Письмо от русалки - Камилла Лэкберг

— Пожалуй, латте.

— Сейчас устроим.

Взяв чашку, она начала нажимать кнопки на кофеварке. Когда машина перестала фыркать, Габи кивнула Кристиану, чтобы он шел за ней.

— Пойдем ко мне в кабинет. Здесь постоянно снует народ.

Габи сухо кивнула женщине лет тридцати, вошедшей в кухню. Судя по испуганному взгляду, который та бросила на начальницу, Габи держала своих подчиненных в ежовых рукавицах.

— Садись!

Кабинет Габи располагался рядом с кухней. Он был изысканно обставлен, но лишен всякой индивидуальности. Никаких фотографий членов семьи, никаких милых безделушек. Ничто не указывало на то, что за человек Габи, — наверное, именно так и было задумано.

— Ты прекрасно выступил сегодня утром! — сказала Габи, садясь за свой стол и оглядывая Кристиана сияющим взглядом.

Он кивнул, прекрасно понимая, что она не могла не заметить его нервозности. Его волновал также вопрос, испытывает ли она хоть малейшие угрызения совести по поводу того, что так беспардонно отдала его на откуп журналистам и бросила на произвол судьбы.

— Ты так хорошо смотришься на экране, — продолжала она, ослепительно улыбаясь. Зубы у нее были неестественно белые, по-видимому, искусственно отбеленные.

Он сжал в ладони чудовищно розовую чашку.

— Надо организовать твое участие в других передачах, — продолжала щебетать Габи. — Карин в 21.30, Малу на четвертом канале — может быть, какие-нибудь телеигры… Мне кажется, что…

— Я больше не намерен выступать по телевизору.

Габи посмотрела на него округлившимися глазами.

— Прости, я, наверное, ослышалась. Ты сказал, что больше не будешь выступать по телевизору?

— Именно. Ты прекрасно видела, что произошло сегодня утром. Я больше не хочу подвергать себя таким стрессам.

— Телевизор поднимает продажи, — проговорила Габи, раздувая ноздри. — Уже одно твое краткое выступление на четвертом канале значительно увеличит их объемы. — Она раздраженно забарабанила длинными ногтями по крышке стола.

— Наверняка, но это не имеет никакого значения. Больше я в таком участвовать не собираюсь.

Он вкладывал в эти слова самый серьезный смысл, чувствуя, что не может и не хочет обнажаться более, чем уже обнажился. И так получилось чересчур — уже достаточно, чтобы спровоцировать кого не надо. Но, может быть, колесо судьбы еще можно повернуть вспять, если он прекратит все это сейчас.

— У нас с тобой взаимовыгодное сотрудничество. Я не смогу продавать твою книгу, доносить ее до читателей, если ты не будешь мне в этом помогать. И твое участие в маркетинге книги — обязательное условие.

Голос Габи был холоден как лед.

У Кристиана загудело в голове. Он не сводил глаз с розовых ногтей Габи, барабанивших по белой крышке стола, и пытался унять шум, нарастающий в голове. Он резко почесал левую ладонь. Казалось, под кожей шевелятся невидимые насекомые. Как экзема, которая лишь усиливается от малейшего прикосновения.

— Я больше не намерен ни в чем участвовать, — повторил он, не решаясь взглянуть ей в глаза. Легкая нервозность, которую он испытывал перед встречей, теперь перешла в паническое состояние. Она не может его заставить. Или может? Что на самом деле было записано в договоре, который он на радостях подписал, не читая, когда издательство приняло его рукопись?

Сквозь гудение до него донесся голос Габи.

— Мы ожидаем от тебя участия, Кристиан. Я рассчитываю на тебя.

Ее раздражение еще больше подпитывало то, что шевелилось в нем. Он снова почесал ногтями ладонь еще резче и почувствовал жжение. Взглянув на руку, увидел кровавые следы от собственных ногтей и поднял глаза.

— Мне нужно домой.

Габи разглядывала его с беспокойством на лице.

— Послушай, с тобой все в порядке?

Когда она увидела кровь на его ладони, между ее бровей пролегла озабоченная складка.

— Кристиан…

Казалось, она не знает, чем закончить фразу, и он почувствовал, что больше не выдержит. Мысли отчаянно вертелись в голове, звучали голоса, которых он не желал слышать. Все вопросы, все связи, все смешалось в одну кучу, и среди этого хаоса осталось лишь ощущение мурашек под кожей.

Он вскочил и выбежал из кабинета.

