасозвездье Лебедя родного,и он возможного пределтуда, к нему, перелетел.

Он молит светлый и печальный,чтоб с неба перстень обручальныйему вручила навсегдаего хрустальная звезда.

Он каждый час грустней и тише,он каждый миг стройней и выше,и верится, что столп водыкоснется радужной звезды.

А если, дрогнув, он прольется,с ним вместе сердце разобьется,но будет в этот миг до днаего печаль озарена!

Смерть облака

Я видел облако. Оно влекло мой взор,как мощное крыло владыки-серафима.О, почему тогда в пылающий простороно уплыло вдруг, оно скользнуло мимо?

И мне почудилось, что Ангел мой тогдако мне склоняется, крыло распростирая,и пело облако, что нет на небе Рая,и с песней тихою исчезло без следа…

Тогда не ведал я, какие струны пели,мой бедный дух подъяв за облака,но все мне чудился напев виолончелии трепетание незримого смычка.

Мертвый сад

Не потупляй в испуге взоры,нас Мертвый Сад зовет, покаиз-за тяжелой, черной шторыгрозит нам мертвая рука.

Горят на люстре сталактиты,как иней — тюль, меха — как снег;и наши взоры строго слитыв предчувствии холодных нег.

Потух камин, чуть пепел тлеет,оборван яркий плющ огня,так что ж?.. Кто призывал меня,пусть холодно благоговеет!

Еще на улицах движенье.полозьев визг и стук копыт,—здесь с тишиной изнеможеньязабвенья шепот мерный слит!

Соединим покорно руки!Забудем все! Туда! Вперед!Зовут нас гаснущие звуки,нас Мертвый Сад к себе зовет!

В окне холодном и хрустальном.в игре слепого фонарявозник он призраком печальным,погас, как мертвая заря.

И мы скользим стезею бледной,вдали растет за рядом ряди тает позади бесследнодеревьев строй, как ряд аркад!

И мы, как дети, суеверны,и как нам сладок каждый шаг,и как твои шаги неверныв твоих хрустальных башмачках!

Но ни одной звезды над нами,и если взглянем мы назад,два сердца изойдут слезами.и вдруг растает Мертвый Сад!

Ангел скрипки

Ее безумный крик извилистый и гибкий    вдруг срезал серп смычка…  Мне ветерок донес издалека   твое дыханье, Ангел скрипки,   и расцвела в твоей улыбке     моя тоска.

Она, как женщина, со мной заговорила,   как Ангел, душу обняла   и мне на сердце положила     два грустные крыла,    заворожила    и вознесла.

«В последний раз, — она шепнула, —я на твоей груди дрожу.в последний раз к тебе прильнулаи отхожу, и отхожу.

В моем саду поющих лилий,где мы бродили краткий час,я зыблю взмахи белых крылийв последний раз, в последний раз.

Я слишком трепетно запела,и я ниспасть осуждена,облечь свой дух в покровы тела,я женщиною стать должна.

И потому тебя, оплакав,я ослепляю на лету,храни же тайну вечных знакови белых крылий теплоту».

В вагоне

Андрею Белому

Надо мною нежно, сладкотри луча затрепетали,то зеленая лампадка«Утоли моя печали».

Я брожу, ломая руки,я один в пустом вагоне,бред безумья в каждом звуке,в каждом вздохе, в каждом стоне.

Сквозь окно, в лицо природыздесь не смею посмотреть я,мчусь не дни я и не годы,мчусь я целые столетья.

Но как сладкая загадка.как надежда в черной дали.надо мной горит лампадка«Утоли моя печали».

Для погибших нет свиданья,для безумных нет разлуки,буду я, тая рыданья,мчаться век, ломая руки!

Мой двойник из тьмы оконцамне насмешливо кивает,«Мы летим в страну без Солнца».и, кивая, уплывает.

Но со мной моя загадка,грезы сердце укачали,плачь, зеленая лампадка«Утоли моя печали».

