ВСЕ НА ЗЕМЛЕ - Олег Кириллов

А Рокотов думал о своем, о том, что новый карьер — это сооружение, равное двум хорошим заводам. Когда-то в институте профессор Лещинский говорил на лекции о том, что открытая разработка месторождений — это то же самое, что дома из самана и соломы. Жить можно, но временно. А постоянное — это шахты. Потому что землю кромсать бесконечно нельзя, потому что каждый карьер — это десятки километров обезвоженного вокруг него пространства, загубленные леса, исчезнувшие реки. Да, дорога шахта по стоимости, но зато останется вокруг природа, земля и, в конечном счете, окупится все. Как бы сказать об этом Дронову?

И не решился, потому что понял: сейчас пока нужны карьеры. Говорить о шахтах рано: стране необходим металл — и вот опять надо строить хату с соломенной крышей. Но завтра будет по-другому. Завтра — это тогда, когда много людей задумаются о будущем Земли.

Они попрощались в приемной у Дронова. Михаил Николаевич пожал ему руку, напомнил, что через два месяца ждет точнейших обоснований рокотовского замысла.

И еще вот что… помни о сельскохозяйственных делах… Понимаю, и твоем положении трудно все совмещать… Однако нас, партийных работников, никто не спрашивает, сколько часов в сутки мы можем заниматься служебными делами. Спрос с тебя за сельское хозяйство будет без скидок. Делай выводы.

Уже потом, в машине, Рокотов прошелся мысленно заново по всему разговору, и только для того, чтобы еще один раз осознать: да, ему дали «добро» на эксперемент, но без возможности, без шанса на ошибку.

6

Теперь он знал, что будет делать. Он знал, как будет делать. Встреча с Дорошиным. Разговор с Сашкой. Поездка в Москву. Может быть, вместе с Григорьевым. И время, время. Каждый час, каждая минута должна быть на счету.

Дорошин… Если б удалось включить его в общее дело. Обидно, что могучий дорошинский «движок», его энергия и ум будут работать против. А если б удалось заключить пусть не союз, пусть хотя бы обычное перемирие, но чтобы старик понял его, поддержал, хотя бы словом одобрил. Только теперь Рокотов понял, как не хватает ему мыслительной с ее атмосферой доверия и шутки, пусть грубоватой и соленой мужской шутки, но с верой и уважением друг к другу. Не хватает мрачноватого Ряднова, открыто ставшего на сторону Дорошина. А где он, Рокотов, найдет такого специалиста по коммуникациям? И такого работягу? Сашка вспыхнет, озарится идеей, зажжет всех, а черную работу тянет ворчливый Петя Ряднов, который и спать-то, наверное, не научился. Прикорнет, бывало, в углу, на облезлом диване, стоявшем поочередно во всех возможных приемных комбината и выброшенном затем по негодности отовсюду и самолично притащенном «мыслителями» в свои апартаменты, а через два часа снова пыхтит над чертежами.

Да, надо говорить с Дорошиным. Говорить прямо и открыто. Нужна его помощь, его поддержка, его совет, наконец. И даже немного смешное, ребячливое выражение по поводу «дела — жуть».

Может быть, в чем-то виноват Рокотов? Пока он точно не знает, в чем именно. Но может быть. Что ж, тогда извинится. Искренне извинится. Теперь его идея — это не престижное возражение авторитету. Это цель. Это — жизнь.

Вечером того же дня Владимир зашел к Дорошину. Ольга Васильевна на веранде варила варенье в большом эмалированном тазу. Увидав гостя, она отложила в сторону громадную деревянную ложку и поспешила ему навстречу:

— Володя… боже мой, ты за последнее время совсем нас забыл… Павлик, ты глянь, кто к нам пришел? А ты говорил, что Володя больше не заглянет… Павлик!

Дорошин вышел на веранду в обычном своем пижамном костюме с широченными брюками. Видно, читал газету, потому что так с ней в руках и появился. На носу очки.

— Здравствуйте, Павел Никифорович.

— Здорово, — Дорошин чуть заметно усмехнулся. — Заходи, коли пришел. А то мы все с тобой за последнее время в самой что ни на есть официальной обстановке встречаемся. А в этот дом ты и дорогу забыл.

Дорошин уже знал о вызове Рокотова в обком и с нетерпением ждал его возвращения. Для того чтобы быть в курсе событий, он попросил Михайлова сразу же известить его о приезде шефа, а по возможности сообщить и о его настроении. Звонок Димы раздался уже в восьмом часу. Михайлов сообщил, что Рокотов только что вернулся, особого траура не заметно, но и веселья тоже. «Жди от него траура, — подумал Дорошин о Рокотове, — характер такой…» Оставался спорным один момент: когда появится Володя, сегодня или завтра. Когда пошел девятый час, Павел Никифорович решил, что визит домой Рокотов забраковал. А жаль… Дома обстановка лучше, располагает к свободе в разговоре, а хозяину, кроме того, дает преимущества в выборе темы для беседы.