Патрик сидел, уставившись на телефон. Ясное дело, пройдет немало времени, прежде чем они получат подробный отчет судмедэкспертизы о теле, обнаруженном подо льдом, однако он рассчитывал в самое ближайшее время получить подтверждение того, что это Магнус Кельнер. Слухи наверняка уже начали распространяться, и он не хотел, чтобы Сия получила эту новость из других источников.

Но телефон по-прежнему молчал.

— Ничего? — переспросила Анника, заглянув в его кабинет.

Патрик покачала головой.

— Пока ничего, но Педерсен может позвонить в любой момент.

— Будем надеяться, — проговорила Анника, и в тот момент, когда она повернулась, чтобы отправиться к своей стойке, зазвонил телефон. Патрик схватил трубку.

— Хедстрём.

Слушая, он сделал знак Аннике. Звонил Торд Педерсен из отделения судебной медицины.

— Да… так-так… понятно… Спасибо.

Положив трубку, он глубоко вздохнул.

— Педерсен подтвердил, что это Магнус Кельнер. Определить причину смерти он сможет только после вскрытия, однако уверен, что Магнус Кельнер умер насильственной смертью. У него тяжелые колотые и резаные раны.

— Бедная Сия!

Патрик кивнул. Сердце давило в груди тяжелым комом при мысли о той миссии, которая теперь предстояла. Но он решил сам поехать и сообщить все Сие. Он должен был это сделать — после всех ее бесконечных приходов к нему в участок. Каждый раз она чуть усыхала, глаза смотрели чуть более горестно, однако в них все же светилось нечто напоминающее надежду… Теперь надежды не осталось — единственное, что он мог ей дать, это определенность.

— Лучше будет, если я поеду и поговорю с ней прямо сейчас, — вздохнул он и поднялся. — Пока она не услышала эту новость от кого-нибудь другого.

— Ты поедешь один?

— Нет, возьму с собой Паулу.

Подойдя к кабинету коллеги, он постучал в открытую дверь.

— Это он? — спросила Паула, привыкшая говорить без обиняков.

— Да. Я должен сообщить жене. Ты поедешь со мной?

— Само собой, — кивнула она, накинула куртку и двинулась вслед за Патриком, который уже направлялся к входной двери.

У стойки в холле их остановил Мелльберг.

— Ну что, узнал что-нибудь? — возбужденно спросил он.

— Да, Педерсен подтвердил, что это Магнус Кельнер, — ответил Патрик и повернулся, чтобы проследовать дальше к полицейской машине, припаркованной перед отделением, но Мелльберг не собирался его отпускать.

— Утопился, да? Я так и знал, что он свел счеты с жизнью. Женщины довели, или проигрался в покер через Интернет. Я не сомневался.

— Не похоже, чтобы речь шла о самоубийстве, — проговорил Патрик, взвешивая каждое слово. Он знал, что Мелльберг имел обыкновение распоряжаться информацией по своему усмотрению и запросто мог устроить катастрофу любых масштабов.

— Ах ты, черт! Стало быть, убийство?

— Мы пока еще ничего не знаем, — осторожно ответил Патрик. — Единственное, что может на сегодня сказать Педерсен, — у Магнуса Кельнера значительные колотые и резаные раны.

— Ах ты, черт! — повторил Мелльберг. — Все это означает, что следствие приобретает совершенно иной формат. Надо повысить темпы, внимательно проанализировать все принятые и непринятые меры. Раньше я не участвовал активно в этом деле, но сейчас мы должны задействовать все мощнейшие ресурсы.

Патрик и Паула переглянулись. Мелльберг, как всегда, не заметил признаков недоверия и продолжал с прежним энтузиазмом:

— Проведем летучку по обзору всего собранного материала. В пятнадцать часов жду всех с горящими глазами и готовностью кинуться в работу. Слишком много времени растрачено впустую. Господи, неужели нужно три месяца, чтобы найти труп? Просто позор!

Он строго посмотрел на Патрика, который мучительно боролся с острым желанием ударить своего непосредственного начальника ногой в голень.

— Я понял. В пятнадцать ноль-ноль. Но сейчас нам нужно отправляться. Мы с Паулой едем к жене Магнуса Кельнера.

— Давайте, давайте, — нетерпеливо ответил Мелльберг и махнул рукой. Казалось, он уже погрузился в размышления о том, как и на кого переложить ответственность за расследование дела, которое внезапно оказалось делом об убийстве.

Всю свою жизнь Эрик держал ситуацию под контролем. Он решал, как и чему быть. В любой игре охотником был он, а дичью — другие. И вот теперь все изменилось — кто-то охотился за ним, кто-то неизвестный, невидимый. Это пугало его больше, чем что-либо другое. Все обстояло бы куда проще, если бы он, по крайней мере, представлял себе, кто его противник. Или нет?