Гобелены

Эпитафия

Неизгладимыми строкамия вышил исповедь мою,легко роняя над шелками.воспоминаний кисею.

В ней тюль Весны, шелк красный Леташерсть Осени и Зимний мех,переплетенье тьмы и света,грусть вечера и утра смех.

Здесь все изысканно и странно,полно утонченных причуд,и над собою неустанновершит неумолимый суд.

Здесь с прихотливостью безумийво всем расчет соединен,и как в безмолвьи вечном мумий,смерть стала сном, стал смертью сон.

Здесь все учтиво так и чинно,здесь взвешен каждый шаг и жест,здесь даже бешенство картинно,и скрыт за каждым словом крест…

Но смысл, сокрытый в гобелене,тому лишь внятен, в том глубок,кто отрешенных измышленийнебрежно размотал клубок,

и в чьей душе опустошеннойстерт сожалений горький след,кто в безупречный триолетзамкнул свой ропот исступленный,

кто превозмог восторг и горе,бродя всю жизнь среди гробов,для истлевающих гербов,для непонятных аллегорий.

Кто, с детства страсти изучив,чуть улыбается над драмой,и кто со Смертью, словно с Дамой,безукоризненно учтив; —

и для кого на гобеленевесь мир былой отпечатленкто, перед ним склонив колени,сам только мертвый гобелен.

Терцины в честь Жиля Гобелена

Влюбленных в смерть не властен тронуть тлен.Ты знаешь, ведь бессмертны только тени.Ни вздоха! Будь, как бледный гобелен!

Бесчувственно минуя все ступени,все облики равно отпечатлев,таи восторг искусственных видений;

забудь печаль, презри любовь и гнев,стирая жизнь упорно и умело,чтоб золотым гербом стал рыжий лев,

серебряным — лилеи венчик белый,отдай, смеясь, всю скуку бытияза бред мечты, утонченной и зрелой…

Искусственный и мертвый след струя,причудливей луны огни кинкетов,капризную изысканность тая;

вот шерстяных и шелковых боскетовбез аромата чинные кусты,вот блеск прозрачный ледяных паркетов,

где в беспредельность мертвой пустотыглядятся ножки желтых клавикордов…Вот бальный зал, весь полный суеты,

больных цветов и вычурных аккордов,где повседневны вечные слова,хрусталь зеркал прозрачней льда фиордов,

где дышит смерть, а жизнь всегда мертва,безумны взоры и картинны позы,где все цветы живые существа,

и все сердца искусственные розы,но где на всем равно запечатлентвой странный мир, забывший смех и слезы,

усталости волшебной знавший плен,о, маг, прозревший тайны вышиваньяв игле резец и кисть, Жиль Гобелен!

Пусть все живет — безумны упованья!Равно бесцельно-скучны долг и грех;картинные твои повествованья

таят в себе невыразимый смех!Ты прав один! Живое стало перстью,но грезы те, что ты вдали от всех

сплел, из отверстья к новому отверстьюводя иглой, свивая с нитью нить.бессмертие купив послушной шерстью,—

живут, живут и будут вечно житьзагадочно, чудесно и капризно;им даже смерть дано заворожить.

В них тишина, печаль и укоризна,Тебе, о Жиль, была чужда земляи далека небесная отчизна,—

ты отошел в волшебные поля,где шелковой луны так тонки нити,толпы теней мерцаньем веселя,

и где луна всегда стоит в зените,там бисер слез играет дрожью звездна бархате полуночных наитий,

там радуга, как семицветный мострасшита в небе лучшими шелками…О Гобелен, ты был лукав и прост!

Как ты, свой век, владыка над веками,одно лишь слово — изощренный вкус —запечатлел роскошными строками;

божественных не признавая уз,обожествив причуды человека,ты был недаром гений и француз,прообраз мудрый будущего века.

Сонеты-гобелены