И все же Рокотов пришел к нему домой. Что ж, это лучше. Вон как гордеца проняло: на щеках пятна розовые… Понял, паршивец, что без старика Дорошина ты телок двухмесячный, а не деятель. Эх, всыпать бы тебе по первое число по тому месту…

Дорошин уже чувствовал к Володьке нечто похожее на нежность. Любил все ж его, чертова сына. И не за то, что умен, нет, дураков около себя Дорошин отродясь не держал. За то, что Володька прирожденный организатор, языком зря болтать не любит, а если за дело берется, то берется крепко, надежно. Верит в его планиду Павел Никифорович и огорчен был, когда между ними кошки пробежала. Слава богу, кажись, все к концу идет. Должен был понять Рокотов, что им двоим делить нечего. Союзники они, а не враги.

Может, есть хочешь? — спросил Дорошин, когда они уселись в кресла. — Ты ж холостячина неухоженная.

— Я уже поужинал.

— Ну гляди, — Дорошин протянул руку к транзистору, откуда доносилась бодрая темповая мелодия: разговор важный, музыка здесь ни к чему. — Слушаю тебя, Володя.

Ох, тяжело было начинать разговор Рокотову. Будто камень висел на душе. Читал он все мысли Павла Никифоровича будто по бумаге. Радуется старик, потому что думает: дали в обкоме Рокотову нагоняй — и вот пришел блудный сын с повинной. А разговор будет совсем другим.

— Я пришел сказать, Павел Никифорович… я не могу без вашей помощи…

Дорошин покачал головой, положил ему руку на колено:

— Пустяки, парень… пустяки. Люблю я тебя, сукина сына. А помощь тебе моя всегда была и будет. А то, что прошло, — забудем.

Умница старик. Как бы обижен ни был, а коли ради дела — все списывает. А он, Владимир, дулся на него, как гимназист.

В эти минуты им даже говорить не хотелось. Дорошин с удовлетворением думал о том, что не ошибся-таки в Володьке, что не к посту рвался парень, а просто вырос из той роли, которая была ему отведена, и сейчас ему самому нужно свое дело с возможностью рисковать и ошибаться, драться и защищать выстраданное, и очень хорошо, что он, Павел Никифорович, это понимает. Надо парню сказать все как есть, чтобы он знал: очень скоро здесь начнется его, рокотовское дело — и тогда пенсионер Дорошин будет опорой Володькиной во всех житейских драках.

— Послушай меня, Володя… Я не говорил тебе этого. Ждал, когда время наступит. Сейчас хотел бы тебе кое-что сказать из вещей масштабных. То, что тебе просто необходимо знать. Иначе твоя оценка обстановки всегда будет неверной.

Он глядел на Рокотова и видел, что Володька что-то хочет сказать, но то ли слова подбирает, то ли не решается. Чудак… Да старику Дорошину надо только одно: в глаза твои глянуть и увидеть в них то, что раньше находил: доверие, дружбу. Ах, мальчишки, мальчишки… Все-то вы крушите на своем пути, во всем вы однозначны. Что такое тридцать с хвостиком? Младенчество. Есть силы, есть хватка, а мудрости, умения рассчитывать все до мелочи, запрограммировать события — у вас не получается. И терпите вы неудачи из-за этой своей торопливости и категоричности. А ты создай себе запас прочности, актив, а потом и считай: а что же крепче, твой авторитет или то, что замыслил, — с сомнениями, с противодействием должностных лиц, которым неохота рисковать, с организационными неурядицами? Потому что тут все решается напрочь: или люди верят в тебя, надеясь на твою прочность, и тогда на твоей стороне их поддержка, участие. Или же они оставляют тебя одного; барахтайся как хочешь, а мы потом глянем, что из твоего опыта получится? Тогда — провал. Вот ведь как в жизни. И говори тебе сейчас все это или не говори — теорию не поймешь. Вот когда по бокам пару раз перепадет — осмыслишь. Опыт — он самый лучший учитель.

Все это думал, глядя на похудевшее лицо Володьки.

— Я тебе о нашем деле. Ты ж знаешь, добыча руды — в ведении Министерства черной металлургии… Вроде бы и верно, да вот накладки существенные возникают. Минчермет в первую очередь заботится о металлургии, о выпуске конечного продукта. Тут и технология отрабатывается до мелочей, и техника создается дай боже… Если за рубежом какая новинка появилась, так у нас технари ночами спать не будут, а перещеголяют — принцип… А мы, горняки, тут вроде, при Минчермете, и с боку припека… Даже вот бумаги наши министерские почитать, письма инструктивные… Поначалу обращения к руководителям металлургических комбинатов, потом к науке, а потом уж к горнякам. Скажешь, мелочь? Да нет. Мало специальной карьерной техники создается. Мало. А было бы горное министерство — другое дело… Один мудрый человек когда-то говаривал: чем уже специализация, тем выше квалификация. Есть же Министерство угольной промышленности. И ты глянь, какая у них степень механизации, как они весь цикл продумали. И по качеству, и по быту шахтеров. А ты в нашу шахту загляни! Минимумом обходимся, потому что главное идет на металлургию. Вот в чем секрет. А руды добываем все больше и больше. ГОКоз по стране не мало. Кровь из носа, нужно горнорудное министерство.